Победное отчаянье. Собрание сочинений [3]

Но, в сущности, все эти «образы поведения», несмотря на их видимое разнообразие, можно свести к двум-трем основным, корневым образам. Эти последние, сочетаясь разными способами, вступая во взаимодействие, и создают видимое разнообразие психологических типов. Попробуем откопать эти корни.

Во-первых, Аполлон. Это – стройность, солнечность, уза-коненность, миропорядок. И это – прежде всего – существование, не омрачаемое мыслями о смерти, приятие жизни так, как если бы она была дана на веки вечные.

«Но, – по слову поэта, – бурь уснувших не буди, под ними хаос шевелится». Аполлиническая ясность неизбежно затмевается, миропорядок оказывается не толь уж прочным перед темным ликом Фатума. Здесь выступает на сцену образ Диониса. Это – опьянение, экстатичность, отдача себя хаотическим силам. Здесь начинается трагедия, как только эти два образа вступают в борьбу, и вся история, по существу, является ареной борьбы Аполлона и Диониса.

Однако и Аполлону, и Дионису не хватает полноты. Они -как бы две стороны какого-то целого… И история выдвигает тогда образ Христа, которому суждено утихомирить трагические начала и ввести начало литургическое.

Правда, власть дохристианских образов Аполлона и Диониса далеко еще не изжита, они не лишились еще их формирующей силы, трагическое мировоззрение еще господствует, но в этом-то и лежит задача современного искусства, чтобы разрешить трагические диссонанс посредством образа Христа.

Символизм в искусстве пытался сделать это и порой приближался к осуществлению этой задачи, но есть одно «но!». Дело в том, что символизм – музыкальный синтез искусства -пытался дать именно музыкальный образ, а у музыкальных образов, при всех их преимуществах, нет должной определенности. Как писал Блок:

С неразгаданным именем Бога На холодных и сжатых губах.

Именно: имя Бога все-таки остается неразгаданным, -символизм признает себя бессильным. Он весь еще в трагедии, и необходим какой-то иной синтез, в котором трагические основы были бы окончательно вытеснены литургическими, христианскими, при этом с должной определенностью и отчетливостью.

Вокруг этого стержня вращаются мысли данной книги. Книжка маленькая и издана небогато, но мысли всегда остаются мыслями и никогда не потеряются, в какой бы незаметной оболочке они ни содержались. Впрочем, об этом в самой книжке есть хорошие слова:

«Даже гиганты и великие строи, и они будут заброшены и зарастут травой после какого-нибудь открытия, звучащего странно и нелепо, после тихого слова, сказанного почти загнанным в подполье, скромным незаметным ученым специалистом, которое сделает ненужным и все безумные напряжения изматывающего строительства, и “бешеный лязг, грохот, угар” и т. п.».

О роли харбинской Чураевки

Итак, перед нами во всей серьезности и грандиозности стоит четко намеченная задача, задача создания русского искусства за рубежом с беспристрастной оглядкой на Россию и на всероссийский масштаб, дабы не измельчиться и не свариться в своем собственном соку. У нас еще нет молодых творцов, молодых твердых работников искусства, у которых были бы наметаны зрение, вкус, слух, обоняние и осязание к правде жизни и к правде своей собственной личности. Жизнь русской молодежи вся изъязвлена, – язвы эти должны быть обнаружены, и для этой цели русской молодежи нужны остроглазые люди, которые видели бы больше и глубже, чем видят остальные, и могли бы напряженно выражать то, что они подслушали или подсмотрели. Чтобы бороться со своими болезнями, надо знать их. Коль скоро болезнь осознана, в особенности болезнь психического порядка, тем менее она угрожает. В этом вечная терапевтическая сила творчества.

Этих совестливых правдивых людей у русской молодежи еще нет, – их надо создать. У нас в эмиграции есть уже молодежь, отдавшаяся политике. С какой точки зрения ни расценивать их делание, оно остается русским деланием и с этой стороны естественным и необходимым. Но вопрос призвания – великий вопрос, не вся эмигрантская молодежь имеет призвание к политической работе, неизменно суживающей кругозор и подрезывающей крылья мысли, и, может быть, это не такая большая беда, что не вся молодежь кидается в политику. Не только политика сделает будущую Россию, как не делала политика прошлой России. Отсюда – вывод, который нам пора давно сделать: прямо или косвенно мы работаем для России. Эта Россия еще живет в наших сердцах, она витает в воздухе, но – рано или поздно – самые призрачные идеи оплотняются, материализуются, и то, что еще сегодня вечером – мечта, завтра утром обращается в самую реальную реальность.

Масштаб, размах нашей работы еще весьма невелик. Это – собственно – самая опасная угроза, измельчания или провинциализма. Вот почему надо вечно помнить о России и оглядываться на нее. Это огромное вековое слово, которого не вытравит, как ни бьется, история, – хотим мы этого или не хотим, остается нашей единственной защитой и оплотом от всякого рода угроз, вроде угрозы измельчания.