Победы, которых не было

К числу таких публикаций можно отнести материал П. И. Бартенева из журнала «Русский архив» № 11–12 за 1864 год, из которого становится понятно, что данные Ростопчина составлены на основе сведений, полученных от перебежчика из «Великой армии». Тот по памяти — с точностью до одного человека (!!!) — указал численность и потери каждого полка, участвовавшего в «Русском походе», в каждом из сражений, предшествовавших занятию Москвы! Так как полков у Наполеона было несколько сотен, то ясно, что ценность подобного «источника» равна нулю. Кроме того, при первом же сравнении даже с русскими донесениями сразу же видно, что это фальсификация, поскольку перебежчик (если он, конечно, не выдуман Ростопчиным для обоснования фиктивных цифр) в числе дравшихся при Бородине, называет корпус генерала Ренье, будто бы потерявший там 5095 человек, чего на самом деле не могло быть: в день Бородинской битвы это соединение действовало на Волыни[97]. Аналогичная ситуация и с корпусом Макдональда, находившимся в районе Риги[98]. Перечисление всех несуразностей «документов» Ростопчина можно продолжать долго, однако до самого конца XIX века многие русские историки не могли отказаться от соблазна обращения к этой «оптимистической» цифири. Ее можно встретить даже в изданиях, опубликованных перед самой революцией. В таких, например, в общем-то, солидных работах, как вышедшая в 1911 году многотомная «История русской армии и флота» Н. П. Михневича или же «Подлинные документы о Бородинском сражении», опубликованные В. А. Афанасьевым в 1912-м.

Вместе с тем к началу XX столетия в российской науке параллельно с «ура-патриотическим» сформировалось и иное течение, представители которого были свободны от традиционных национальных комплексов и табу по отношению к прошлому собственной страны. Они отвергали двойной подход (к бывшему неприятелю «со всей строгостью», а к своим войскам «с пониманием объективных трудностей»), предпочитая называть вещи своими именами. И оценивали события по жесткой шкале не только реально совершенного, но и с точки зрения имевшихся, однако не реализованных перспектив. Одним из лидеров этого нового направления в историографии являлся М. П. Покровский. Он, в частности, писал: «…результаты Бородинского боя были несравненно ниже того, на что позволяли надеяться имевшиеся в распоряжении Кутузова данные. Он достиг только того, что не был разбит наголову — при всех не весьма добросовестных усилиях его рапорта изобразить дело, как полупобеду, его нельзя было назвать даже нерешительным. К вечеру все наши позиции были в руках французов: неприятель имел двадцатитысячный совершенно нетронутый резерв, тогда как из русских армий 2-я не существовала вовсе, а 1-я была почти совершенно расстроена, потеряв до 40 %, если не более. Вообще наши потери поражали своей непропорциональностью сравнительно с французскими… Причиной было крайне бестолковое расположение русских войск, теснившихся, без всякой нужды на небольшом пространстве, так что неприятельские ядра могли бить все четыре линии наших корпусов вплоть до резервов»[99].

Большевистский излом

Чем бы закончилось такое совместное развитие двух разных направлений российской историографии, помешал узнать большевистский переворот. Возникшая в его результате держава рабочих и крестьян сразу же объявила, что у пролетариев нет отечества, и что вообще все царские войны были бездарными и никому не нужными авантюрами. Поскольку несогласным с данными тезисами грозило «приглашение» в ЧК, то «патриотическое» направление очень быстро, так сказать, самоликвидировалось. Но, истины ради все же необходимо уточнить, что от компании с бывшими оппонентами Покровского в подвалах «чрезвычайки» оказались не застрахованы и его единомышленники. Историческая наука в России вновь превратилась в «дело государственное». Но управлялась она теперь уже не патриархально-либеральными царскими указами, а убойными партийными директивами. И тот, кто не успевал уследить за их причудливым курсом, уходил в историческое небытие. Образ Бородинского сражения, на всей, почти 74-летней дистанции этого идеологического слалома, постоянно менялся до полной неузнаваемости. Вкратце его можно проследить по попыткам издания «Советской военной энциклопедии» (СВЭ), периодически предпринимавшимся, чтобы привести науку в соответствие с очередным изменением «генеральной линии партии».