Побег

Официант передал палку нижним и уже смелее начал тянуть Аню, которой по-прежнему было наплевать на все и на всех. В тот самый момент, когда она уже почти поравнялась с ним, он вдруг почувствовал, что она резко тяжелеет. Он попытался подхватить ее, но не смог удержать, она прямо-таки просвистела вдоль лестницы вниз, упав, слава богу, непосредственно на отца и повалившись вместе с ним на темный паркет. Сверху смотрел замерший в расстройстве официант.

Некоторое время оба лежали без движения, потом Владик закряхтел и стал выбираться из-под Ани. Люди, которые, надо отдать им должное, вели себя в этой ситуации очень душевно, уже склонились над ними, помогая отцу подняться. Катя щупала Ане пульс. Владик достал из портфеля какой-то пузырек, откупорил его и, страдальчески морщась, поднес к лицу дочери. Она растерянно открыла глаза, увидела официанта, спускающегося со стремянки, и безутешно зарыдала, обнимая папу.

Потом они шли к станции метро. Аня больше не отставала. Была спокойной, милой и любопытной. Спрашивала Олега про уральские реки, можно ли в них купаться. У Кати интересовалась про Тису. Ее потянуло к водным просторам.

У метро они остановились.

Владик отвел Олега с Катей на минутку в сторону, пытаясь что-то объяснить. Но как было объяснять, если все совершенно непонятно и медицина бессильна?

— Понимаете, она, когда размечтается, ее будто куда-то уносит. Словно бы из-за того, что мечта легче воздуха. Больше ничего не знаю, и никто не знает. Специалисты говорят только, что мечтает она неправильно. Если бы она мечтала правильно и жизненно, то ее бы не уносило. Стояла бы крепко на земле. Ну, мы пошли. Пока! Олег, звони и пиши!

19

Олег проводил Катю в квартиру, где она жила. Уже наступил вечер. Катя пошла на кухню включить электрический чайник.

— А кто живет во второй комнате? — крикнул Олег.

— Никто там не живет! Хотя странно: в первую ночь мне показалось, что я слышу там какой-то шум. Я набралась храбрости, открыла дверь (она не заперта) и бросила туда веник. Все было тихо. Тогда я включила свет, и никого не обнаружила. Кровать не тронута, все убрано, — как говорится, ни пылинки.

Она вернулась с чашками, печеньем на подносике, села.

— Сколько тебе лет? — спросил Олег, даже не заметив, что перешел на «ты».

— Двадцать два.

— Ты всего на четыре года старше Ани! Ты могла бы быть моею дочкой! Ну, почти.

Мысль эта вдруг так понравилась ему, словно хрустальный шарик, сквозь который, говорят, можно увидеть будущее.

— Мне всегда хотелось иметь дочку. Я ее водил бы гулять по бульвару, а она задавала бы мне смешные и трудные вопросы.

Олег подошел к Кате и погладил ее по голове, как маленькую.

— Давай я тебя удочерю. Соглашайся! Я читал бы тебе книжки и рассказывал про животных. Животные живут интересно и никогда не врут друг другу. Скажи, ты ведь не будешь от меня улетать? Правда?

Катя смотрела на него во все глаза. А потом закрыла лицо руками и заплакала. Олег обнял ее и пожалел по-отцовски.

Он мягко отнял от ее лица ладони, чтобы вытереть слезы, и обомлел. Он увидел перед собою совершенно незнакомую женщину, чуть старше Кати. У нее тоже было милое лицо с темной челкой на лбу. И совсем не заплаканное. А у Кати не было никакой челки, она собирала свои длинные светлые волосы хвостом на затылке!

Глаза молодой женщины были закрыты. Незнакомка улыбалась. Она обняла его, а губы протянула для поцелуя, и он, похолодев, будто отважился на преступление, поцеловал ее.

Поцелуй оказался такой длинный, с постоянными продолжениями, что после него обнаружилось, что они находятся на кровати. Потом события двинулись, как буря.

Но это была не Катя.

— Как тебя зовут? — спросил Олег.

— Олег, я могу принять этот вопрос за издевательство, — слабым голосом простонала Марина.

Какая еще Марина?! Откуда взялась Марина?! Наверно, Олег допустил какую-то неделикатность: она всегда требовала от него в постели деликатности, потому что была родом из культурного Свердловска, а он налетал на нее дико и по-провинциальному, по-зауральски, потому что когда ему ее хотелось, он терял над собою контроль как человек и учитель химии, и не он выбирал, куда отправить свои руки: на ее плечи, бедра или груди, а руки сами стискивали, что хотели, и он не ведал заранее, как все произойдет: будет ли она внизу, вверху или спиной к нему. Он просто безумствовал, как сатир, пока не получал облегчение и ждал, когда она очнется, непривычно молчаливая и с закушенной губой.