Побег из гламура

— И это в католической Европе! А в Соединенных Штатах, где общественным мнением правит протестантская мораль, к этому относятся еще строже. Протестант должен много работать, чтобы разбогатеть, и он должен разбогатеть, чтобы делать добрые дела, заниматься благотворительностью. Если человек тратит свои деньги на дорогие вещи, на предметы роскоши — он плохой протестант! Он попадет в ад! Известный инвестор, миллиардер, когда-то выдвигавший свою кандидатуру на пост президента, Росс Спиро, гордится тем, что живет в доме ценой тридцать тысяч долларов и носит костюмы, купленные на распродажах. Конечно, это уже крайность, исключение, но ведь известно, что исключения подтверждают правила… — Седрик проводил взглядом обогнавший их «майбах» и понизил голос: — Знаете, ведь в Европе и Америке смеются над вашими соотечественниками, над тем, как они сорят деньгами, как глупо ведут себя… Больше того, несмотря на дорогую одежду, их очень часто принимают за нищих…

— Как это? — переспросила Катя.

— Очень просто! У ваших новых русских выражение лица, какое бывает только у попрошайки. Когда француз, или бельгиец, или англичанин обращается к кому-то с вопросом или просьбой, у него приветливое выражение лица, он улыбается. Но когда нищий обращается с просьбой о деньгах — он старается разжалобить своего собеседника, поэтому не станет улыбаться. И ваши соотечественники почти никогда не улыбаются, поэтому их часто принимают за нищих, думают, что они пытаются своим угрюмым лицом разжалобить, вызвать сострадание, чтобы потом выманить у собеседника деньги… знаете, как эти ваши попрошайки… — Седрик состроил жалобную гримасу и пропел высоким умоляющим тоном: — Поможите кто сколько может! Мы люди не ме-естные! Третьи сутки живем на вокза-але!

Катя подумала, что при своем демонстративном незнании русского языка Седрик очень многое сумел подметить в России.

Он снова виновато улыбнулся и проговорил:

— Простите меня, Катрин… Я наговорил много лишнего. В любом случае вы вовсе не такая. Я рад нашей встрече, честное слово, рад и надеюсь, что мы еще увидимся. А сейчас мы приехали…

И он затормозил возле подъезда шестиэтажного дома, где жили Гревские.

Катя поблагодарила Седрика, вышла из машины и направилась к будке охранника.

— Я к Гревским, в двадцать четвертую квартиру, — сообщила она выглянувшему из будки заспанному парню в камуфляже.

— Чего? — переспросил тот, неодобрительно осмотрев Катю с ног до головы. — В двадцать четвертую? Так их нету.

— Как — нету? — переспросила Катя, чувствуя, как земля уходит у нее из-под ног.

— Нету — значит, нету! — злорадно ответил охранник. — Уехали они, днем еще уехали на вокзал.

Катя хотела еще что-то сказать, но парень закрыл дверцу будки, давая ей понять, что разговор закончен.

Катя развернулась и побрела по улице.

Она чувствовала себя совершенно опустошенной.

Только что у нее была надежда, больше того, уверенность, что все ее неприятности позади, что еще немного — и она попадет в уютный, гостеприимный дом друзей, примет ванну или хотя бы душ и заснет в чистой, теплой постели, а утром… утром за ней приедет Виталий, и жизнь вернется в привычное, счастливое русло.

А теперь все стало еще хуже, чем прежде.

Прежде она хотя бы была не одна — с ней была Татьяна, сильная и решительная, которая пришла ей на помощь, подставила свое плечо, привезла к себе домой…

Сейчас даже та ужасная, тесная и неудобная квартирка, которую снимали Таня и Лада, казалась Кате образцом уюта и комфорта. Конечно, там были тонкие стены, через которые можно было расслышать голоса соседей; конечно, там были сами эти соседи — пьяницы, дебоширы, отвратительные, грязные и злые, как назвал таких людей известный итальянский кинорежиссер. Конечно, ванна там была в ржавых потеках, а то, что текло из кранов, только условно можно было назвать водой. Но все же там были крыша над головой и дверь, пусть очень хлипкая, которая отделяла жилье от внешнего мира.

А сейчас Катя оказалась буквально на улице — без денег, без телефона, без документов.

И Седрик… Не успела она почувствовать к этому человеку симпатию, как он исчез из ее жизни, не оставив ей ни телефона, ни адреса…

— Садитесь в машину, — раздался вдруг совсем рядом знакомый голос.

Катя обернулась… и увидела рядом с тротуаром «ауди» Седрика.

Сам бельгиец выглядывал из машины, делая ей приглашающий жест рукой.

— Садитесь, Катрин! Ночная Москва — не самое подходящее место для одинокой красивой женщины… вернее, так — красивой и одинокой!

— Вы не уехали! — выдохнула Катя, почувствовав огромное облегчение. И еще ей почему-то захотелось плакать.

— Как я мог уехать, не убедившись, что вы попали к своим друзьям!

Действительно, как она могла про него так подумать?

Катя села в «ауди» и откинулась на мягкие подушки.

Жизнь была не так ужасна, как казалось ей пять минут назад.

Правда, все проблемы оставались неразрешенными, и первая из них — куда сейчас ехать.

Седрик очень мил, но не может же она взвалить на него все свои несчастья?!

Машина свернула за угол.

Вдруг впереди возникла фигура гаишника. Он поднял жезл и подал знак остановиться.