Побег. По двум сторонам океана (СИ)

Лувр был взят, Экене сражался возле дворца Тюильри. Он смог ударить ружьём одного из солдат, второго ранил в пятку. Но правительственных войск к тому времени уже не осталось. Пока Экене отлёживался, повстанцам удалось взять Тюильри. Во дворец нахлынул народ, добивая остатки врагов.

Королевский дворец был взят. Революция торжествовала!

Экене лишь с грустной улыбкой мог смотреть на триумф повстанцев. Это не его война, он так и не получил того, за кого пошёл бороться.

Неожиданно вдали прозвучал напуганный и изумлённый голос:

— Экене, что ты здесь делаешь?

То был Шарль Барре, объятый страхом. Экене кинулся к Шарлю и обнял его. Какое счастье видеть светлого родного человека среди этой разрухи и бойни! Хвала всем алуани и Сюолуну!

— Решил присоединиться к повстанцам, — ответил Экене.

— Что ты делаешь в Париже? — воскликнул Шарль. Его лицо сменилось и он спросил. — Пьер с тобой?

— Нет, — тяжёлым голосом ответил Экене. — Он исчез.

Шарль потускнел.

— А я думал, что найду его во дворце Тюильри. Пьер бы не пропустил случая, разрушить дом ненавистной династии, — скорбным голосом прошептал он.

Тяжёлое молчание повисло между ним и Экене.

— Я был в ратуше, в подвале, куда заперли Пьера, я увидел кровь, — произнёс последний.

Шарль медленно осел. Его руки и голова задрожали.

— Вот почему меня туда не пускали. Вот почему, когда я назвал имя «Уэйт» меня повстанцы прогнали и сказали: “Ничего не знаем, несколько часов завладели ратушей, помочь вам не можем”.

— Я не знаю Пьера эта кровь или нет! Не отчаивайся! — бодро крикнул Экене, стараясь держать себя в руках. Ему было больно не меньше, чем Шарлю.

Экене, вдруг, застыл. В снующейся толпе он увидел знакомую фигуру, лицо. Нет, это был не Пьер. Кого-то взволнованно выискивала Софи Дюшен. Экене крикнул её и озадаченно спросил Шарля:

— И она на революцию пошла?

— Да, если бы не Софи, то я бы не узнал, что Пьера держат в ратуше в плену.

Девушка с радостью подбежала к мужчинам. Она была так встревожена, что даже не смогла удивиться присутствию Экене.

— Я была в ратуше. Я разговаривала с повстанцами, — переводя дыхание, воскликнула она.

Экене и Шарль накинулись на неё.

— Что тебе сказали про Пьера?

Софи печально опустила голову. Экене и Шарль в страхе замерли.

— Ничего. Не все повстанцы даже знали, что в ратуше держали его, а пленные солдаты сказали, что не трогали Пьера. “Мы не видели, как выносили из подвала трупы” — только этого я смогла добиться от повстанцев и солдат.

Шарль поднял глаза на небо и тихо вымолвил:

— Тогда нам остаётся только надеется и верить, что он жив.

========== Глава 19. Революция. Часть 2 ==========

27 июля. Семь часов вечера

До баррикады доносились выстрелы. Повстанцы прочищали ружья, готовили порох, приносили новые палки, доски, стулья, бочки — всё, что пригодиться, чтобы перекрыть улицу и спрятать свои головы, когда начнётся стрельба. Двадцать три человека трудились и готовились к битве. Эмиль и Бертина хотели тоже к ним присоединиться. Приход же сына их обрадовал, вселил ещё большую веру в победу. Но, когда он швырнул как мусор ружьё, родители смутились.

— Отец, мама, вы не понимаете, во что вы ввязываетесь, — устало проговорил Денис.

— Сын, мы взрослые люди, мы всё понимаем, — сказала Бертина.

— Тогда почему вы ведёте себя как последние дураки? — прокричал Денис — Вы не слышите крики людей, которых убивают? Которые убивают? Хотите разделить их участь? — он за мгновение вышел из себя.

— Денис, мы с мамой дома тебе объяснили всё. Демагогией заниматься больше не хотим, — буркнул Эмиль.

— Какими словами учёными заговорил, — бросил ему вслед Денис.

Эмиль, не стал тратить время на сына и пошёл к товарищам по оружию, помогать им стоить баррикаду. А Бертина осталась с Денисом. В жизни матери и сына бывало всякое, и недопонимания, и ссоры, но никогда они не ощущали себя чужими людьми, как сейчас.

— Дени, иди домой, мы с папой справимся, — ласково сказала она.

— Мама, как я уйду, если вы тут погибать решили? — тихим голос проговорил он.

— Тогда оставайся с нами, поможешь доброму делу, — улыбнулась Бертина.

Денис послушно кивнул головой и последовал за матерью. Он не собирался оставаться на баррикаде, он решил притвориться, что присоединился к революционерам, чтобы рано или поздно увести родителей из этого беспорядка. Бертина поспешила к мужу, обрадовать его. Эмиль хмуро взглянуть на сына, он не поверил внезапной перемене в сыне.

— Он только и ждёт, чтобы завлечь наше доверие, а потом обманом увести нас с баррикады.

— Пусть. Я ни шагу дальше не ступлю, даже если Дени нам скажет, что дом наш горит, — ответила жена.

Родители и бунтовщики строили баррикаду, вместе, с песнями и шутками. Два человека не принимали только участия в строительстве — Денис и повар, который варил товарищам ужин, чтобы они набрались сил для скоро боя. Не будут же они тут днями сидеть, не сражаясь.

Через час баррикада была полностью готова. Эмиль ушёл с товарищем проверить обстановку, Бертине революционеры показывали, как надо пользоваться револьвером. Бертина внимательно их слушала и схватывала всё налету, ведь порох нельзя тратить для учёбы, его не так уж и много.

Мясной суп был сварен, его ели под звуки бубна и военного барабана, который утащил прямо из под носа солдата один из революционеров ещё утром. Другой повстанец принёс с собой дудочку, за ним от дома увязался чёрный кот. Котяра был учёным. Он встал на задние лапы и танцевал под музыку хозяина, движениями передних лапок попадая в ритм.

— Здесь не хватает только свадьбы, такая прям благодать, — засмеялся Денис.

— От моего кота на этой баррикаде больше пользы, чем от тебя, — крикнул ему парень с дудочкой.

— Я же не кот, я осознаю, что делаю, — ответил Денис.

— Как остроумно, — хмыкнул парень. — Кстати, у нас с собой одинаковые серьги в ушах. Ты был в южных районах страны? Я с юга, в сельском местности, откуда я родом, есть поверье, что металлические серьги защищают от болезней.

— Нет, я просто проиграл спор. Не смог простоять пяти минуты на идущей лошади.

На баррикаду вернулся отец. Всё спокойно. Эмиль пошёл сразу к жене, Бертина накормила мужа супом. Он поднял бровь в сторону сына.

— Денис всё сидит тут?

— Да, сидит, — проворчала Бертина. – Даже не знаю, что делать с ним. Всё надеется, что уговорит нас вернуться домой и оставить баррикаду, революцию.

— Да пускай сидит, без толку тратит своё время. — махнул рукой Эмиль. – Что в мирное время ерундой всегда заниматься, что во время революции.

Денис слушал, слушал родителей, да и не выдержал. Толкнув парня с котом и небрежно пнув рядом лежащее ружьё, он подошёл к Эмилю и Бертине. Может быть, на этот раз удастся их как-то переубедить.

— Зачем припёрся? – прокряхтел Эмиль.

— Папа, давай только без ругани, — Денис пытался быть невозмутимым. — Я…

— Сын, — спокойно сказал Эмиль. — Мы с твоей мамой взрослые люди, не надо нас только учить жизни. Мы приняли решение и его не собираемся менять. Наше решение — сражаться за нашу страну. Не мешайся. Это наше дело.

Денис выругался про себя. О чём-то спорить с его родителями было сложно, ещё сложнее что-либо им доказывать. Чаще всего они побеждали в спорах.

— Я тоже принял решение — вернуть вас домой, не позволить вам покрыть руки кровью или хуже того… погибнуть. Поймите же вы наконец! — не удержался он и вскричал. — Вы самые близкие для меня люди! Больше всего я не хочу, чтобы с вами случилось страшное.

— Занимайся своей жизнью, а не нашей, — буркнул отец. — Не думал, что мой сын будет ходить за мной с поводком. Слышал, что родители увлекаются заботой о детях, не дают им шага самостоятельно вступить, а тут сыночек взял на себя роль заботливой мамочки.

— Твою, блин, — Денис ругнулся и стукнул кулаком по стене. — Ей Богу, с вами по-другому не получается, приходится как с детьми неразумными общаться.

До ушей Дениса донеслось недовольно причмокивание Бертины. Её лицо за несколько секунд поменялось не в лучшую сторону, оно нахмурилось и слегка покраснело. Денис понял, что вывело мать из себя — его последние слова.

— Замолчи, сопляк. Кто ты такой, чтобы нас с отцом жизни учить? Что ты вообще в этой жизни видел и что ты в ней сделал полезное? Побрился, что нам стыдно на божий свет было выходить? Посторонние думали, что ты из дома для умалишённых сбежал. Серьгу в ухо вдел, совсем ума нет. Чем ты только думал?

— Мама, да я тебе уже объяснял. Я проспорил спор, — Денис смутился. — Как настоящий мужчина я должен был сдержать данное обещание. Хорошо, что я две минуты на этой лошади простоял, а то бы вообще в женском платье пришлось месяц ходить. И ходил бы, — заявил Денис. — Я липовые обещания не даю.

— А что тебя спорить заставляло? — стояла на своём Бертина. — Серьги и голова ещё цветочки. Тебя каждый полицейский в городе знает, с детства ты с ними “дружбу” вводишь. Полгода назад сбылись наши угрозы, угораздило вляпаться за решётку, дело завели. Если бы не твои друзья, сидел бы в тюрьме и…

— … и не мучил бы вас, — кивнул сын головой. — Мама, вот ты вспомнила тот случай с Омбредье. Это же он вам эту дурь в голову вбил. И вы до сих пор ходите под его дудку? Он хотел, чтобы вы свергли короля и установили нужный режим для него. Не понимаешь, что такими Омбредье создан этот бунт? А вы даже не подозреваете, что играете под их дудку.

— Мы не хотим жить под властью таких как Омбредье, — заявил Эмиль. — Пора дать власть тому, кому она должна принадлежать — народу. Нам надоело жить в долгах. Этой зимой мы чуть без дома не остались. Но друзья твои помогли… — Обида подскочила к горлу. Эмиль гневно сплюнул. — Как за нищих бездомных, не имеющих даже куска хлеба, Пьер, Ричард и Анна выплатили за нас все долги. А мы просили им помогать? Я и Бертина не хотим жить на чужие подачки. Ты тоже, сын.

Денис замолчал. Отец затронул неприятную для него тему. Этой зимой помощь друзей для Дениса не была похожа на помощь. Денис никак не забывал ту беспомощность, с которой он слушал ребят, когда те рассказывали о своём разговоре с должниками Лаванье. Без ведома самих Лаванье. “Это наш рождественский подарок для тебя”, — сказал Ричард. Однако для Дениса и его родителей подарок превратился в ещё одно напоминание о том, кто они на этой земле.

Сын и родители, однако, несмотря на зависшую паузу, не переставали грызться и меняться взаимными оскорблениями. А баррикада начала готовиться к бою. Солдаты из королевской гвардии прискакали к ним.

— Сдавайтесь, и мы не тронем вас! — крикнул офицер.

— Сдавайтесь, и мы не тронет вас, — засмеялся революционер.

Солдаты презрительно хмыкнули. Они стояли в укрытии и стали переговариваться, как быть. Самих их было мало, чтобы брать баррикаду с почти что тридцатью вооружёнными бунтовщиками.

— Я повторять не буду! — воскликнул тот же бунтовщик. — Считаю до трёх. Если вы не уйдёте, то мы вас прикончим. Один, — начал он отсчёт.

Солдаты не уходили. Они напряглись, но сбежать трусами не могли.

— Два, — он вздохнул. — Три. Давайте, ребятки.

Но, прежде чем ринуться в бой, солдаты открыли огонь. Четверо повстанцев рухнуло на месте сразу. Революционеры, взбешённые смертью товарищей, схватились за оружие. Разразился бой. Стреляли и родители. Денис видел, как его отец угодил в сердце солдату.

Но солдаты побеждали. Четверо новых трупов лежало на баррикаде, ещё двое корчились в диких болях от ранения.

— Прячьтесь все! — вдруг прозвучал громкий гневный голос хозяина кота.

Денис вырвал из рук товарища револьвер и бросился прямо на солдат. Он стрелял точно, прямо в голову. Солдаты остолбенели от ужаса, вызванного прытью Дениса, и становились лёгкой мишенью. Денис подбежал к последнему, офицеру, их командиру. Он вырвал у него из-за пояса шпагу и проколол сердце.

И, вдруг, мимо него пронеслась пуля. Жалкий перепуганный до смерти солдатик выронил ружьё, вскочил на коня и помчался опрометью прочь. Денис победоносно засмеялся ему вслед.

К нему подбежали товарищи.

— Ура! Ты наш герой! — взяли они Денис на руки и подбросили.

— Рано радоваться, — прозвучал голос революционера-старика.

Он стоял возле тела убитого офицера.

— Я его знаю. Это единственный сын генерала де Роллана. Бой только начинается.

Подготовка к бою шла полным чередом. Погибших братьев убрали в сторону, покрыв их тела чёрным полотном. Раненым пришлось облегчить страдания навсегда, помочь им уже было нельзя.

— Отец, мама, одумайтесь, — предрекающее сказал Денис. — Отец, ты убил человека. Ещё хочешь?

Эмиль и Бертина были заняты приготовлением к бою. У них не было времени лишнего, чтобы тратить его на разъяснения сыну. Неугомонный Денис обратил на себя внимания старика, который опознал сына генерала.

— Парень, твои отец и мать сделали свой выбор. Каким бы неправильным он был с твоей точки, это — их осознанный выбор.

Подкрепление правительственных войск не заставило себя ждать. Сам генерал де Роллан приехал, чтобы лично отмстить за смерть сына. Революционеры были во все оружие, прячась за оградительными сооружениями.

— Пли! — раздалась команда генерала.

Революционер, сидевший ближе к всех к солдатам, высунул голову из-за укрытия и дико закричал своим:

— У них пушка! Они взяли пушку!

И как только он прокричал последние слова, пушечное ядро вырвалось из дула и разбило баррикаду в щепки.

В ушах у Дениса завыло, небо перевернулось с землёй, град обломков и камней от стен здания посыпался на него. Какие-то странные голоса слышались в ушах. “Я умер?” — пронеслась мысль. Он попытался пошевелись рукой. Получилось. Денис разгреб обломки руками и вылез наружу. Из головы текла кровь. Баррикада была разрушена.

“Где мама, отец?” — содрогнулся он.

— Слава Богу, ты жив, сынок! — две пары рук обняли Денис.

Родители были живы. Они, как и Денис, находились в самом конце баррикады. Те революционеры, что были у границы, погибли на месте. Выжившие приходили в себя. А солдаты и генерал с гордым видом взирали на них. Генерал приложил к глазам бинокль, чтобы получше осмотреть бунтовщиков.

— Так кто убийца моего сына? — спросил он у солдата, который сбежал с поля боя час назад.

— Вон тот, с серьгой! — махнул солдат рукой на хозяина кота.

Юноша тот выжил, Денис помог ему выбраться из-под обломков и подняться на ноги.

— Я вижу его, вижу его серьгу, — зло сказал генерал.

Он смотрел на Дениса.

Генерал достал револьвер и нажал на спусковой крючок.

— Неет! — разнёсся по всей разрушенной баррикаде и за её пределами женский голос.

Две тени выскочили перед Денисом и заслонили его своим телом. Он мог только широко раскрыть глаза, два тела повалились на него. Денис потерял равновесие и упал вместе с ними.

Всё произошло в мгновение око. Бунтовщики в один голос закричали: “Вперёд!”. С двух сторон доносилась стрельба из револьверов и ружей.

Денис лежал под телами отца и мамы. Он вылез из-под них и взглянул на родителей. Пуля разорвала матери одежду и оставила дыру в сердце, у отца была прострелена голова. Родители не дышали, их пульс невозможно было уловить.

— Спасибо вам за всё. И простите меня, — прошептал Денис дрожащим голосом, из глаза сочились слёзы.

Он поцеловал маму, а затем отца. В последний раз.

Поблизости лежало ружьё Эмиля. Денис взглянул на него, взял и швырнул куда подальше. Желания мстить у него не рождалась. Он не собирался воевать. В конце концов, отец и мать сделали свой выбор.

========== Глава 19. Революция. Часть 3 ==========

27 июля. Девять часов вечера.

Софи побывала везде, где можно. Жерара нигде нет. Она обыскала места скопления военных, забегала к нему домой, но приятеля не находила. Софи искала и Пьера. Она перерыла не одну баррикаду, но любимый затерялся как и друг. Она спрашивала у прохожих и бунтовщиков, не видел ли кто Уэйта Барре, но никто не слышал это имя. Выстрелы затихли, но только на время. Ещё несколько часов назад они не прекращались. Брусчатка валялась тут и там, кирпичи лежали в разбитых окнах, стены и деревья покрылись пулевыми отверстиями. Тротуары были завалены трупами. Веяло повсюду смертью. Раненые молили о помощи, Софи пришлось забыть о друге и любимом. Больницы были переполнены. “Это только начало”, — осознавала она.

В одной из палат лежал израненный юноша-солдат. Софи ужаснулась, когда взглянула на него. Лицо превратилось в сгусток крови от камней, в которые в него кидали, в руке застряла пуля, нога была изрезана штыком. Софи не могла спокойно смотреть на него. “К этим людям присоединился Пьер?” — не понимала она. Состояние юноши было ужасным. Софи сделала всё возможное, что было в её силах, чтобы спасти его. Со спокойной душой она передала его более профессиональным врачам — нужна была ампутация ноги. Попытка удержать страну в старом консервативном потоке закончилась началом новой хаотичной и, возможно, прозябающей в нищете и скорби, жизни для одного человека. Вот она — цена за подчинение приказу.

Когда Софи выходила из палаты, в больницу ворвался солдат.

— Можно увидеть друга? — закричал он и тут же изменился в лице. — Софи? Здравствуй.

— Здравствуй, Жерар, — ответила Софи. Она замолчала и вздохнула, не зная, что говорить. Ей хотелось задать столько вопросов приятелю. Но сейчас не время для личных выяснений. — Твоего друга везут на ампутацию ноги, — сказала она сдержанно и холодно, как и подобает врачу. — Не переживай за него. Главное, он жив.

Жерар с гневом четырехнулся, ярость так и пыталась выйти наружу. Но нельзя предаваться эмоциям — это не подобает солдату. Софи не хотела его беспокоить, она понимала, что творится у него на душе. Но долго она не смогла находиться в других палатах, когда Жерар засобирался уходить, Софи выбежала к нему.

— Жерар, уходи. С тобой может произойти то, что случилось с твоим другом.

— Я знаю. Но это мой выбор, — ответил он.

Жерар вышел из больницы, Софи бросилась за ним.

— Выбор? Тебе отдали приказ — ты его выполняешь. Ты сражаешься за чужие интересы, ты марионетка, живое оружие.

— Может быть. Но таков мой выбор. Я знал, что мне придётся выполнять любые приказы, когда поступал на службу. Я понимаю, что меня могут убить.

— Но тебе надо убивать!

— Да. Но такова расплата за сохранение порядка. Софи, — Жерар повернулся к подруге, — мы, люди, каждый день совершаем выбор. Подчинение приказу это тоже выбор. Я ведь мог теоретически отказаться сегодня выходить за службу. У меня возникла бы гора неприятностей, но я мог это сделать.

За углом больницы Жерара ждали сослуживцы. Даже когда их тяжелораненый товарищ лежал на койке, они несли службу — патрулировали город. Софи не отставала от Жерара. Она не могла позволить ему оказаться рядом с другом. Но Жерар уже не слушал Софи — он ей всё высказал. Сослуживцы тихо посмеялись над другом и сказали, что их отряд направляют охранять пороховой завод от мятежников. Софи стояла рядом и всё слышала. Жерар измученно вздохнул:

— Ребята, вы идите. У меня возникла заминка. Мирная жительница карты попутает посильнее бунтовщиков, если я не избавлюсь от неё.

— Удачи, — хихикнули солдаты за спиной.

Жерар и Софи остались одни. Жерар был хмур и зол. Он схватил её за руку и потащил.

— Куда ты меня ведёшь?

— Отдам я тебя твоим родственникам Брюне. Уверен, узнав, с кем и куда ты собралась пойти, они тебя под замок посадят. Уходить из службы я из-за тебя не намерен, а смерти я твоей не хочу, — с горечью сказал он последние слова.

Жерар держал её крепко, не давая ей вырваться, он почти бежал, желая поскорее отвести Софи в укрытие. Мятежники могли выскочить в любую минуту, а у Жерара была только двустволка с собой, чтобы защитить Софи и себя. Она чувствовала, как напряжён её друг. И виной этому она. Софи больше не могла молчать.

— Жерар, я всё понимаю. Понимаю, почему ты был так мил со мной в начале года, почему ты прятался от меня. Я знаю, ты любишь меня, хочешь, чтобы я была с тобой, а не с Пьером. Но я…

— О чём ты?

Жерар остановился. Его взгляд выражал недоумение.

— Не притворяйся, будто ничего не понимаешь, — слегка подняла голос Софи. — Ты любишь меня. Думаешь, я не замечала, как ты парил, когда встретил меня после долгой разлуки? Как ты нежен и мил был со мной? Я всё видела.

— Что за бред ты несёшь? — воскликнул Жерар. — Это ты в меня влюблена! Бегаешь как собачка, бросаешься на шею. Когда мы впервые увиделись, я подумал, что в постель ты меня сейчас затащишь и изнасилуешь. Софи, ты мне дорога, но только как близкий друг, с которым я прожил лучшие свои года.

Софи непонимающими глазами смотрела на него.

— Но тогда зачем ты подарил столь шикарные букеты? Хотел отвести в лучший ресторан, в оперу? Почему ты избегал меня, как влюблённый школьник?

— Я тебе же говорил, — вздохнул Жерар. — Цветочница не хотела разменивать мою мелочь, пришлось купить несколько букетов. Признаю, может, слишком шикарные купил, но я хотел сделать приятное подруге своей. Мы не виделись несколько лет, мне хотелось вспомнить ушедшее детство, нашу дружбу. Вот и всё. Я не хотел отбирать портить ваши отношения с Пьером, вот и прекратил общение. Софи, — голос Жерара понизился. — Я женат. Я собирался тебе это сказать, но ты мне не дала.

Солдат показал Софи правую руку, на безымянном пальце красовалось кольцо.

— Я женился год назад. Женился на нашей общей приятельнице Жюльет Леконт. Жюльет месяц назад родила от меня сына. Вот что я хотел сказать тебе зимой! Но ты стала докапываться до меня с этими букетами, как будто хотела, чтобы я сказал тебе: “Софи, я люблю тебя. Становись моей женой”.

— Ничего подобного! Я думала, что ты… Это ты влюблён!

Софи схватилась за голову и чуть не присела на землю. Она забыла про баррикады и бои.

— Какая же я дура! Как я могла придумать, что ты в меня влюблён?!

Жерар слабо хмыкнул.

— Ладно тебе, оба хороши. Я сам слишком увлёкся, уж больно хотелось сделать тебе приятно. А в итоге оказался похож на влюблённого по уши мальчишку. Софи, давай забудем об этом недоразумении.

Жерар протянул ей руку и неспешным шагом повёл в сторону дома Брюне. Софи молча смотрела на землю под своими ногами и думала: как же так она могла насочинять? Жерар её друг, самый близкий друг и всё. Какая между ними может быть любовь? И ради своих глупых выдумок она чуть было не рассорилась с Пьером навсегда.

Жерар тихо насвистывал. Он, несмотря на бунт в стране, был счастлив. Наконец-то все сомнения и разрешены.

— Для полного подтверждения моим словам подожди ещё немного. Скоро Жюльет с нашим сыном переедет ко мне жить, и ты убедишься, что соблазна и любви к тебе я никого не испытывал.

— Но ты ведь живёшь вместе с сослуживцами в доме, которой вам предоставила армия, когда меня перевели в Париж, куда ты приведёшь жену с ребёнком? — удивилась Софи.

— Я собираюсь купить дом, — ответил Жерар. — Я хочу остаться Париже насовсем. Софи, ты даже не представляешь, как меняется моя жизнь!

Он подхватил подругу и закружил её на месте.

— У меня есть жена, у меня родился сын! Я всю жизнь мечтал о нормальной семье и только в двадцать четыре года я её обрёл! Я стал военным, о чём мечтал с мальчишеской поры. Понимаешь, Софи, теперь у меня в жизни есть всё! Я ни в чём больше не нуждаюсь.

Он светился от радости. Софи с улыбкой и гордостью смотрела на друга. Никогда она таким не видела Жерара. Большую часть жизни Жерар был хмурым бандитом, но и потом, когда они с Софи стали друзьями, то Жерар сохранял мрачность. Но сейчас перед Софи стоял другой человек.

— Друг, я рада за те…

— Софи, уходи! — внезапно закричал Жерар.

Из-за угла выскочили четыре человека, вооружённых пистолетами.

Солдат заслонил собой Софи и произнёс:

— Уходи.

Он медленно поднял руки. Всё равно до оружия не сможет дотянуться и выстрелить. Повстанцы подняли свои револьверы на Жерара и переглянулись между собой.

Прогремели выстрелы.

Окровавленное тело Жерара упало на землю.

27 июля. Пол одиннадцатого вечера.

Софи прижимала бесчувственного друга к себе. Но Жерар не дышал. Его сердце перестало биться. Жерар лишь издал несколько стонов и затих. Навсегда. Повстанцы скрылись, даже не взглянув краев глаза на Софи. “Жерар, — шептала она. — Если бы сейчас послушался приказу и оставил меня у больницы, то был бы жив. Почему ты такой?”

Жерар был тёплым. Софи прижала руку к его сердцу. Она что-то нащупала в кармане кителя. Это было письмо. Пуля разорвала бумагу насквозь. Только несколько слов смогла разобрать Софи:

“Любимая Жюльет! Как поживает наш сынишка…”

Софи аккуратно сложила бумажку и положила её на место в карман. Дальше читать она не могла, она видела намертво застывшую слабую улыбку на лице покойного солдата и эта улыбка заставляла содрагаться в Софи каждую частицу. Холодный взгляд Жерара был в сторону, на юг, туда, где ждали его жена и сынишка. До последних мгновений Жерар хранил возле своего сердца письмо родным, обещая до последнего охранять их бесценные жизни, защищать от лиходеев, которые придумали себя право убивать и разрушать.

Софи добралась до своего дома. Ноги почти не шли. Тело Жерара лежало в подвале больницы, там где лежат не живые, а только мёртвые. Дома Шарль с испуганным видом подбежал к Софи, ожидая услышать самое худшее.

— Про Пьера я ничего не знаю, — ответила она. — Надеюсь, он жив.

Софи повалилась на кровать. Но ни сомкнуть глаз, ни перевернуться к стене, чтобы забыться от мира, она не могла. В дверь кто-то стучался, но Софи не находила в себе сил, чтобы её открыть. Дверь открыл Шарль.

В квартиру влетела Изабелль.

— Софи, Пьера схватили солдаты!

========== Глава 19. Революция. Часть 4 ==========

28 июля. Три часа дня

Ричард находился в другом краю города. Ратуша, дворцы Лувр и Тюильри, стонавшие под раскатами бунта, остались далеко позади, за десять километров. Но и сюда проникла революция. То тут, то там раздавались выстрелы, по улице проносились крики напуганных людей. Ричард спешил к своим друзьям. Ему поручили ответственное задание — доставить союзникам письмо, которое он выполнил. Ричард не собирался просиживать штаны на баррикадах, он хотел попасть в центр, где столпились все его знакомые и друзья. Без него взяли ратушу, дворец короля он не пропустит. И плевать, что ранен в руку, с трудом держит пушку — на ногах ведь стоит.

Ричард бежал. Он завернул за угол и налетел на офицерский мундир.

— Стой, я стреляю! — закричал офицер и вытащил молниеносно револьвер.

Ричард бессознательно направил на человека своё оружие. Вдруг, его лицо растянулось в немой оторопелости.

— Огюстен, ты?

— Брат? — протянул удивлённый голос.

Руки у молодого человека задрожали. Это был девятнадцатилетний юноша, худенький и маленький. В глазах его застыл ужас. Два брата в узком переулке стояли друг напротив друга. Вокруг слышался грохот и выстрелы. Грязный и малолюдный переулок оставался, наверное, единственным спокойным местом в городе. Но только пока: братья не отпускали револьверы.

— Неужели ты с ними, Ришар? — промолвил Огюстен.

— Сколько раз просил, не называй меня так! — нахмурился Ричард.

— Ришар, как ты мог? Ты идёшь вместе с этим хаосом и кровью?!

Старший брат ухмыльнулся и укоризненно покачал головой.

— Я хоть отстаиваю свободу своего народа, а ты стал у правительства собачонкой, ползающий на животе. Я в тебе разочарован.

Огюстен пожал плечами, не соглашаясь, но и не возражая брату. Он заслонил своим телом проход в переулке.

— Ришар, зачем тебе всё это? В жизни у тебя есть всё. Зачем тебе терять это?

Ричард отошёл от стены и встал на середину переулка. Он перекрыл дорогу Огюстену, но и ему был загорожен путь к товарищам. Брат не собирался пропускать брата.

— Дорогой Огюстен, ты дальше своей военной академии носа никуда не совал. А я побывал во многих местах, я видел, как живут люди. Я хочу изменить это. У меня есть причина сражаться — мой народ. А какая причина у тебя?

— Мой народ, — ответил Огюстен. — Я принёс присягу, что буду его защищать. Такие, как ты, несут больше зла для общества, чем всё остальное.

Тяжёлый от пороха воздух витал по всему городу. Проник он и в дальний закуток Парижа. Ричард смотрел на брата как на врага республики. Противника и угрозу государству видел в нём Огюстен. Ричард толкнул брата плечом.

— Дай пройти.

— Нет, я не позволю тебе умереть.

— Мы с тобой враги же, зачем тебе заботиться о моей жизни? — подмигнул глазом Ричард.

Огюстен выпустил пар.

— Ришар, есть вещи поважнее службы.

— Не называй меня Ришаром! Сколько тебя учить! Я Ричард! — закричал брат, лицо его покраснело.

— Эх, Ришар, — вздохнул Огюстен. Офицер говорил тихим усталым голосом. Он устал от мятежа, от повстанцев, от неуправляемого брата. — И кто из нас старший, а кто младший? Ришар, пойми, ты не революционер — ты мальчишка, который не набегался с игрушечным ружьём в войнушке, поэтому и взялся за настоящее. Ты хотел назвать сына в честь Македонского, сам зовёшься Ричардом на английский лад, чтобы быть похожим на Ричарда Львиное Сердце. Ты мечтаешь о чём-то высшем, грандиозном, но жизнь идёт по другому ходу. Ты не герой, а простой мятежник и преступник. Скольких ты убил, подражая своему Львиному Сердцу, убийце людей с короной на голове?

Слова брата пролетели мимо ушей Ричарда. Кто такой этот малец, чтобы его жизни учить? Пусть молоко на губах для начала вытрет. Он поднял револьвер на брата.

— Пропусти меня.

— Не собираюсь, — в ответ направил на Ричарда пушку Огюстен. Огюстен был обескуражен. Это его тихоня-братец? — Я не позволю тебе пройти к своим смутьянам.

Ричард лукаво взглянул на брата.

— Они подождут, я сперва тебя отведу домой и хорошо выпорю, а потом запру в подвале. Я не позволю тебе погибнуть.

— Лучше смерть в бою, — Огюстен засмеялся.

Засмеялся и Ричард. Братья были так близки, их отделяли несколько метров и… поднятые револьверы. Никто не собирался стрелять, поднятая пушка всего лишь уловка, но никто не мог её опустить.

— Отойдёшь или нет? — спросил Ричард.

— Нет, я лучше убью сам тебя, а потом выстрелю в себя, — не убирал револьвера Огюстен.

Ричард даже не шелохнулся от угроз. Воцарилась тишина. Братья застыли на месте, они не хотели смерти, не хотели становиться врагами. Огюстен сжал покрепче оружия, и, собрав все силы, произнёс с поражением:

— Ты неисправим. Иди к бунтовщикам, только дай пройти мне к своим товарищам.

— Собачка спешит к хозяевам? — съехидствовал Ричард… — Нет уж, я сказал, что не позволю я брату вилять хвостиком. И я не позволю тебе умереть. Ты отправишься домой. Мне всё равно, какую ты приносил присягу. Я её не приносил. Мой брат — вот моя клятва.

Он повторял слова Огюстена. Братья менялись местами. Старший переживал за жизнь младшего, младший хотел идти воевать.

Лицо Огюстена помрачнело.

— Тогда я стреляю в тебя.

— Стреляй, — засмеялся Ричард и… схватился за грудь.

Пальцы почувствовали тёплую струящуюся кровь, дыхание замерло, в глазах потемнело.

— Брат… — прошептал Ричард, зашатался и рухнул лицом на землю.

Огюстен дрожал, револьвер выпал из его рук. Со спины доносилось встревоженное дыхание.

— Друг, как я вовремя подоспел!

Позади Огюстена стоял офицер. Он облегчённо выдохнул и опустил ружьё. Офицер повернул к себе лицом Огюстен и воскликнул:

— Друг! Тот тип хотел нажать на крючок, что ты стоял как вкопанный?! Как я вовремя подоспел!

— Это был мой брат, — прошептал Огюстен. — Ты его убил.

Он опустился на колени перед Ричардом. Его одежда и руки покрылись кровью. Огюстен закрыл брату глаза и промолвил слабым голосом:

— Зато на курки не пришлось нажимать нам. Прощай… Ричард.

========== Глава 19. Революция. Часть 5 ==========

29 июля. Полночь.

Начинался третий день великой революции. Часы только что пробили полночь. Анна сидела в захваченном повстанцами доме близ мэрии, которая перешла в руки к народу. С друзьями она рассталась. Супруги Лаванье пошли своим путём ещё 27 числа, а Ричард исчез вчера. Каким-то ветром на баррикады занесло Экене, но и он быстро испарился. Что говорить, Экене — это Экене, никогда не знаешь, что он выкинет и где окажется. А Пьера схватили солдаты. Анна не смогла выполнить обещание данное подруге — позаботится о её любимом.

Революция для неё проходила не так, как она представляла себе. Среди революционеров мало было великолепных бравых ребят, которые могли быть стать новым символом страны. Неграмотные мужчины, парни, кричащие как дикари зажигательные лозунги, непонятно что на баррикадах забыли воинственно настроенные дети. А командовали армией бывшие офицеры. Среди восставших слышалось имя мошенника Омбредье.

Ей приходилось два дня прятаться за спины братьев по идеям. Сражаться с ними наравне Анна не могла — она не могла убить противника. Анна могла быть полезной только как медик. Но профессионалом она не была, поэтому тяжело раненных спасти не удавалось.

В доме на ночь расположилось много революционеров. Кто-то высыпался, кто-то строил планы с соратниками. К Анне подошёл молодой привлекательный юноша, который охранял и защищал её все эти дни. Он не был ей знаком, но молодой человек проникся симпатией к Анне.

— Посмотри, что у меня с рукой? Я под выстрелы попал, одна пуля в окно залетела, и стёкла на меня обрушились. Порезы до сих пор болят, вот не знаю, серьёзно что-то у меня или так, царапина просто большая.

Анна взглянула на руку. Повязка была вся в крови, вена оказалась разрезанной. Анна сменила повязку и поставила жгут.

— Тебе нельзя напрягаться. Посиди лучше в убежище. Рана не очень-то страшная, но если не дашь ей зажить, то плохим дело может стать.

— А кто сражаться за меня будет? — возмутился молодой человек.

— Ты попросил оценить твоё состояние — я оценила. А дальше сам решай, — ответила Анна.

Юноша вздохнул, с доктором, пусть и желторотым, не поспоришь. Он присел на скамью к боевой подруге и заговорил:

— Странно видеть на баррикадах молодую девушку. Что тебя привело?

— Во-первых, друга хотела увести с баррикад, притащить за ухо его домой, но не получилось. Во-вторых, хочу вместе с вами построить республику.

Юноша радостно воскликнул.

— Молодец какая! А зовут тебя как?

— Аннет де Ландро. А тебя?

Анна улыбнулась. Красивый собеседник пронзительно взглянул на неё, как бы вспоминая, где он слышал это имя и фамилия, и пренебрежительно отскочил в сторону. Он тут же поднялся, не желая сидеть с подругой.

— Де Ландро? Дочь того маркиза, про которого я столько слышал? Что ты здесь забыла?

Анна хотела уже ответить, но юноша не дал ей раскрыть рот.

— Аристократам не место среди нас, строителем республики! Убирайся!

— Но я с вами! Я разделяю ваши взгляды! — закричала Анна.

— Да плевать, что ты там разделяешь! Думала, что придя на революцию с двумя парнями, мужчиной и женщиной, которые одеты по-простому, станешь одной из нас? Нет. Пошла отсюда.

Анна нахмурилась и отошла от юноши.

— Никуда я не пойду. Раз решила сражаться, то буду, — сказала она с гневом.

Молодой человек отвернулся от неё.

— Да пожалуйста. Но прикрывать тебя больше ни кто не будет. Ни я, ни другие.

Анна оглянулась, люди, слышавшие её имя, смотрели на неё с удивлением и брезгливостью. Анна не была в их глазах врагом, сторонником монархии и проклятого Карла, но перестала быть другом, сестрой и родственной душой. Один мужчина с отвращением махнул ей на дверь и скрылся в другой комнате, не желая тратить на неё время. Молодой юноша и вовсе вытер свои руки тряпкой — к ним прикасалась Анна.

Революционеры покосились на неё и занялись своими делами. Они ей показали, что маркиза им не товарищ, а дальше пусть сама выбираем — возвращение домой или смерть от пули солдат. Анне пришлось уйти.

Но, как только она вышла из дома, дверь не успела даже хлопнуть, к Анне подлетел мужчина.

— Анна Ландро ты ли это? Сколько лет, сколько зим!

От неожиданности Анна отскочила. Мужчина был ей не знаком. Одет он был, как и все революционеры, в простую рабочую одежду, но в отличие от товарищей, его голову покрывал высокий дорогой цилиндр, в центре которого красовалась яркая дыра.

— Кто вы?

— Неужели ты меня совсем не узнаёшь? — мужчина не удивился.

— Нет, — мотнула головой Анна.

— Ну а сейчас?

Мужчина снял цилиндр и Анна взвизгнула. Голова у незнакомца была полностью лыса, а на лбу красовалось слово — “Ангел”.

— Узнала меня? — засмеялся он, показав оскал.

Свет от фонаря падал прямо на татуировку, голая потная от жаркого цилиндра голова сверкала. Анна узнала мужчину, правую руку Одноглазого Алана, кровопийцу, которого боялись товарищи по шайке. Именно он выполнял тяжёлую работу, когда об этом просила Анна.

— Да, — пробормотала она.

Разбойник невесело посмотрел на Анну.

— Конечно, моё клеймо меня быстро выдаёт. Без него я бы никем для тебя был. А вот тебя, Анна, не узнать — ты так выросла и, — он причмокнул, — бояться меня стала.

Лицо Анны так и застыло в страхе, когда она вспомнила знакомого. Ангел еле сдерживал смех, раньше он такой её не видел. Мужчина ласково положил руку на плечо Анны.

— Да ты не пугайся, давай присядем, поболтаем. Это ж надо — встретиться спустя десять лет!

Анна и Ангел присели на порог. Разбойник был грозен, но дружелюбен. Он был рад встрече с Анной, их ведь много чего связывало.

— Тяжело нам пришлось после твоего ухода, — он вздохнул. — Алан в тот же день запропастился, больше ни кто из нас его не видел, а наша братва распалась через два месяца. Без главаря Алана не смогли прожить вместе, себя чуть не закололи, деля захваченное.

Анна хотела вырваться из рук Ангела, но он не отпускал её и обнимал её как подругу.

— Как без нас ты жила? Нашла себе других подручных?

— Нет, — отрезала Анна.

— А что так? Никто больше не хотел работать на клопа? Или ты затрусила нас, разбойников? — преступник ловко подмигнул ей глазом.

Анна наконец-то смогла освободиться от руки Ангела, но разбойник не собирался её удерживать, как пленницу.

— Знаешь, Анна, а я семь лет назад женился. Ну как сказать женился… жить стал вместе с женщиной, двоих детишек заделал. Не такой я плохой человек, ангелок, — сказал тихо он.

Анна разинула рот, Ангел улыбнулся и прошептал ей на ухо:

— Через три года я их зарезал. Не помню даже почему, надоели и всё, — он увидел напуганное лицо Анны. — А что здесь такого страшного? Они мне спать не давали, что жена, что дети! Надо же жизненные преграды устранять, сама говорила.

Разбойник заржал, но Анне было не до смеха. Она вскочила с порога и хотела бежать прочь, но куда? Разбойник поднялся вслед за ней, татуировка поблёскивала при тусклом свете. Анна узнала в нём себя: слова и внешность говорят об одном, поступки и душа о другом.

— Анна, мне нужны деньги. Какие поручения? Кого прибить, кого убить? — деловито заговорил Ангел.

— Пошёл прочь, — огрызнулась она.

Разбойник недовольно присвистнул:

— Повторяю, мне нужны деньги, с твоего кошелька я хорошо зарабатывал. Ты выросла, недоброжелателей у тебя ещё больше появилось, склоки у вас стали жёстче и сильнее, чем из-за каких-то обзывалок. Ты для меня золотая жила.

— Я сказала понятным языком, — громко проговорила Анна. — Я тебя не желаю знать.

Разбойник хмыкнул, он быстро оказался возле лица у её и заломил ей руки, развернул спиной к себе. Держал он Анну одной рукой, вторая ловко достала маленький самодельный нож и подложила к горлу Анны.

— Если ты отказываешься заключать со мной сделку и платит по-христиански за добросовестно выполненный труд, — хихикнул он, — то придётся забрать денежки у тебя силой.

Анна вырывалась, пыталась как-то ущипнуть разбойника, наступить ему на ногу, чтобы отвлечь внимание и убежать, но Ангела такими фокусами было не провести. Он, не выпуская нож, обшарил карманы и платье Анны, заглянув во все его места. Но из денег у неё ничего не было.

— Хорошо, поступил по-другому. С этой секунды ты — моя пленница. Отец за тебя хорошо заплатит, мне бы только разузнать, где ты живёшь и написать письмо твоему папане, — сказал Ангел. — Да, я теперь умею писать, любимая жёнушка научила.

— Отпусти меня. Ты за меня ни су не получишь, мой отец давно мёртв.

— Плохо. Но мама, жива? Если и мамаша у тебя померла, то к опекунам твоим заявлюсь, такую богачку никто на улице не бросит.

Ангел толкнул Анну вперёд, она попыталась убежать, но запуталась в своих же ногах.

— Помогите! На меня напали! — закричала она.

Но из дома, где недавно была Анна с революционерами никто не вышел. Кто-то всё же стоял возле окон, но люди просто наблюдали спокойно за похищением. Юноша, телохранитель Анны, улыбался.

— До тебя никому нет дела. Не в тот круг пришла, разве не поняла? Зачем голос срывать? Много лет ты жила на вершине мира, но пора потесниться. Теперь ты ничтожество, а я герой революции.

Сжав посильнее руки Анны, Ангел повёл её по тёмному переулку. Анна отчаянно пыталась вырваться. А рядом не было ни кого, кто мог бы ей помочь. Братья-революционеры бросили её, друзья Пьер и Ричард исчезли.

— Помогите! Помогите! — взмолилась Анна. — Экене!

Экене всегда появляется неожиданно и во всех местах, он вездесущ, он освободит её.

Но, видимо, не на сей раз. Экене приходит, когда его не ждёшь.

— Ты смотри не выворачивайся. Ты же не хочешь умереть от руки ангела? — сказал разбойник, смотря на тщетные попытки Анны освободиться. — Выдумала мне тоже, пойти на баррикады. Принципы появились другие? Это всё бред. Я на революции не из-за принципов, а из-за выгоды. Убьют на моих глазах повстанца — обворую его, убьют солдата — мимо него не пройду тоже, оставит кто-то кошелёк — прихвачу его себе.

Холодный нож касался шеи Анны, одно неверное движение и оно перережет горло. И тут где-то за домом раздался голос.

— Стой, кто идёт?

Ангел на миг остановился, Анна, не раздумывая, укусила его за руку. Разбойник закричал, и Анна вырвалась. Она, не оглядываясь назад, бежала сломя глаза.

Анна не знала, сколько она пробежала и где оказалась, местность была ей незнакома. Анна присела на землю. Дыхание сбивалось от бега и испуга, сердце бешено дрыгало. Она опустила голову к коленям. Революция для неё закончилась. Даже если она отыщет путь обратно, то товарищи не примут аристократку к себе. Не место ей среди повстанцев, не маркизе свергать короля.

Всё кончено. Хоть осталась жива, и то хорошо.

========== Глава 19. Революция. Часть 6 ==========

27 июля. Шесть часов вечера

Баррикады росли одна за другой. Солдаты прибывали и прибывали, вместе с ними появились всё новые бунтовщики. Двое неразлучных друзей и супружеская чета сидели в одной из баррикад. В руках молодых было по револьверу, мужчина держал ружьё, которое подарил ему кто-то из единомышленников.

— Мы должны попасть на Пале-Рояль. Что толку здесь отсиживать зад? — сказал Пьер.

— Я согласен, — ответил Ричард.

— Идите, — сказал Эмиль. — Мы с женой останемся здесь. Всё вертиться в центре города, но кто-то должен охранять тылы.

Пале-Рояль была заполнена толпой молодых людей. Они что-то голосили, мальчишки пытались забрасывать камнями солдат, которые сохраняли терпение. Атмосфера волнения, всеобщего негодования и не наступившего взрыва кружила Пьеру голову. “Не зря я пришёл на революцию. Борьба — вот моя стихия”.

И тут раздался выстрел.

Пьер не видел, кто первый нажал на крючок — солдат или бунтовщик. Но один выстрел привёл всю смесь гнева и злости, буйства и страстей в движение. Солдаты открыли огонь. Они не щадили ни кого: ни женщин, ни детей, которые рад любопытства и желания быть похожими на отцов забрели на площадь. Пьер разглядел среди восставших давнего знакомого Фабиана Жубера. С яростью тигра он набросился на гвардейцев, крича им след “Я отомщу вам за смерть моей жены!”. Но тут же был уложен их пулями.

— Стойте не стреляйте! — закричал Ричард, выбежав к солдатам.

Пьер со всей силы схватил друга за плечо, разорвав ему рукав одежды, и спрятался с ним за стену дома.

— Нашёл время для дипломатии! Хватайся за оружие, затем ты брал его?

Но оружие у Ричарда исчезло. Он выглянул из-за стены и увидел его лежащим прямо напротив военных. Один из солдат взял пушку и засунул к себе, чтобы никто из бунтовщиков не применил револьвер против него.

— Возьми тогда мой, — протянул оружие Пьер и поднял с земли оброненную кем-то шпагу. — В детстве меня родители учили фехтованию, может, что-то сохранилось в памяти. Ты же холодное оружие никогда в руках не держал.

Выстрелы не прекращались. До друзей доносились отчаянные крики какой-то женщины:

— Моего сына убили! Ему было всего девять лет! Его убили!

Пьер и Ричард не могли больше сидеть за стеной. Они выскочили из укрытия, и оказались прямо под дулом солдата. Пьер, не задумываясь, вонзил шпагу ему в ногу и тут же вырубил ударом кулака в голову.

— Почему ты кольнул в ногу? Он наш враг, ты должен был его убить? — удивился Ричард.

— Солдат не враг. Он только преграда. У нас другие враги, — объяснил Пьер.

К юношам теперь мчалась конная гвардия. В руках у неё были только штыки. Друзья стояли рядом, прикрывая свои спиной. На сей раз Ричард крепко держал оружие. Ему удалось ранить нескольких солдат. Но мелькающая перед глазами шпага мешала обезвредить противников.

— Слепой! Очки надень! — закричал он Пьеру, когда под горлом прошлось лезвие ножа. — Я не враг тебе!

— Извини, я впервые за двенадцать лет шпагу держу.

Раздался выстрел. Пуля угодила в руку Ричарду. Он упал на землю, заорав от боли. “Только не это” — пронеслось у Пьера. Он закрыл корчившего от боли друга и поднял в руки свой револьвер. “Я не хотел, но мне придётся сделать это снова”. Солдат надвигался прямо на друзей, но вдруг он подпрыгнул на лошади и упал с неё, лошадь повалилась в след за хозяином. Незнакомый мужчина опустил ружьё. Он быстро достал бинты и перевязал рану Ричарду.

— За мной!

Беспорядки не стихали. Выстрелы гремели как гром. Слышался лязг сабель. Но Пьер и Ричард были в безопасности на одной из баррикад. Вместе с ним на баррикаде собралось пятнадцать человек — такие же молодые люди, как и они. Только спасителю Ричарду было лет за сорок. Он был бывшим офицером, которого разжаловали после войны Наполеона. Пьер смог наконец-то отдышаться. Он не получил ни царапинки, Ричард тоже отделался легко. Соседними баррикадами руководили тоже бывшие офицеры с обидой на правительство. С одной из баррикад доносились знакомые голоса. Пьер узнал среди них знакомых по клубу Омбредье. “Знал же, гад, что революция произойдёт. Решил наживиться на ней”, — усмехнулся он.

Офицер подошёл к ребятам и представился.

— А как вас зовут? — спросил он затем.

— Я Уэйт Барре, а это мой друг Ричард Чарди, — представился Пьер.

— Друзья, не стоит быть такими отчаянными. Смелость это хорошо, но она должна идти вместо с разумом. Гвардия сильнее нас, там служат далеко не глупые люди.

Вместе с ребятами на баррикаде оказалась Анна. Она тоже решила воевать.

— Пьер, вернись домой, Софи очень переживает за тебя, — взмолилась она.

— Я выбор свой сделан. Анна, отстань от меня.

— Пьер, Софи любит тебя! Ради тебя она на баррикады отправилась!

Пьер так и подскочил с места.

— Где она?

— Я не знаю. Мы с Софи разминулись, — пожала плечами Анна, про Жерара она боялась говорить — тогда уж Пьера точно не отговорить будет.

Но Пьер и без Жерара был непоколебим. Напрасно девушка убеждала его вернуться домой. С этим упрямцем даже Анна не могла сравнится. Пьер заявил, что он если и уйдёт с этой баррикады, то только на ту, где сейчас Софи. Но дом свой он увидит только тогда, когда всё закончится.

Бунтовщики что-то обсуждали. Пьер присел отдохнуть. Давно, очень давно он чувствовал запаха пороха, не оглядывался назад, чтобы узнать, не посмотрит ему ли в глаза опасность. Он уже отвык от всего этого. “Видно, покой — это не моё дело”, — усмехнулся он. Люди делились своими подвигами. Кто-то поразил солдат с ружьём, кто-то с шпагой, кто-то вынес с поля боя раненых товарищей. Пьеру хвастаться было не чем, в отличие от тех людей.

— Да ты меня спас! — воскликнул Ричард.

— Это разве подвиг? — возразил он. — Я сделал то, что должен. Я об этом как-то и не задумывался.

— Пьер, а почему ты был милосерден к солдатам? — шёпотом спросил Ричард.

— А что они мне сделали такого за что, я должен лишить их жизни? Ричард, не забывай, у тебя у самого в гвардии служит брат. Смог бы ты его убить?

Пьер промолчал.

Прозвучал голос офицера. Он призвал всех собраться вокруг него.

— Друзья! Нам нельзя рваться безумно в бой. Нас щадить никто не будет, а наши жертвы превратятся в пустоту. Для начала нам нужно пополнить запас оружия. А для этого захватить оружейный склад. Проблема в том, что он сильно охраняется. Охрану можно убрать только оставаясь незамеченным. К сожалению, зрение меня подводит в последнее время, поэтому мне нужен человек, хорошо умеющий стрелять. Но не просто стрелок, а охотник. Он должен суметь из окна дома пронзить прямо в цель и остаться незамеченным. Кто из вас бывал на охоте?

Ребята молчали. Многие из них бывали в тире, но такие стрелки офицеру не были нужны. Пьер смотрел на них и ждал, пока кто-нибудь выступить. Но добровольцев не находилось.

— Я умею хорошо стрелять. Я бывал много раз как на охоте. Положитесь на меня.

— Мой друг не врёт, — заступился за него Ричард. — Он жил некогда в африканском племени и ходил часто с оружием на зверей. Рассказывал, что огромного буйвола однажды завалил.

— Это правда? — спросил командир. — Ты действительно буйвола уложил?

— У меня поопаснее были добычи, — вздохнул с болью Пьер, вспомнив те дни.

— Кто же? — поинтересовался друг.

Но Пьер промолчал. О его поступке знали все тинуваку, нотцая, тсину, жители Нолоша и живущие там европейцы. Но никто во Франции, кроме Софи и Шарля, не ведал, что сотворил несколько лет назад Пьер. Он решил навсегда сохранить тот день в тайне, хотя бы от друзей. Ричард, Денис и Анна даже не знали, из-за чего погибла сестра их друга. Пьер просто сказал: “Она умерла сразу после нашего с Экене возвращения”.

Самая лучшая позиция для удара располагалась в окнах жилого дома, стоявшего возле склада. Оттуда можно спокойно нанести удар из двустволки, не рискуя быть убитым самым. “Была не была, постараюсь целиться в ноги”, — решил он. Командир рассматривал Пьера и восхищался его энтузиазмом и преданностью новой республике.

— А зачем решил сражаться, ведь ты можешь умереть? — спросил он.

— Ради жизни, — ответил Пьер.

Офицер уверенно зашёл в дом и проник в нужную квартиру, не спрашивая хозяев, которым пригрозил оружием.

— Жизнь требует порой грубости, — сказал он.

Сжавшись в углу, в квартире сидели двое детей. Их родители тоже пребывали в страхе. Но зато склад и стражники были видны из окна как на ладони.

— Я не буду стрелять, — заявил Пьер.

— Ты рехнулся? Нам нужно оружие. Где мы его возьмём, как ни со склада? Мы вынуждены либо ждать подкрепление, чтобы победить числом, либо воспользоваться хитростью.

— Здесь сидят люди.

— Это ради их блага!

— Не собираюсь.

Пьер захлопнул ставни окон. Во всём должен быть предел, даже в борьбе. Но он тут же нашёл новый способ, как же осуществить план, на который он согласился. Придётся взбираться на крышу, там опаснее, но всё же.

— Я запрещаю тебе идти на крышу, — закричал офицер.

— А я присягу вам не приносил, я не военный.

Он забрался на крышу и прицелился. Возле склада стояли три солдата, которые о чём-то беседовали и ходили вперёд-назад. Их ходьба никак не давала Пьеру сосредоточиться. “Ну остановись же!” — захотел он крикнуть им. Но крик прозвучал не с крыши.

— Наверху бунтовщик!

Солдаты открыли огонь, Пьер вынужден был бежать, прикрывая голову. Но вражеское подкрепление появилось раньше, чем мог представить он. Его дожидались солдаты на чердаке. Пока одни пытались убить повстанца, другие проникли в дом. Пьеру пришлось опустить ружьё.

Время для него летело быстрее света. Заломленные руки, крики солдат, ружьё возле виска, плач детей, которых он только что видел, бывший офицер… Командир баррикады прятал под пиджаком револьвер, готовый вот-вот применить против врага, спасая товарища, но Пьер слабо мотнул головой — не надо. Лица людей, их голоса, очертания домой проносилось так быстро, что он ничего не помнил.

27 июля. Девять часов вечера

Пьер стоял привязанный к столбу. Тугие верёвки крепко окутывали его руки и ноги. Солдаты, радуясь победе, выстроились полукругом возле него. Маленькая площадь, где был Пьер, хорошо охранялась — мятежники не смогли бы устроить бой. Собралась толпа из мирных жителей.

— Решил против своей же доблестной армии пойти? Ну-ну, — расхохотался один. — Ты ответишь за наших погибших товарищей от рук твоих же мародёров.

На Пьера было выставлено несколько ружей. Из-за крепких верёвок он не мог пошевелить даже пальцами. Невольно у него возникли перед глазами старинные фрески с изображением инквизиции и сожжением еретиком. Он чувствовал себя не лучше тех ведьм и колдунов, которых вместо пули ждал огонь. “Смерть пришла”, — вздохнул он. Толпа собралась пёстрая. Кто-то подбадривал солдат, кто-то хотел броситься и перегрызть им глотки, а кто-то просто смотрел на Пьера из-за страха или любопытства. В толпе он разглядел Ричарда, Анну и командира. Оружие было при них.

Пьер мотнул им головой и тихо прошептал, надеясь, чтобы они прочли его слова по губам: “Уходите. Не вмешивайтесь. Мой бой окончен”.

Офицер, глава отряда, выступил вперёд.

— Твоё имя.

Пьер молчал.

— Отвечай. Мы должны знать имя преступника, перед тем, как лишим его жизни. Или ты может надеешься на внезапную помощь других бунтовщиков? Не выйдет.

Но Пьер ни на что не надеялся. Он не знал, какое ему имя называть. Сейчас придёт его смерть. Большую часть своей недолгой жизни он ходил Уэйтом Барре. Даже когда открылась правда, Пьер продолжать зваться Уэйтом. Он представлялся людям, учился в университете, открывал магазин Уэйтом. Для студенческих приятелей, которые знали его приёмного отца и Дэвида Басса, Уэйт было именем, а Пьер — всего лишь странным прозвищем, которым два человека почему-то наградили его. Он дважды приносил присягу — по делам Виперана и Омбредье — и клялся не лгать именем Уэйта Барре.

Пьер взглянул ещё раз на своё состояние и усмехнулся: “Я не только привязан как еретик, но жил всю жизнь еретиком. Что ж, вот и погибну вероотступником. Но никак не беглецом.”

— Моё имя Пьер Лоре! — заявил громко он.

Юлюканье солдат на мгновение замерло, кто-то опустил ружья.

— Лоре? Сын того самого Лоре? — зашептались они.

— Да не может быть! — закричал офицер. — Он лет тринадцать назад как исчез с лица земли!

— Я Пьер Лоре.

— Ты не врёшь? Ты сын Луи и Луизы де Лоре? — переспросил офицер.

— Да.

— Ты Пьер де Лоре?

— Нет. Я Пьер Лоре.

Хохот солдат оглушил площадь. Они покатывались наземь от смеха — сын маркиза живёт и сражается как смерд. На Пьера печальными глазами смотрели друзья, он попрощался мысленно с ними.

Офицер поднял ствол ружья и крикнул в толпу.

— Всем разойтись! Я стреляю!

Пьер закрыл глаза. Спусковой крючок был нажат. Пуля полетела в Пьера.

Она пронеслась мимо и угодила в стену. За ней последовал шквал выстрелов, но ни один не ранил Пьера. Офицер забавлялся, играясь с жертвой. Насмешливо опуская ружьё, он велел отвязать Пьера от столба и положил в военный дилижанс. Люди с жалостью смотрели на Пьера, но ему не нужна была их жалость, он хотел, чтобы друзья не вздумали его освободить, навлекая на себя арест. Люди лихорадочно мелькали перед глазами. Впереди толпы, возле Анны и Ричарда, стоял Экене.

Кровь хлынула в голову, дыханье взбушевалось. Пьер смотрел на Экене, но не мог понять, Экене это ли кто-то другой. Слишком невообразимым было его пришествие. Пьер он стал отбиваться. Ему захотелось вырваться. Лицо Экене вернуло в Пьера жизнь.

Его грубо толкнули в карету и повезли. В карете сидел офицер.

— Что, думал, убьём? — захихикал он. — Нет, ваше превосходительство, если бы мы публично убили безоружного без суда и следствия, то на нашей службе был поставлен крест. Хотя надо было тебя прикончить. Ты простое отрепье, а твои друзья сброд. Но ты поступил мудро, рассказал всем, кто твои мамаша и папаша. Что ж, — усмехнулся офицер и выглянул в окно. — В подвале тюрьмы не окажешься, придётся в подвал ратушы заточить. Как-никак мой служебный долг охранять тебя, маркиз.

Карета остановилась у ратуши, силком связанного Пьера вытащили из неё и забросили в подвал мэрии.

— Будешь сидеть здесь, пока за тобой де Лоре не пришли, только им тебя отдадим.

Пьер хмыкнул. “Решил попрощаться с жизнью, теперь сижу в самой ратуше и жду помощи от тех, кого видеть не хочу. Лучше бы меня расстреляли”.

Пьер лёг на пол. Никакой постели не было, только стояло два горшка — для воды и отходов. “И повоевать я не смог. Защитник, называется. Всё валится из рук. Я проклят”, — вспыхнул он. Пьер глубоко задумался. Тёмные стены давили на него, но больше делать, кроме как мыслить, было нельзя.

Кто же меня мог проклянуть? – задавался он вопросом — Гаапи, враги деда, недруги отца?

Экене.

Пьер вспомнил слова брата, когда тот чуть не убил его: “Будь ты проклят, Пьер Лоре!”. Пьер покачал головой. “Нет, я до этих слов был ходячим несчастьем. Смерть тёти тому доказательство. Люцифер, явившийся мне, тому доказательство”.

Годы шли, но человек не забыл давнюю встречу с Люцифером, которая, скорее всего, была простым сном.

“Я в те времена спорил, что не грешник, и мне нечего стоять возле тебя”, — усмехнулся Пьер и заговорил, обращаясь к давнему знакомому.

— Много ценного ты тогда мне рассказал, но я не думал даже прислушиваться к твоим словам. Ты прав оказался. Люди не чудовища. Взять тех солдат, кто они на самом деле? Сыновья, мужья, отцы. Нет, люди не чудовища. Я заблуждался. И не ангелы, ты прав. Мы лишь люди.

Жаль, тогда тебя не слышал. Ты пытался меня предупредить, показывал, что может стать с моими близкими. Будь у меня глаза и уши, я понял, что ты хотел донести. Марани, Ноуза, Тейю, Мейкна остались бы живы. Ты во всём оказался прав.

Пьер закрыл глаза, но уснуть так и не смог.

28 июля. Восемь часов утра.

Утром выстрелы звучали сильнее. К нему забегал солдат, проверить его, вид солдата был пугающим.

— Недолго вам осталось сражаться, победа будет за нами, — улыбнулся Пьер.

Ему оставалось только гадать по выстрелам снаружи и беготне людей над ним, что сейчас происходит. Темнота сковывала тело, но он радовался. Радовался тому, что восстание не сломлено.

Так продолжалось несколько часов. Выстрелы и шаги не затихали

28 июля. Полдень.

Шаги становились сильнее. Внезапно дверь распахнулась. В Пьера ударил яркий дневной свет. Перед ним, зажмурившимся от яркого света, предстал командир баррикады, вместе с ним была его товарищи — другие командиры. Бывшие офицеры сурово посматривали на пленника. Рядом стояла большая собака.

— Выходи. Свободен. Ратуша скоро станет нашей! — воскликнули они.

Восторг наполнил Пьера.

— Хвала небесам! — воскликнул он.

Пьер рванулся к товарищам, но знакомый ему офицер знаком руки остановил его.

— Не так быстро, — нахмурился офицер. — Ты — маркиз. Ты — наш враг. Мы сохраним тебе жизнь. Более того — мы позволим тебе вернутся в наши ряды, если ты докажешь нам, что ты отрёкся от удела своих родителей и долга маркиза.

— То, что я живу под другим именем разве вам не доказательство?

— Не совсем. Ты готов доказать свою преданность народу и республике?

Пьер ответил, не задумываясь.

— Готов.

Офицер толкнул его обратно в подвал и закрыл дверь. Вместе с Пьером оказалась заперта и собака.

Прошло минут пять. Пьер услышал быстрые шаги чьих-то ног. Первые отдавались от больших изящных сапог, вторые от женских тонких туфель.

— Освободите нашего сына. Мы знаем, он в подвале, — прозвучал дрожащий женский голос.

Мама.

Комок подступил к горлу, Пьер еле удержался, чтобы не закричать. “Нет, только не родителей. Оставьте их в покое”.

— Сколько вы хотите за нашего сына? — раздался голос отца.

Офицер разразился смехом.

— Мы не заключаем сделок с врагами. Будьте любезны уйти. Вы забыли, какой выбор принял ваш сын? Теперь он принадлежит нам.

— Верните нам сына, — воскликнул Луи, в голосе его чувствовался страх.

Офицер усмехнулся и открыл дверь.

— Пьер, объясни им всё. Они не понимают.

Пьер вышел из подвала и увидел родителей. Маркизы были бледны, напуганы. Отец и мать держались под руки. Они вздрогнули, когда увидели сына.

— Пьер, — произнёс Луи. — Куда тебя занесло? Уходи, пока тебя не убили.

Пьер не сдвинулся с места.

— Я вам всё сказал. Я и вы из разных миров, эпох. Мне нечего делать возле таких людей, как вы.

Пьер замолчал. Луи и Луиза не уходили. Жизнь сына стояла на первом месте. Пьер не собирался их уговаривать.

— У меня давно своя жизнь. У меня есть отец, брат, Софи. Папа, мама, вы мне не нужны, — громко сказал он.

Офицер кивнул головой и улыбнулся.

— Он вас всё сказал.

Офицер затолкал снова Пьера в подвал и закрыл дверь. Пьер оказался один на один с офицером в темнице, не считая собаку. Из-за пояса он вытащил револьвер и зарядил его.

— Ты не посмеешь! Нет! — закричал Пьер.

Командир слегка улыбнулся и направил револьвер на собаку. Раздался выстрел, пронзивший тело животного. Офицер вышел из подвала.

— Нам не нужны перелётные птицы. Я убил вашего сына. Сами слышали, что стрелял не в воздух. Убирайтесь.

До ушей Пьера доносились шаги родителей, которые становились всё и тише и тише, пока не затихли совсем.

— Они ушли, — открыл офицер дверь в камеру. — Можешь быть мне благодарен. Я избавил тебя от присутствия этих людей в твоей жизни, они больше не побеспокоят тебя.

Пьер не ответил ничего офицеру. Он ничего не чувствовал. На душе образовалась пустота. Командир дал Пьеру плащ с капюшоном, чтобы никто его не опознал в мэрии. Раз Пьер умер, то умер. Покидали ратушу они с чёрного входа.

Постепенно Пьер начал входить в реальность. Он пребывал в некоем оцепенении, когда услышал слова офицера: “Я убил вашего сына”. Но разум возвращался. А вместе с ним чувства. Едкая гадливость появилась и застряла во рту, а затем и во всём теле. Случилось то, о чём он мечтал с девяти лет — Пьер де Лоре умер для отца с матерью и общества, но Пьер не ощущал желанного упоения.

Они с офицером не вернулись на старую баррикаду, а двинулись дальше. Офицер, встретившись с товарищами-командирами пошёл брать крупные объекты, а затасканный район оставил под командование простым бунтовщика. Пьер отправился с ним, он тоже не хотел сидеть в «кустах».

28 июля Шесть часов вечера.

Пьер шёл в отряде с более сотней человек. Удача сопутствовала им. Они брали каждое стратегически важное здание на своём пути. Врагам приходилось сдаваться либо принимать смерть или позорный плен. Сколько было потерь у своих, революционеры сбились со счёта: взамен одной головы, к ним присоединялись две.

Фортуна благословляла революцию. Вернее сказать, не одна фортуна. Почти каждый повстанец был вооружён, командиры, а ими в особенности были бывшие военные, знали, слабые места в правительственных вооружённых отрядах, знали, сколько людей брошено в то или иное место. Революция была хорошо снабжена.

Пьер сидел рядом с командирами на ужине, они разговаривали между собой, не обращая внимания на Пьера. В их разговоре он улавливал знакомые фамилии. Долго Пьер не мог их припомнить, но, в конце концов, вспомнил — у Омбредье. Они были его сотоварищами. Но, судя по словам командиров, эти люди приносили малую лепту в победу революции, были ребятки покрупнее.

До Пьера стало доходить, кто истинные лидеры революции, которые руководили всеми, в том числе и им. Ещё раньше Пьер видел будущее своих сограждан, если они проиграют бой, помаленьку Пьер начинал видеть будущее и в случае победы.

“Ты никогда не отступишь от меня”, — сказал он с гневом и усмешкой Люциферу.

Ночью Пьер видел родителей во сне. Они втроём стояли в пустыне. “Сын, постой!” — кричали маркизы. “Вы разве не видите, что Пьера де Лоре нет?” — сказал им Пьер. Пески уносили его за собой всё дальше и дальше от отца с мамой. “Не убегай!” — закричали они. Пьер засмеялся им в ответ. “Я просто следую туда, куда меня уносит случайный новый ветер”.

Какая-то сила тянула его со всей дури и кричала:

— Хватит дрыхнуть!

Пьер открыл глаза. Командир готов был начать хлестать соню по щекам, ему невдомёк было, что Пьер вчера ночью не смыкал глаз.

— Бои вовсю идут! Вставай.

Пьер быстро поднялся на ноги. Не сразу он заметил, что возле его головы лежало несколько людей, убитых меньше часу назад.

— Ещё мне один знак. Я — проклят, — прошептал под нос Пьер.

29 июля. Два часа дня

Город был весь охвачен восстанием. Революционеры подбирались к дворцам Тюильри и Лувру. Пьер и другие люди из его отряда были вооружены как штыками, так и ружьями. Бой с королевской армией начинался не на жизнь, а на смерть.

Мимо Пьера проносились товарищи-мятежники, проскакивали швейцарские гвардейцы. Он стоял на поле брани, и как будто его здесь не было. Пьер всё ещё пребывал в своём сне. Он пытался от сна отмахнуться, выбросить из головы родителей и начать воевать. Но глаза подводили его, в этой кутерьме он не разбирал лиц вражеских солдат, путал со своими. “Я ослеп или что? — не мог Пьер понять. — Вот мои, а вот они”. Но граница между своими и чужими исчезала. Пьер, когда-то нарушивший мирную жизнь чужого племени ради мести, не мог поднять ружьё во имя своего народа. За два дня, пока воевал, он ни разу не спустил курок, не нажал на крючок.

Он видел в воспоминаниях две свои семьи, родную и названную, а перед глазами два отряда, свой и чужой. Пьер кричал тем и тем: “Берегись, сзади! Осторожно, над головой!”. Он переживал за всех.

— Закрой рот, щенок! — вдруг прямо над ухом услышал Пьер.

Солдат замахнулся на него с саблей. Пьер не успел отскочить, сабля порвала рукав у правой руки и разорвала кожу, оставив небольшую, но длинную царапину.

Пьер не отбивался, он скрылся от врага: пока тянулся бы к оружию, его убили бы. Пьер порвал на себе одежду и перевязал руку.

Офицер, полководец Пьера, сражался с львиной смелостью, от его рук погибло несколько врагов. Но пули противника долетели до своей цели.

— Пьер, — прохрипел офицер. — Зови подкрепление.

Он назвал район и баррикаду, куда нужно бежать, и умер.

29 июля. Три часа дня

Пьер исполнил его последнее послание. Помощь шла. Умирающий, но не сдающийся офицер, стоял у Пьера перед глазами. “Я не смог ему помочь. А скольких я не защитил? — Пьер скорбел. — Ричард, Софи, Экене, где вы?”

Люцифер из детского сна, казалось, стоял за спиной. Страх окутывал Пьера. В ужасе он побежал, пытаясь скрыться от невидимых глаз. Он знал лишь одно место, где его не застанет Люцифер — церковь.

Маленькая церковь не закрывала свои двери даже в эти дни, когда её могли уничтожить. Десятки людей столпились в ней и просили о помощи. Пьер припал к стене и зашептал:

— Спаси. Спаси меня от него.

Но в ответ ничего не слышал.

— Помоги. Помоги нам, — доносились голоса людей, вторящие одни и те же слова.

Пьер пытался вспомнить те дни, когда был особенно близок к Богу, чтобы Тот его услышал. Мелькало убийство тёти, исчезновение в Марселе Марани и Экене, похищение его приёмной семьи гаапи. И ничего более. Вся его вера сводилась к просьбам о помощи. И всё. “А вы верите в Бога?” — “Ну да”, — Пьер вспомнил первый разговор с Софи.

Он не хотел жить по этому “ну да”. Не хотел жить в постоянно мольбе о помощи, признании собственного бессилия.

— Я приду к Тебе, только когда мне не нужна будет Твоя помощь, — сказал Пьер и покинул церковь.

Пьер ощущал прилив сил, летнее тепло разлилось по всему телу. Пьер чувствовал это тепло внутри себя. Перед его глазами предстал летний июльский день, в котором не мелькали пули, не проносились яростные солдаты и бунтовщики, на земле не лежали покойники. Вдали Пьеру показалось стоит Люцифер.

— Я не проклят, — заявил ему Пьер. — Ни ты, ни твои дружки мною не руководят. Я сам творил свои беды. Я позволил погибнуть Мейкне и моим друзьям, когда мог их спасти. Из-за меня умерла Марани. Я стоял за моими несчастьями, не ты.

29 июля. Полпятого.

Пьер вернулся к дворцу Тюильри, к товарищам. Он не собирался воевать. Только что до него дошло, благодаря какой цене он ещё ходит по земле, он не мог предать эту цену.

“Меня могло не быть, если бы не тётя Камилла и Марани, отдавшие по собственной воли свои жизни ради меня. Даже собака Тити умерла за меня. Разве я могу наплевать на них? Мейкна… — Пьер сжал кулаки. — Ты и твои родители могли бы остаться живы, надо было только тебе изменить мне. И всё. Нет, я не позволю растоптать твою жертву здесь и сейчас, за чужой интерес”.

А тем временем, без его помощи, повстанцы завладели дворцом Тюильри.

— Пьер, быстрее за нами! — закричал ему знакомый революционер.

Люди вбегали во дворец, в дом бывших королей. Это означало одно — победу. Но Пьер не мог переступить порог королевских владений.

“Нет, — сказал он себе. — Двенадцать лет назад я отказался от жизни аристократа, политика и хозяина жизни. Я не могу войти в дом старых королей и новых правителей”.

И Пьер повернул назад.

“Знаешь, — обратился он к Люциферу, которого уже не видел. — Ты во многом оказался прав. Люди это люди, с достоинствами и недостатками. Ты предупреждал меня о многом. Но ты не во всём оказался прав. Ты говорил, что я не смогу затмить Анну? Но Анна так и не смогла переступить границу человеческой жизни. Она сменила образ жизни, но остаётся аристократом. А я давно уничтожил в себе Пьера де Лоре. Есть только Пьер Лоре”.

“Всё ли я ему рассказал?” — призадумался Пьер, вспоминая детские видения.

“Папа умер”, — проснулась у него в памяти мама, такая, какой он видел её вчера.

В окрестностях дворцов стояли Шарль, Экене и Софи. Они не замечали Пьера, стоявшего неподалёку, они были встревожены, напуганы.

“Отец, спасибо тебе за всё, — обратился мысленно он к Шарлю. — Ты заботился обо мне как о родном сыне. Но я не был для тебя заменой покойного Валентина. Ты видел во мне другого человека. Отец, ты один из главных учителей в моей жизни. И не только в моей, но и в жизни Экене.”

“Экене, когда в последний раз мы назвались друзьями? Когда стали братьями? — Пьер тяжело вздохнул. — Сколько лет прошло, а ты так и не простил меня…”

“Софи, спасибо, что вернула меня к жизни. Я тебя сильно люблю, но, если я для тебя всего лишь влюблённость, если твоя любовь ко мне остыла, если твоё сердце принадлежит другому, то я не стану тебя мучить. Но помнить тебя я буду всегда, как и Мейкну.”

Не далеко от него стояли самые близкие люди, но Пьер пошёл от них в другую сторону.

29 июля. Полшестого.

Пьер стоял возле особняка де Лоре и звонил в дверь. Ему никто не открывал. Пьер без приглашения зашёл в дом и услышал с крики мамы и слуг, доносящиеся с третьего этажа. Он прибежал наверх к кабинету отца.

— Что случилось?

Мама и все слуги дома бешено колотили стены, дверь. Мужчины пытались её выбить. Луиза рыдала и не своим голос кричала:

— Луи, прошу, остановись!

— Я застрелю себя! — раздался голос отца. — Пьер убит! Я не хочу жить!

Пьер подошёл у двери и проговорил:

— Отец, это я — Пьер. Открой.

Дверь отворилась, и к ногам сына припал на коленях бледный Луи, выронив револьвер.

— Прости нас, сын.

========== Глава 20. Всякая революция имеет свой конец ==========

Комментарий к Глава 20. Всякая революция имеет свой конец

С НОВЫМ ГОДОМ И РОЖДЕСТВОМ СВОИХ НЕМНОГОЧИСЛЕННЫХ, НО ДОРОГИХ ЧИТАТЕЛЕЙ!

Над королевским дворцом развевался трёхцветный триколор. Объявлен был новый наместник короля. Революция победила, но народ не добился главной своей цели — республики. Трое мужчин, одетые в чёрные мрачные костюмы, медленно шли по улице де Конде, с ними шла девушка в чёрном платье с букетами цветов в руках, букетов было четыре.

— Твои родители уже ждут нас, — сказал Шарль.

— Вижу, отец, — ответил Пьер.

Луи и Луиза де Лоре, облачённые в траурные одеяния, ждали сына и его близких. Возле них стоял привычный экипаж, попоны лошадей лишь были заменены на чёрные и убраны колокольчики. Пьер представил им отца Шарля и Софи, которые те всегда видели где-то издалека. Маркизы тепло поприветствовали капитана Барре. К Софи они были менее радушны. Пренебрежение, недовольство не отображалось на их лицах, но что сидело внутри при виде Софи, сын мог только догадываться.

— Зачем столько цветов? — спросила Луиза. — Ричард же просил, чтобы ему не устраивали пышных похорон.

— Погибли родители Дениса Лаванье и… мой знакомый, — ответил Пьер.

За вечер и ночь он всё ещё не смог прийти в себя. Пьер до конца не осознавал, что его друга и двух прекрасных людей больше нет. Он всё узнал в один день, родной отец рассказал о смерти Ричарда де Чарди, приёмный — о супругах Лаванье. Жерара, которому Пьер в любой другой день не отказался бы раскрасить лица, тоже нет.

— Нам пора, — сказал Экене. — Опоздаем.

Экене хромал, он передвигался с помощью Пьера. С трудом он залез в карету.

— Вечно тебе попадает, — сказал Пьер. — Я всего лишь шрамом на пол руки отделался, а ты чуть не погиб.

Карета маркизов вместила всех. Пьер сел в другой конец от Софи.

Кладбище Пер-Лашез было многолюднее, чем в любой другой день. Хоронили погибших героев, случайных прохожих, военных. Многих хоронили позже третьего дня, которого требует религия. Ричарда проводить в последний путь пришло много людей. Среди них почти не было аристократов, не считая родителей и родственников. К Ричарду пришла вся его деревня. Похороны не были пышными, цветов на могиле лежало мало. Так год назад попросил сам Ричард, как будто предчувствовал ближайшую кончину, но два дня назад не сумевший её предсказать. Растрёпанная от горя Жанна стояла возле гроба с малышом на руках и не знала, как ей быть дальше. Даже сын сейчас не мог заставить её улыбнуться. За фамильной оградой смотрел в одиночестве на церемонию Огюстен.

— Я позволил моему другу застрелить моего брата, — причитал тихо он.

На похоронах Ричарда Пьер и его близкие встретили Изабелль с семьёй. Графы де Брюне и де Чарди были близкими друзьями, что, впрочем, не было удивительным. Пьер взглянул в последний раз на друга.

— Ричард, прощай. Обещаю, что буду помогать твоему сыну и жене.

К Эмилю и Бертине на похороны пришло куда меньше людей — родственники, друзья, соседи. Там Пьер встретил двух маркиз де Ландро. Позже, когда их спросили, почему они провели всё время не с родителями Ричарда, а с Денисом, мать и дочь ответили: “Семья де Чарди для нас всего лишь знакомые, мы мало чем сможем их утешить, а Денис нас друг. Мы были с ним, потому что на похоронах тяжелее живым, а не мёртвым.

Денис молча стоял и с пустыми глазами смотрел на надгробные камни родителей. Это он должен был здесь лежать, а не они.

— Прими наши соболезнования, — тихо сказал ему Пьер. — Мы скорбим с тобой.

— Ричарда тоже убили, — пустым мёртвым произнёс голосом Денис.

— Да, знаю, — только и смог ответить Пьер и добавил. — Дени, ты всегда можешь положиться на нас.

— Спасибо, — с теплотой сказал Денис.

К нему подошли маркизы де Лоре, Луи и Луиза принесли ему свои соболезнования в длинной и поэтичной речи. Но Дениса она не затронула, его лишь удивило, что Пьер и родители вместе. Отец, мать и сын держались рядом. Пьер невольно вспомнил тот трагический день, шесть лет назад. Почти всё было точь-в-точь. Его друг лишился троих самых близких людей, а он воссоединился с отцом, с мамой. К Денису подходили родственники, друзья, знакомые и все как один говорили:

— Мы понимаем, как тебе тяжело, но ты держись. Твои папа и мама в раю. Ты должен быть сильным ради них.

Но Денису было всё равно, где его мама и отец. Он хотел видеть их здесь и сейчас. Он не чувствовал себя сильным.

Экене положил цветы на надгробья Бертины и Эмиля и сказал.

— Дени, отца, маму и Ричарда не вернуть. Но твои друзья рядом с тобой: Пьер, Софи, Анна… Я тоже помогу тебе в любое время. Ты — не один.

— Спасибо, — от сердца ответил Денис.

Траурная процессия на трёх могилах подходила к концу. Люди расходились по домам, чтобы там проводить близких в последний путь. У Софи на руках оставался один букет.

— Пьер, идите без меня. Я задержусь.

Пьер не стал ничего говорить и оставил её одну. Без него Софи возложила цветы к надгробию друга. На похороны Жерара пришло много сослуживцев. Но на них не было самых главных людей — мамы, жены, сына. Командиры армии просто решили не оттягивать похороны, дожидаясь приезда родных, и закопали Жерара без самых близких для него людей.

— Жерар, я не забуду про твоих родных, — простилась Софи.

***

Пьер, Экене, Анна и Софи провели эту ночь у Дениса. В мастерской было необычайно тихо.

— Какие планы на будущее у вас? — тускло спросил Денис у друзей.

Пьер первым подал голос. Уверено и серьёзно он заговорил:

— У меня много планов. Сперва я хочу всё начать сначала с мамой и отцом. Глупо злиться на них всю жизнь, а в том, что жизненные позиции отличаются у нас, так не беда, с тобой тоже хорошо ругались из-за революции.

— А у тебя? — обратился Денис к Экене.

— Первым дело хочу вернуться домой и разобраться с той тварью, который заставила уехать из дома и бросить всё, — гневно сказал Экене. — Я знаю, кто это сделал.

— Экене, — засмеялся Пьер, — ты ж мне говорил, что мечтаешь об одном — увидеть Токи. А месть человеку, который помог встретиться тебе с братом, это всё потом.

— Да, хочу. Эй! — Экене хлопнул его по голове. — Это подмена понятий!

— Дени, о нас не переживай, — переключился Пьер на друга и нерешительно спросил. — Как ты сам?

Денис долго молчать. Он не мог смириться с потерей отца и мамы за какие-то три дня. Но жить дальше надо.

— Наша лавка не приносит прибыли, надо это признать. Надоело брать одни долги, чтобы выплачивать другие. Я хочу расширить мастерскую. Надо только найти деньги для этого, — Денис вздохнул. — Мама и папа были правы, пора остепениться

— Мы с Пьером поможем тебе с деньгами, — сказала Анна.

— Не надо — на месте возразил Денис.

Анна улыбнулась.

— Дени, на сей раз наша помощь не будет смотреться как милостыня. Мы заключим с тобой договор о первоначальных взносах, гарантиях и всё такое в этом роде. Если хочешь, то давай тебя заставим проценты выплачивать десять лет?

— А не пошла бы ты? — крепкий кулак оказался у носа Анны.

Но идея Денису понравилась, за исключением долговечных процентов. Он заметно взбодрился и даже слегка засмеялся, когда появилась блестящая возможность поспорить с Анной. После долгих и бурных обсуждений друзья пришли к единому компромиссу. Помогали им с принятием решения Софи и Экене. Но помощь в основном была от Софи, Экене спрашивал непонятные слова и узнавал много новых понятий и вещей.

— Пьер, — сказал Денис. Его голос не звучал безжизненным. — Спасибо тебе, друг, за всё. Я вижу, что твоя помощь нужна не только мне, но и Экене, поэтому можешь не опекать меня. Я справлюсь.

— Ну уж нет, самое меньшее, но месяц я побуду с тобой, — заупрямился Пьер. — Надо же тебе помочь в начинаниях и дать Экене на земле постоять перед новым плаваньем.

Пьер замолчал и вспомнил кое-что важное.

— И Жанну надо тоже поддержать. В деньгах она не нуждается, но что у неё на душе твориться…

— Поддержим! Я о Жанне и Жаке ни на день не забуду. Только, Пьер, возвращался скорее. Без твоих чудачеств, упрямый осёл, скучно.

— Вернусь, только когда улажу все дела у Экене.

— Мальчики, — вдруг Софи тихо проговорила. — А можно я с вами?

— Конечно! — отозвался Экене.

Пьер повернулся к Софи. Его взгляд был холодным и чужим. Таким он был весь день. Пьер взял её за руку и, никому ничего не говоря, вывел из дома. На улице было прохладно, Пьер стоял от Софи на расстоянии.

— Ты обнаглела совсем? — прокричал он.

Софи выпучила глаза. Что нашло на Пьера? Они много ругались, но никогда её любимый не был чужим.

— Ты про что? Ты сам мне пообещал, что когда поедешь в Тинуваку, то возьмёшь меня с собой!

Пьер топнул ногой. Озадаченность Софи его вывели из себя.

— Не прикидывайся дурой! Я тебя вижу насквозь. Променяла меня на Жерара, а когда он умер, то прибежала ко мне, как к запасному варианту?! Да чтоб я взял тебя в плаванье, познакомил со своими сёстрами! Я на похороны с тобой пошёл лишь по двум причинам: не выяснять отношения на могилах погибших и на глазах у Дениса и у родных Ричарда, которым и без нас плохо.

Софи подбежала к Пьеру, взяла его за руку, но он быстро отпихнул от себя любимую.

— Что ты такое говоришь? Ты мне не запасной вариант, не замена! Я люблю тебя!

— Вижу, как ты меня любишь, — хмуро ответил Пьер. — Ты выбрала Жерара, а не меня. А когда Жерара не стало, то решила вернуться ко мне.

Слова Пьера не укладывалось у Софи в голове. “Это просто бред, когда он прекратит ревновать?” — готова была закричать на всю улицу Софи. Но вслух она произнесла.

— Я отправилась за Жераром по другой причине — я была против революции, восстания. Я так поступила, потому что меня, противницу революции, ты бы не стал слушать. Я думала, что смогу повлиять на Жерара, а тебя переубедит Анна, которая стояла на твоей стороне. Я люблю тебя. Ты спроси у отца, как я искала тебя по всему городу, как все закоулки, баррикады и больницы оббегала…

— Довольно! — закричал Пьер. — Не собираюсь слушать твой лепет. Ты сделала свой выбор, вот и оставайся с ним. Я не собираюсь быть запасным любовником для тебя. А сейчас прошу как человека, а не какую-то дрянь, уйди. Не хочу ругаться с тобой при Денисе.

Пьер хлопнул дверью дома Лаванье. Софи вздрогнула от его громкого стука. Ей ничего не оставалось, как пойти домой. На душе было пусто, Софи казалось, что её всю вывернули наизнанку. Она привыкла за год к неожиданным решениями любимого, его упрямству, ревности, но сейчас Пьер не был похож на ревнивого мальчишку. Ещё три дня назад он не выглядел таким взрослым, серьёзным. Кажется, Пьер действительно сделал выбор…

***

Пьер не менял своего слова. Он ушёл из дома Урбена Игаридье, в котором он жил вместе с Софи, и попросил временного приюта у Дениса. Из-за ухода Пьера, Экене и Шарлю пришлось тоже перебраться к Денису, ведь другого жилья в Париже у них не было. Луи и Луиза с радостью предложили людям приют в их большом доме, но Пьер отказался за себя и за своего брата с отцом. Поселиться у них бездомным скитальцем значит показать, что он блудный сын, который всю жизнь жил неправильно. В доме Дениса Пьеру было намного спокойнее и приятнее, несмотря на то, что грохоты и возгласы в мужской компании редко затихали.

Окружённым помощью Пьера, его брата и отца, Анны и её мамы, неравнодушию Софи Денису становилось лучше. Он мог смеяться, как и раньше в меру пить, заключать любимые пари. Денис ухитрился проиграть Экене любимые часы на цепочке, за которыми три года назад специально ездил с Ричардом в Бордо, но потом отыгрался и развёл Экене на сто франков. К сожалению, денег спорщик не увидел как собственных ушей — Экене просто не имел у себя такой суммы, а Пьер и Шарль отказались содержать за свой счёт ещё и его пари. Взамен не вернувшимся деньгам пришлось Экене отказаться от часов.

Но иногда на Дениса ни с того ни с сего наваливалась тоска, у него всё валилось с рук, ночью он мог проснуться от кошмара. Вина за то, что он остался жить, а его мама и отец нет, давила на него. Каждый день Денис давал себе слово, что не даст пропасть их жертве. Он поднимет на ноги семейную мастерскую и встанет сам. Потихоньку деловые договора между ним и Пьером с Анной составлялись. Денис чувствовал, что у него всё получиться. Он не терял силу духа и помогал Жанне и Жаку. Когда Денис не занимался мастерской, то всё оставшееся время проводил с молодой мамой и её малышом.

Жену и сына погибшего друга не забывал и Пьер. Но его забота была ничем по сравнению с тем, что делал для них Денис. Пьер заметил, что Жанна и Жак превращались для Дениса в новую семью.

***

Этот месяц для Пьера был полон новых, ранее невиданных дней, чувств. Он видел часто Софи, но смотрел на неё как на чужого человека. Пьеру было больно, он понимал, что любит Софи, но вытирать о себя ноги непозволительно ни кому. С отцом и мамой, напротив, Пьер чувствовал себя нужным. Всё было как в далёком-далёком детстве, когда он не знал ни разделений во взглядах, ни горьких обид. Луи и Луиза терпеливо относились к словам и поступкам их мальчика. Так долго они ждали этого момента, когда их сын снова будет с ними, они не могут позволить всё нарушить. Луиза даже иногда советовала Пьеру, чтобы он поговорил с Софи. Но Пьер высказал ей всё, зачем только время на неё терять?

Поездка в Тинуваку была для Пьера волнительна не меньше, чем для Экене. Он впервые отправлялся в Тинуваку без отца Шарля. Отец год назад принял решение, что бросает море. Тем летом он последний раз стоял на корабле как капитан. “Лахесис” всё ещё принадлежала ему, но это была только формальность. Пора передать корабль сыну. Это плаванье покажет, каким капитаном сможет быть Пьер.

— Пьер, — сказал Шарль, когда сын с Экене покидали Париж. — Знаешь, почему я назвал корабль — “Лахесис”? Так звали одну из трёх мойр, которая определяла судьбу человека. Пьер, ты управляешь “Лахесис”. Запомни, твоя судьба в твоих и только в твоих руках.

Пьер попрощался с отцом, Анной и Денисом, которые пришли проводить его и Экене.

— Чтобы к моему приезду никаких фокусов с лицом, папаша, — сказал Пьер Денису. — Не думаю, что Жанне понравиться какая-нибудь нательная живопись у крёстного отца её сынишки.

Экене наклонился к уху брата.

— Возможно, к твоему возвращению Денис станет Жаку не только крёстным отцом.

Выслушав крепкие пожелания удачи от друзей, Пьер подошёл и обнял родных маму и отца, которые тоже провожали ребят в путь.

— Вам не понравиться, что я скажу на дорогу. Но я должен это сказать. Я решил, после приезда я меняю имя и фамилию на Пьера Лоре. Пора прекратить врать и жить в миражах, но… — все, кто стоял рядом напряглись. — Я не буду маркизом де Лоре. Если получится у меня спокойно поменять имя и фамилию, то замечательно. Если же мне придётся таким образом снова превратиться в де Лоре, но я не буду жалеть сил и времени и отрекусь от титула.

Пьер сел в почтовый фиакр, на котором он с Экене ехали в Марсель, он готов был вот-вот отправляться в путешествие, но Экене почему-то медлил.

— Что случилось? Забыл что-то?

— Да подожди, сейчас-сейчас… — заторопился брат.

— Пьер, постой! — неожиданно он услышал знакомый нежный голос.

К фиакру бежала Софи, задыхаясь от быстрого бега с чемоданом в руках.

— Пьер, дай мне последнюю возможность доказать, что ты для меня не пустое место.

— Что ты тут делаешь? Кто тебе сказал, что ты вообще с нами поедешь? — Пьер начал злиться.

Экене положил ему руку за плечо.

— Это я сказал Софи, чтобы она поехала с нами. Пьер, ты слишком к ней жесток. Дай ей шанс исправиться. Тебе же я дал его.

Пьер вздохнул, он почувствовал стыд. Экене прав, он совершал куда ужаснее вещи, но ему разрешили исправиться, не оттолкнули.

— Ладно, убедил. Софи, ты едешь с нами. Даю последний шанс тебе.

========== Глава 21. Одна беда миновала, а другая тут как тут ==========

Комментарий к Глава 21. Одна беда миновала, а другая тут как тут

Зима не закончилась, а спячка у автора прошла.

Ход времени у каждого свой. Для одних оно летит быстрее пули, для других ползёт как черепаха. Экене принадлежал к последним. Каждый день он мучительно ждал встречи с Токи. “Совсем немного, ещё чуть-чуть потерпеть и я буду с любимой. Больше нас не разлучит никто: ни Азубуик, ни Этераяма, ни море. Только вдвоём отныне мы будем покидать Тинуваку.”

В отличие от непоседливого брата, домосед Пьер признавался, что расставаться с кораблём и сходить на землю ему не охота. Он был в родной стихии. Но не только море за бортом радовало Пьера. Отцовская “Лахесис” была его. Ему был дорог каждый на час на своём корабле.

— Всё, хватит ждать, — как-то сказал он. — Отдохну в Тинуваку и отправляюсь в другое путешествие. Навряд ли у меня получится в следующий раз встать за капитанский мостик под настоящим именем, но в третий раз я буду Пьером Лоре. Однако не маркизом де Лоре, а Пьером, сыном Шарля Барре.

— Я буду с тобой, милый, — радостно воскликнула Софи.

Пьер мрачно ей ответил:

— Посмотрим.

Всё это время, пока Пьер и Софи плыли в Тинуваку, они держались как хорошие знакомые. Пьер не верил своей возлюбленной, он считал себя заменой покойному и женатому Жерару. Все слова Софи объяснить Пьеру правду, ни на каплю не растапливали его. Экене боялся, что ему придётся каждый день выслушивать ссоры двух голубков и пытаться находить компромисс, но он ошибался. Пьер и Софи ни разу не поругались, они тепло и даже дружески общались, приходилось же терпеть — с борта не убежишь от обиды на возлюбленную. Но каждый знак внимания или попытку объясниться со стороны Софи Пьер игнорировал.

Так они прожили полтора месяца, пока одним из рассветов не достигли земли.

— Я жду не дождусь, пока увижу свою Токи! — воскликнул торжествующе Экене.

— Жених, придётся подождать некоторое время, — засмеялся Пьер, — пока я не разберусь с грузом, пока не попрощаюсь с экипажем, покинуть порт не смогу. А потом же надо и домой в Нолошо зайти, давно я там не был.

Наконец-то все дела Пьера были улажены и молодые люди смогли отправиться в Тинуваку. Отправились они на лошадях, Пьер предлагал брату пройтись пешком, размять долги после долгого “заточения” на корабле, но Экене больше не мог жертвовать ни минутой. Софи не скрывала восторга:

— Я рада, что познакомлюсь с твоими младшими сестрёнками, с Коу, с друзьями!

— Познакомишься, обещаю. И можешь не орать об этом на всю округу? Всех зверей пугаешь, — ответил Пьер. — Только учти, я не собираюсь представлять тебя своей дамой сердца или больше того — невестой. И не забывай, я не приглашал тебя с собой, всю ответственность за тебя несёт Экене, не я.

Софи глубоко вздохнула. Обвинять в случившимся было некого. Она сама разрушила своё счастье, и неизвестно, удастся его восстановить.

Много ли, мало ли времени прошло, но Пьер и Экенеузнавали по очертаниям деревьев и поверхности племя Тинуваку. Совсем скоро стали видится первые хижины и бродившие возле них соплеменники Экене.

— Эй, это же Мики! — закричал Пьер.

К ребятам на лошадях бежала взрослая девочка. Братья соскочили с лошадей и Мики бросилась прямо в их руки.

— Экене, уезжай, пока не поздно! Быстрее! — она схватила лошадь за поводья и ткнула её носом в грудь Экене.

— Что случилось? — одновременно закричали Пьер и Экене.

— Экене, тебя обвиняют в попытке убить вождя! Уходите! — не унималась Мики. — Экене, тебе уже вынесен приговор, тинуваку хотят…

— Это он! Экене приплыл! — раздался голос соплеменника.

Прошло всего три минуты, но возле них собралось всё племя. Тинуваку любили встречать гостей и соплеменников всей деревней, только куда делось их гостеприимство?

Впереди стоящие тинуваку с палками и луками в руках с гневом посылали в адрес Экене нелестные слова оскорблений и проклятий.

— Убийца! Убийца!

Их в спины толкали другие тинуваку, которые защищали Экене.

— Это недоразумение! — истошно кричали они и пытались подойти к нему через воинствующих соплеменников.

Мики закрыла собой старшего брата, тут же возле неё оказались Коу, Эми и Ината. Среди своих защитников Экене разглядел друзей: Баако, Гарани, Ненжёди. Они вырвались вперёд и загородили друга от яростной толпы. Экене даже не нужно было их расспрашивать, по одному взгляду друзей он понял: Июльская революция с пулей в ноге слишком хорошо для него окончилась.

— Ты убийца! Ты хотел убить Азубуика! — со всех сторон слышались крики тинуваку.

— Что вы несёте? — закричал Экене. — Я был в Париже!

— Ты выпустил две стрелы в нашего вождя, а когда понял, что не добил его, то сбежал последним трусом! — воскликнул соплеменник.

- Убийца! Убийца! — слышала Софи. Пока она пересекала океан, но немного подучилась от Экене и Пьеру языку тинуваку. Но знания языка у неё были очень скудны, она не могла даже связать нормально предложение и не забывала все слова.

— Переведи мне, что они кричат! Я не понимаю, — попросила она Пьера.

— Я понимаю не меньше тебя, — ответил потрясённый Пьер.

Софи окинула взором гневным тинуваку.

— Ты говорил, что тинуваку никогда не причинят никому вреда.

— Я так говорил несколько лет назад, когда был ребёнком, — поправил её Пьер.

А толпа всё кричала и грызлась.

— Перестаньте ругаться! Позовите старейшин и вождя, пусть они вынесут наш приговор! — остановил кто-то шум.

Толпа замолчала и расступилась. Спустя минуту появилась важная делегация из старейшин, которую возглавлял по традициям племени вождь.

— Этераяма? — прокашлялся Экене.

Ненмарди, бывший приятель Экене гордо шёл впереди. Его тело и одежду украшала яркая красная краска, голова была увешена перьями. Всем видом Этераяма показывал величие и гордость. Старейшин вместо привычных восьми оказалось девять. Сгорбленный Азубуик, постаревший за четыре с половиной месяца на десять лет, опирался на палку, в груди возле сердца на животе красовались две большие раны от стрел.

— Думал, ты с концами сбежал? — свирепо поприветствовал соплеменника Этераяма. — Знал же, что по головке не погладят, зачем же припёрся? За Токи? — проорал он. Произнеся имя девушки, все вены вылезли на лице нового вождя.

— Что произошло? — проговорил Экене.

Этераяма усмехнулся.

— Это мы у тебя спрашивать должны. Зачем ты хотел убить Азубуика, когда мы отправились на ежегодную церемонную охоту к Коолже?

Экене отпихнул от себя брата и сестёр и вплотную подошёл к соплеменникам.

— Я его не трогал!

— Кто же стрелял из твоего лука твоими же стрелами возле границы с Гаапи? Только не говори, что я, — засмеялся вождь. — Подайте-ка мне лук и стрелы.

Один из старейшин поднёс ему лук и стрелы. Этераяма помахал ими перед лицом Экене.

— Твои? Эти стрелы вытащили из Азубуика, а этот лук нашли брошенный в траве.

Экене ничего не понимал. Этераяма держал лук его покойного отца, без которого Экене никогда не выходил на охоту. Стрелы тоже были его, разрисованные единственным неповторимым орнаментом во всей деревни.

— Это моё, — сказал уверенно и бесстрашно Экене, пытаясь держать все эмоции в себе. — Но не я пускал стрелы в Азубуика. Я искал свою сестру Мики.

— Сестру искал, — буркнул Азубуик, не скрывая злобу, и подошёл к Экене. — Всё это время она была в Нолошо и Тинуваку.

Его вид был плачевен. Стрелы чуть не проткнули сердце и задели важные органы, Азубуик едва мог стоять, не говоря уже о том, чтобы ходить и исполнять обязанности вождя.

— Как же ты, гнида, объяснишь своё внезапное исчезновение?

— Мне пришло письмо о смертельной болезни Пьера, — махнул Экене рукой на брата. — Но его послал кто-то другой. Кто-то из Тинуваку. Я уверен, что это Этераяма.

Вождь раздался в диком смехе. За ним прокряхтел Азубуик.

— Экене, ты хоть слышишь, как по-детски глупо звучат твои выкрики? Я послал тебе письмо? Я писать не умею. У нас никто в Тинуваку не умеет писать, кроме тебя и Бохлейна. Лучше обвини в своей трусости старика Бохлейна, который пятый день с постели не встаёт. — Этераяма не переставал ржать. — Как же удачно к тебе письмо пришло, именно в тот день, когда из порта уходил корабль. А ничего, дружище, что последний корабль, на котором могло быть твоё якобы письмо заходило к нам в порт пятнадцать дней назад?

Экене казался хладнокровным и невозмутимым. “Я должен держать себя в руках”, — научила его революция.

— У меня есть свидетели — двое детей из племени Нотцая, по чьим следам я шёл два дня в сторону водопада. И Токи.

Лица Азубуика и Этераямы перекосились в миг.

— Токи… — прошипел молодой вождь и затем изрёк. — Те дети, про которых ты говоришь мертвы! Их задушили в тот же день, когда исчез ты! Даю голову на отрез — это твоих рук дело.

Детей убили! Экене содрогнулся. Он с ними провёл два дня, искал их, готовый пожертвовать собой, на неизвестной земле. Пьер не заметил, как прижал к себе Софи. А Этераяма продолжал говорить:

— Ты свалил всё на невинных детей, а потом просто избавился от них, чтобы не проболтались они. Но плохо у тебя это получилось. Почему же ты не отвёл детей домой к мамам и папам, если с ними был? Почему ты без лука с такого длинного и опасного путешествия вернулся? Не говори мне, что его дома оставил. Не поверю.

Никто из двух братьев не мог осмыслить всё услышанное. Софи так ничего и не знала. Пьер перестал ей переводить слова тинуваку, пытаясь самому в них разобраться.

— Приведите ко мне Токи! Она-то … — голос у Экене задрожал. — Жива?

— Жива! — гаркнул как собака Этераяма.

— Я хочу видеть Токи. Она подтвердит мою невиновность.

Азубуик засопел недовольно.

— Приведи Токи, — сказал он своему помощнику.

Девушку приволокли довольно скоро. Её держал тот самый помощник и ещё один из друзей Азубуика, видимо, который охранял её и не давал подойти к вернувшемуся Экене. Пьер оглядел подругу своего детства. С Токи он встречался два года назад. Тогда она не была такой опухшей от тяжких тревог за судьбу Экене и племени. Она осунулась и потолстела.

Экене обомлел.

— Токи, ты…?

— Экене, я ношу твоего ребёнка, — прошептала Токи. — Та ночь не прошла без следа.

На него внезапно обрушился удар Этераямы. Экене пошатнулся, его поймали Пьер и Коу, не дав брату упасть. Но Экене пребывал в оцепенении.

— Ненавижу тебя! — закричал хрипло Этераяма. — Токи должна носить моего ребёнка! Она должна быть моя! Ты не достоин Токи! Я люблю её!

Токи бросилась к Экене, но друзья дяди крепко её держали.

— Этераяма, не трогай его! Дядя, тинуваку, Экене не убийца! Я была с ним! Он не стрелял в дядю! Клянусь великим Сюолун!

— Замолчи, нечестивица! — заревел на Токи Азубуик. — Не смей клясться великим Союлуном. Я не собираюсь быть проклятым из-за твоих грехов. Ты ещё выгораживаешь этого предателя, который пытался убить меня, твоего приёмного отца!

— Эй, довольно языком трепать! — выкрикнул один из тинуваку. — Исполните приговор и не возитесь с этим поганцем.

— Вы не посмеете! — загородили Экене брат Коу и друг Баако.

Но они быстро были заглушены толпой. Внезапная защита Экене заставила нервничать Этераяму, надо действовать быстро, пока остальные не встанут за Экене.

— Я, вождь, желаю твоей смерти, — заявил он. — Но большинства тинуваку хотят обойтись изгнанием и даже помиловать тебя. Я посоветовался с соплеменниками и принял решение на основе наших общих желаний. Твой приговор — изгнание. Но сперва, — Этераяма слащаво улыбнулся, — тебе выколют глаза. Одно изгнание — это слишком мягко.

Друзья Азубуика отпустили Токи и вместе со сторонниками Этераямы кинулись на Экене. Друзья загородили его, сзади на разгневанных соплеменников, готовых исполнить свой приговор, обрушились же, кто защищал Экене.

— Надо бежать! — первым оживился Пьер. — На лошадей!

Он быстро помог залезть в седло Софи и усадил Экене, который до сих пор пребывал в окаменении.

— Поехали, пока тебя не ослепили!

— Стой, а Токи? — очнулся Экене.

— Её никто не тронет, папаша, — ударил коням брата Пьер и тот помчался вопреки воле хозяина.

— Они удирают! — закричали тинуваку.

Люди взялись на луки, стрелы, но наездники были уже далеко. Они гнали лошадей так, что те выбивались из сил. Только возле Нолошо они позволили животным перейти на шаг.

***

— Алуани, Сюолун, почему вечно я? — сидел за столом в доме у Пьера Экене и пытался всё переварить. Софи дала ему стакан воды, но друг отшвырнул стакан на пол, разбив его.

— Экене, — мягко сказала она пытаясь его утешить, — ты скоро станешь отцом.

Экене даже не улыбнулся.

— Почему у меня всё не как у людей? Я был вместе с Токи всего день и уже отец! Мы даже пожить только для себя любимых не смогли. Почему у меня всё не как у нормальных людей?

Пьер уселся с братом.

— Радоваться нужно, ты не все, ты не нормальный. Ты — особенный у нас, — посмеялся он. — Ну не так ли, отец молодой?

Экене ругнулся на Пьера и скрылся в другой комнате. Он станет отцом! У него скоро родится сын или дочь! Экене знал, ему нужно плясать от счастья. Но как радоваться, если Токи в плену у родного дяди, а его обвиняют покушении на вождя? Ему даже не выйти за пределы поселения для белых, соплеменники исполнят решение нового вождя незамедлительно. Как же хорошо жилось 12 лет назад, когда он считал соплеменников самими добрыми людьми на свете с прекрасными мягкими законами!

Экене не выходил из комнаты целый день, он никого не желал видеть. Только под вечер пустил Пьера, который принёс брату еды.

— Как он? — переживала за друга Софи.

— Сидит отец, скучает по баррикадам, — весело сказал Пьер и заговорил серьёзно. — Я был на рынке. Все потрясены случившимся, Этераяма ничего не сочинял. Когда Азубуик отправился к Коолже, на середине дороги в него стреляли, через день в Тинуваку прибежал Экене и тут же сел на корабль. Двоих детей, которые были с Экене, нашли их соплеменники задушенными в тот же день, Азубуик месяц в горячке лежал и едва не погиб.

Пьер с тревогой посмотрел на Софи.

— Не выходи из дома. В Нолошо, кажется, я видел одного из сподвижников Этераямы.

Софи кивнула головой. Она и Пьер сидели в комнате, где обычно ночевала Марани, когда оставалась на ночь с Пьером у Шарля; Экене в одиночестве думал о своей жизни в их общей с братом комнате. Пьер почувствовал, что губы Софи совсем близко, он склонился над ними.

— Спокойной ночи, — быстро опомнился он.

И Софи ушёл в спальню Шарля. Его любимая была рядом, но об этом Пьер только жалел. “Прости, Софи, что тебя вмешал во всё это”. С этой мыслью Пьер закрыл дверь у Софи.

***

Никто из троих молодых людей толком не спал этой ночью. Им было не до сна. “Неужели всё кончено для меня? Выхода нет?” — размышлял Экене. Выход у него был — бежать вместе с Пьером и Софи на “Лахесис” в Париж и жить там. Но он не хотел такой жизни. Он не собирался бросать Токи и их малыша, расставаться навсегда с сёстрами и младшим братом, своим домом, соплеменниками, которых он всё-равно любил. Пьер не знал, как помочь брату. Приди он в Тинуваку шесть лет назад и поговори с соплеменниками, к его словам прислушались бы. Он был другом Тинуваку. Нет, его частью. Но Пьер стал таким же изгнанником как Экене, если раньше ему разрешали заходить на территорию племени, то отныне дорога закрыта навсегда. Беда Экене затронула и Софи. Софи не принадлежала к племени, она могла бы поговорить с тинуваку, но это было невозможно. Языковой барьер делал Софи такой же уязвимой, как её возлюбленного и друга.

К полудню возле дома послышались какие-то звуки. Самые страшные мысли полезли в головы Пьера, Экене и Софи, но когда они выглянули в окно, то тяжёлый камень свалился с плеч. Токи, Мики и Ината стояли, придерживая лошадей возле дома Пьера.

Экене бросился к ним. Он сомкнул Токи в горячих объятиях.

— Я верила, что ты вернёшься! Я верила! — промолвила она, целуя любимого.

Экене наклонился перед Токи и прижался в животу.

— Кто там? — пролепетал он. — Мальчик или девочка?

Токи засмеялась:

— Не знаю.

К старшему брату припали Мики и Ината. Не меньше Токи они переживали об Экене. К девочкам вышли Пьер и Софи. Мики подбежала к нему и обняла его, Ината сильно смутилась, когда Пьер поцеловал её. Шесть лет назад, маленькой девочкой, она считала Пьера своим старшим братом, таким же как Экене и Коу. Прошло много времени, Ината и Эми отвыкли от него. Только Мики ещё помнила и любила названного братца.

— Это Софи, — представил девушку Пьер. — Она моя… моя…

— Твоя невеста? — весело прокричала Мики. — Экене рассказывал, как тебе дорога Софи.

Пьер побледнел и отвёл глаза.

— Сейчас Софи просто моя спутница.

Но долго тосковать о потерянных и будущих днях Пьер не мог. Встреча с Токи, Инатой и Мики отодвинула все печали назад.

— Вы проголодались, наверняка, после дороги? Отец, зови всех домой!

— Шарль тоже с вами приехал? Он же говорил, что решил переселиться в Марсель, — удивилась Токи.

Пьер захихикал.

— Нет, он не с нами. У нас теперь другой папаша.

— Ещё раз меня так назовёшь, я прикончу тебя, — пригрозил Экене.

Пьер кивнул.

— Больше не буду, папуля.

В доме сёстры окружили Экене. Пришли только Ината и Мики, Коу и Эми остались в Тинуваку, смотреть за соплеменниками. Как узнал Экене, четыре с половиной месяца, пока его не было в племени, Токи была почти что узницей в хижине у дяди Азубуика. Бывший вождь приказал своим друзьям похитить племянницу из её дома в Нолошо и приставил к ней охрану. Токи удавалось несколько раз сбежать, но её находили и приволакивали обратно. Вот и сейчас Токи не знала, как долго она может наслаждаться свободой.

— Пока ты в этом доме, тебя никто не тронет. В твоём положении тебе нельзя волноваться, — сказала на французском Софи и попросила Экене перевести её слова.

— Как тут не волноваться, когда отца моего ребёнка обвиняют в покушении на моего дядю, а сам дядя превратил меня в пленницу? — вздохнула Токи.

— Может быть, вы мне всё объясните? — сказал Экене сёстрам и прижал к себе Токи.

Девочки загалдели. Они перебивали друг дружку, не давая сказать другой слово. От их щебетания заболела голова не только у Экене, но и у Пьера с Софи. Но, всё что сказали девочки, братья знали. Экене — преступник, который хотел совершить в племени переворот.

— Это не ты! Это Этераяма, больше никто не мог! — вступилась за брата Ината.

— Даже не знаю, что сказать. Если Этераяма хотел от меня избавиться, то убил бы меня, а не Азубуика. Хотел, чтобы меня наказали соплеменники, то тогда кто же отправил письмо? Почему всё совпало в одни дни: исчезновение Мики, покушение на Азубуика, письмо от Софи? — он вспомнил день, когда узнал правду об Уэйте. Сколько всего разом оказалось общего у его друга Уэйта Барре и незнакомого мальчишки Пьера де Лоре! Ладно бы внешность, но даже люди одни и те же становились на пути Уэйта и Пьера. — Я не верю в такие совпадения, — убеждённо ответил Экене. — Но я не понимаю ничего!

Послышался вздох Софи.

— А что с гаапи? Экене, ты столько трудился, чтобы соплеменники перестали их ненавидеть, что теперь, когда вождём стал Этераяма? Вы же с Пьером говорили, что он всей душой ненавидит Гаапи.

Только сейчас Экене вспомнил о Гаапи. Они совсем вылетели из головы!

— Каби опять охраняют границы над злостными нарушителями, а вождь Этераяма призывает к мести? — спросил он сестёр.

— Нет! Нет! — замахали руками Мики и Ината. — Этераяма продолжил твоё дело! Два месяца назад над рекой протянули верёвочный мост! Тинуваку и гаапи могут бывать на чужой территории на расстоянии километра от реки.

— Вот тебе на! — просвистел Пьер.

Токи взглянула на Экене. Её губы дрожали.

— Этераяма таким образом хотел заполучить меня. Он обещал, что позволит нарушить перемирие, пустит гаапи на нашу землю и разрешит тинуваку вступить на землю гаапи, лишь бы я ушла к нему. Ради меня Этераяма стал договариваться с гаапи. Он хотел даже принять как своего нашего ребёнка.

Экене почесал голову. Что же произошло? Этераяма, с детства кричавший о ненависти к гаапи, пошёл на мир с ними? И они его приняли, после того, как он едва не скормил крокодилу одного из их детей?!

— Дело не в тебе, Токи, — ответил Экене. — Этераяма тебя любит, но не настолько, чтобы потерять честь и гордость. После того, как ты переспала со мной, он не смог бы ради тебя переломать себя. Я его знаю, он был моим другом. Тут что-то другое. Но если бы не ты, Токи, — хмуро он посмотрел на любимую, — ничего бы не случилось. В наши с ним и тобой отношения теперь вмешаны оба племени.

Больше Экене не смог добиться от сестёр и Токи ничего. Мики и Ината были ещё детьми, чтобы им доверяли планы соплеменники, а от Токи всё тщательно скрывалось. Становилось ясно одно, Этераяма утёр нос Экене. Он сделал то, чего Экене так и не удалось — разрешил племенам пересекать границу и построил мост.

Токи и сёстры остались с вернувшимися братьями и Софи. Возвращаться назад им было страшно, но больше всего они боялись потерять Экене. Пока Экене уединялся с Токи, Софи проводила время с девочками, надеясь с ними подружиться.

— Что у вас с Пьером случилось? — расспрашивали они Софи.

Софи не знала, что им ответить. Хуже того, её переводчиком был не Экене, а Пьер. А Экене и Токи, они думали, как им жить дальше. Всю жизнь они не смогут скрываться в доме Пьера. Или придут за ними, или им придётся выйти к тинуваку.

Когда наступил вечер, в дверь раздались стуки. На пороге стоял перепуганный до смерти чернокожий торговец.

— Экене, Пьер! Там… Там! Возле Нолошо! — закричал, заикаясь, он.

“Вот и всё” — пронеслась мысль у Экене.

— Там Бохлейн. Он пошёл к вам и…. он умирает! — прохрипел торговец.

Забыв о соплеменниках и Токи, Экене с Пьером выскочили из дома и вихрем понеслись к старику. Возле леса на окраине Нолошо, на земле лежал Бохлейн, прижимая палку в руке. Старейшина стал ещё слабее, чем его видел Экене в последний раз. Возле него собрались люди, а старейшина тихо шептал:

— Отведите меня к Пьеру и Экене.

— Мы здесь! — прибежали братья.

С помощью прохожих они погрузили старика на телегу и отвезли к себе домой. Бохлейн с трудом поднимал голову. Он сильно удивился, когда увидел Токи у Экене.

— Я думал, что застану мальчишек одних. Что ж, поздравляю вас с воссоединением. Надо же, я наконец-то смог увидеть Софи, про которую Экене прожужжал мне все уши! — улыбнулся он спутнице Пьера.

Пьер покачал головой.

— Ты сдурел. Зачем ты отправился пешком в Нолошо? Ты не молод.

— А как мне ещё до вас добираться? — посмеялся Бохлейн. — На коня мне не взобраться, сесть на воз — да тоже не выйдет. А мне нужно с вами поговорить. С первыми лучами солнца отправился к вам, мои дети и внуки ничего не знают, думают, с духами разговариваю.

И Бохлейн заговорил. Поначалу он рассказывал то, о чём уже знали его молодые друзья. Но постепенно рассказ старика обрастал новыми подробностями. Рот раскрыли не только юноши, но и Токи с девочками.

— Вот, что я знаю. Об этом мне поведали гаапи на берегу Коолжи. Остальное, мальчики, вам придётся узнать самим. Воифенако и его мать Нмачи расскажут вам всю правду. Я бы сам с ними поговорил, но пересечь по новому мосту реку я не смогу. А ведь когда-то переплывал её! — мечтательно вспомнил юность старейшина.

— Почему ты ничего не рассказал тинуваку? — спросил друга Экене.

Бохлейн вздохнул:

— Потому что увидел надежды на мир. Против своей воли, но Этераяме пришлось идти на большие уступки, как и гаапи. Но, теперь вернулся ты, Экене, будущее наших племён только в твоих руках.

Экене задумался и спустя минуту произнёс:

— Я отправляюсь в Гаапи. Я должен поговорить с Воинфенако и Нмачи.

— Я с тобой, брат, — заявил Пьер. — Если мы хотим переговоров, но нужно показать гаапи, что их главный враг, то есть я, не причиню им вреда.

Экене быстро замахал руками, но Пьер его остановил.

— Ты пошёл за мной на революцию, зная, что можешь умереть. Я пойду за тобой в Гаапи. Таков мой удел. Пора принять эту реальность и перестать бегать от людей и от себя, мирная жизнь не для меня.

Бохлейн улыбнулся. Внезапно он схватился за сердце. Из груди старика вылетел тяжёлый стон.

— Воздуха, — прокряхтел он.

Софи и Токи распахнули все окна. Бохлейн держался на сердце, дряхлые руки и голова дрожали, он не мог связать ни одного слова. Мики и Ината побежали за травами, с трудом Софи дала старейшине глоток воды. Судороги у Бохлейна продолжались несколько минут, а потом он склонил голову на подушку и закрыл глаза.

— Он умер? — содрогнулась Токи.

— Нет, он спит, — пригнулась к груди старика Софи. — Он очень слаб. Дорога отобрала все силы, в таком возрасте все сидят дома, а не наматывают километры. Я не могу сказать, станет Бохлейну легче или…

Экене прижал Токи и сестёр, вернувшихся с травами. Пьер обнял Софи.

***

Бохлейн спал. Его дыхание было то прерывистым и тревожным, то умиротворённым. Две девушки не отходили от его постели. Мики и Ината давно спали в комнате братьев.

— Токи, иди поспи. Я буду с Бохлейном, — сказала Софи словами и знаками.

Токи ушла, а к Софи зашёл Пьер и присел возле старейшины. Пьер разглядел старого друга. Бохлейн совсем исхудал, сгорбился, лицо полностью покрылось морщинами. Это был не тот весельчак-старейшина, который ловко спас ему с отцом жизнь, прикончив из лука гаапи.

— Софи, — тихо произнёс Пьер, — говорил же тебе, не едь с нами. Вечно ты ни кого не слушаешься.

Она подняла глаза на него, попыталась улыбнуться, и вдруг бросилась Пьеру на грудь.

— Возвращайся! Я буду тебя ждать!

В соседней комнате на кровати сидели Экене и Токи. Он нежно гладил любимую по животу.

— Нас трое, нас трое, — повторял Экене.

— Экене, чтобы не произошло с тобой, я разделю твою судьбу.

Он мотнул головой.

— Нет. Нас теперь трое. Обещай, что дашь родиться нашему ребёнку.

Токи поцеловала любимого в губы.

— Клянусь.

========== Глава 22. Лицом к врагам ==========

В Нолошо только что пришло утро с сильными дождями. Солнце ярко грело местность, но крупные капли воды так и сыпались на землю, превратившуюся в большую лужу с грязью. Привычная погода для конца октября.

— Почему, когда нам необходимо попасть в Гаапи, идут дожди? — возмутился Экене. — Даже лошадей не взять.

— Дойдём, у нас есть ноги, — воинственно ответил Пьер.

Бохлейн слегка засмеялся:

— Как же мне хочется пойти с вами, мальчики. Но духи говорят, что пора дать дорогу молодым.

Пьер и Экене уже были готовы к походу до Гаапи. Они закупились едой и взяли ружьё. То самое, которым Пьер убил нескольких гаапи. Ружьё им нужно было защиты от внезапного нападения хищников на земле или в водах Коолжи. Пьер знал, что с ружьём придётся попрощаться, когда они пересекут реку, только безоружными примут их гаапи, даже если им потом придётся оказаться беззащитным перед четвероногой тварью из леса.

Братья попрощались с сёстрами и Бохлейном.

— Экене, возьми это, — произнесла Ината.

Девочка протянула брату маленький голубой камешек. Тот самый, который подарила Токи.

— Я его нашла в траве. Экене, ты такой растяпа. Как можно потерять эту красоту? — наивно сказала Ината.

Экене взял камешек и прижал к сердцу. Его талисман нашёлся, ему теперь ничто не страшно. Экене поцеловал Токи в живот.

— Помни, что я сказал тебе ночью.

Пьер стоял возле Софи. Ему хотелось прижать девушку к груди, осыпать поцелуями. Но стена между Пьером и Софи не желала уходить. Он взял Софи за руки и тёплым голосом сказал:

— Софи, я постараюсь вернуться живым. Но обещать ничего не буду, не хочу лгать. Пожалуйста, Софи, выполни мою просьбу.

— Какую? — руки Софи дрожали после первых слов Пьера.

— Позаботься о них, — Пьер показал на девочек, Бохлейна и Токи. — Мики и Ината ещё дети, Бохлейн стар, слишком стар, от любого напряжения у него может остановиться сердце, а Токи в её положении нельзя волноваться. Софи, не разрешай им выходить за поселение европейцев. Позаботься о них.

Софи кивнула головой.

— Хорошо.

Молодые люди скрылись за горизонтом. Бохлейн на дряхлых ногах подошёл к Софи и на ломаном французском языке спросил у неё:

— Раньше ты нарушать обещания?

— Нет, — призналась Софи. — Можешь не переживать, это обещание я тоже сдержу.

— Нет, — ответил Бохлейн.

Старейшина пронзительно посмотрел на неё. И, не дожидаясь, пока она начнёт возражать ему, произнёс:

— Я должен вернуться в Тинуваку, отпусти меня и девочки.

— Нет, не отпущу! — замахала Софи руками. — Хотите, чтобы вас тинуваку убили?

Бохлейн улыбнулся.

— Меня, Мики, Ината не убить. Девочки не предатели, а я был старейшина. Пока я здесь, я не знаю ничего о Этераяма и племени. Софи, мы доехать на повозка, до Тинуваку проехать можно в дождь. С трудом, но можно.

Софи запротестовала. Долго Бохлейн спорил с упрямицей, но всё же спустя время смог уговорить отпустить их в деревню. Токи просилась вместе с Бохлейном и девочками, но старейшина сказал — нет. Появление Токи сразу скажет, что Экене нет в Нолошо, иначе бы Токи не покинула его в городе. Девушки должны дожидаться своих любимых одни в Нолошо.

***

Дождь не щадил путников. Но им было всё равно на стихию. Ни Пьер, ни Экене не хотели ждать, прятаться под крышей дома или мокрыми кронами деревьев. Племя Гаапи было всё ближе и ближе. “С ними можно договориться”, — знали братья после рассказа Бохлейна. Если смог он, то у них должно получиться.

Первый поход на враждебную землю Этераяма совершил год назад. После инициации Коу. Гаапи сразу поняли, кто перед ними стоит. Они часто слышали, как с другого берега им кричат оскорбления. А одна из матерей не забыла парня, который хотел то ли утопить, то ли скормить крокодилу её сына. Но у вождя Гаапи были другие планы. Этераяма обещал, что пустит их на свои земли, когда станет вождём Тинуваку. В том, что он выполнит обещания, у Воифенако не было сомнений, ведь он всегда сможет с берега реки прокричать тинуваку правду об их соплеменнике. Воинфенако надо было только дождаться нужного дня и выбрать самого зоркого и ловкого лучника, который не убил, а ранил Азубуика. Со слов гаапи, Этераяме нужно было, чтобы соплеменник остался жив по двум причинам: он хотел отвести от себя все подозрения и в этот роковой момент находиться с Азубуиком, а также из его рук получить заветное место вождя. Неизвестно кого бы избрали старейшины и тинуваку без слова уважаемого Азубуика.

Но только это знали гаапи и Бохлейн, общавшийся с ними. Старейшина долгое время молчал. “Потому что увидел надежды на мир. Против своей воли, но Этераяме пришлось идти на большие уступки, как и гаапи”, — эти слова застряли прочно у Экене. Значит, истинная причина предавать свои убеждения у Этераямы сидела глубже, чем простое желание стать вождём и свалить злодейство на нелюбимого соплеменника.

Возле Коолжи было тихо. Каби, сторожившие реку, канули в прошлое. Погода отогнала остальных тинуваку и гаапи. Между берегами протянулся мостик. Сооружение было даже не мостом, а его подобием. К деревьям привязали длинные верёвки, к которым, в свою очередь, привязали досочки. Мост раскачивался из стороны в стороны от сильного ветра.

— Да я лучше переплыву реку! — заявил Экене.

— Удачи, надеюсь, ты понравишься крокодилам, — усмехнулся Пьер и потащил брата на мост.

Под мостом дремали пять ящеров, над их головами мелькали ноги юношей, пытающихся пройти мост. “Как же прекрасна была революция!” — вздыхал по тихим денькам Экене. Когда же река была пройдена, Пьер поднял ружьё над водой.

— Придётся прощаться.

— Думаю, не нужно, — неожиданно промолвил Экене. — Лучше будет, если ты это ружьё отдашь гаапи.

Первых людей братья увидели возле их деревни. Испуганные крики огласили племя тут же, гаапи узнали белокожего парня, убившего их семерых соплеменников. Пьер и Экене подняли руки и вошли в деревню, в правой руке Пьер держал ружьё. На них наставлено было несколько сотен луков.

— Мы пришли с миром, — сказал Пьер. — Мы хотим видеть Воифенако и Нмачи.

Вождь и его мать, старейшина племени, не заставили себя долго ждать. Воинфенако направил стрелу прямо в сердце Пьера.

— Мы пришли с миром, — повторил Пьер. — Мы безоружны.

Он медленно нагнулся и положил ружьё к ногам Воифенако. Вождь поднял ружьё, осмотрел его и передал в надёжные руки соплеменника.

— Зачем пришли?

— Моё имя Экенечидисинпу, — сказал Экене. Воифенако хмыкнул. — Я хочу узнать всю правду.

— И зачем мне рассказывать её человеку, который убил моего отца? — зло ответил он, посматривая на Пьера со страстым желанием разорвать его на куски.

— Потому что мы оба хотим спокойно жизни для наших племён, — ответил Экене. — Ни нам, ни вам не нужны раздоры и убийства. Наше оружие в ваших руках. Я сознаюсь, я устроил переполох, разлучил матерей с детьми и поджёг ваши дома шесть лет назад. Я не раскаиваюсь, как и мой брат, но мы хотим перестать враждовать с вами. А для этого мы просим, чтобы вы рассказали нам правду о вас и Этераяме.

Воинфенако прикусил губу. Сложную задачу попросил Экене — помочь убийце отца, племени врагов.

— Я расскажу, — заявила Нмачи.

Братья помнили эту женщину. Это она на коленях умоляла мужа пощадить их, когда они ещё детьми попали в плен. Просила она сжалиться и над семьёй Экене, но Бомасейн во второй раз пошёл против воли жены.

Нмачи повторяла рассказ Бохлейна.

— Он ненавидел нас. Ненавидит до сих пор, но желание наказать более ненавидимого человека, заставить отвернуться от него любимую женщину, оказалось сильнее. Племянница вождя… Он хотел, чтобы она перестала тебя любить.

“Токи, всё из-за тебя”, — вздохнул Экене и спросил женщину. — Как Этераяма смог подставить меня?

— Он сказал нам ждать, пока не наступит день, когда ты исчезнешь из Тинуваку, уплыв к Пьеру. Я не понимаю, почему он просто не убил тебя, если так ненавидит? — удивлённо воскликнула Нмачи и продолжила. — Этераяма попросил нас ранить Азубуика в руку или ногу. Но, когда наши стрелы покалечили его, едва не убив, то Этераяма даже обрадовался, сказав, что, будучи калекой, Азубуик не станет мешать ему. А за восемь дней до покушения он пришёл к нам и дал твой лук, сказав, что пора.

Нмачи грустно вздохнула:

— Этераяма рассказал, как выманит тебя из Тинуваку, — заставит поверить в уход сестры в Тсину. Для этого он пустил тебя по следу других детей, который — Этераяма нам потом сознался — убил, чтобы не оставлять свидетелей.

— Но он сулил нам мир, — сказал Воифенако. — Мир без запретов на пребывание на чужой земле, сбор еды, общение. С вашим старым вождём этого не добьёшься.

— Не виляй! — прикрикнула Нмачи на сына. — Ты сам хотел наказать Экене, брата Пьера Лоре.

Воифенако сурово взглянул на мать. Помолчи. Не смей рассказывать всё. Соплеменники и тинуваку не должны знать, что решающее слово сказала месть, а не забота о племени. Когда Этераяма и Воифенако осталил одни, тинуваку рассказал вождю гаапи, кто вероломно пробрался на землю его племени, перепугал всех его соплеменников и освободил убийцу Лоре. “Этот Экене — близкий дружок Пьера Лоре, убийцы твоего отца, в последние годы они братьями себя считают”, — прищурился Этеаряма.

Эти слова стали роковыми. Настоящий мир нельзя построить на лжи, понимал Воифенако, но месть не отпускала.

— Воифенако, — сказал Экене спокойным уверенным голосом без капли зла. — Ты понимаешь, что Этераяма не перестаёт питать к вам отвращение. Тебе не зачем молчать и покрывать его. Прошу, помоги мне восстановить честь. Расскажи правду всему Тинуваку.

— Ты зовёшь меня к вам в племя? — воскликнул вождь. — Чтобы мне и моим соплеменникам глотки перерезали? Нет, я не дурак.

— Это опасно, не спорю. Но другого пути нет. Я, изгнанник и злодей, не смогу привести к реке соплеменников. В мою невиновность тинуваку поверят только после ваших слов. Воифенако, я предлагаю тебе мир, — Экене протянул руку. — После двадцати восьми лет вражды тинуваку и гаапи готовы говорить.

Воинфенако не подал ответной руки.

— Я не отправлю своих соплеменников на смерть. На вашей территории мы будем уязвимы, а тинуваку только и ждут, чтобы перерезать всех нас.

Воифенако был непреклонен. Его уверенная походка, холодный взгляд говорили об одном — он не собирается помогать тинуваку. Он подавляет жажду мести при виде Пьер и Экене, и на этом спасибо. Но у Нмачи были другие планы.

— В таком случае я пойду одна, — воскликнула старейшина. — Я расскажу Тинуваку об Этераяме.

— Ты сдурела, мама? — подскочил Воифенако. — Они на тебе живого места не оставят. Тебя никто защитить не сможет!

— Я буду защищать твою мать, — сказал Экене. — Звучит смешно, мне самому хотят выколоть глаза. Но пока я жив, клянусь, я не дам волоску упасть с её головы.

С пеной у рта Воифенако просил Нмачи образумиться, не уходить с тинуваку. Не будь она старейшиной, Воифенако применил бы свою власть вождя на родную мать. Нмачи оставалась непоколебима в своём решении.

— Где свидетельство, что моя мать останется жива? — спросил он Экене.

— Я свидетельство.

К удивлению всех, Пьер, не вмешивающийся в разговор тинуваку и гаапи, заговорил.

— Возьмите меня в плен. Если с Нмачи что-нибудь случится, вы можете меня убить.

Экене, Нмачи, Воинфенако, гаапи оторопели от слов Пьера. Пьер отдавал отсчёт тому, что говорит. Нмачи согласно кивнула сыну головой. Воинфенако гневно пыхнул и потребовал собрания старейшин. О чём говорилось на собрании Пьер и Экене не слышали, но когда гаапи вышли из хижины, вождь был злее, чем раньше.

— Я отпускаю с тобой мою мать, — сказал он Экене, Воифенако показал на Пьера. — Он помрёт страшной смертью, если навредят моей матери.

Начались приготовления к походу. Соплеменники снарядили Нмачи всем необходимым, чтобы противостоять тинуваку. Со страхом наблюдал Воифенако, как его мама проходила по верёвочному мосту. Как только Экене и Нмачи перешли реку, он ткнул Пьера его же ружьём в шею.

— Молись, чтобы всё прошло удачно. Твоя жизнь в моих руках, ты принадлежишь мне.

На этой угрозе гаапи за руки отвели Пьера в деревню и оставили его одного. Кое-кто говорил вождю, чтобы он не спускал глаз с Пьера, но Воифенако объяснил им: Пьер не в том положении, чтобы сбегать. Ему нашли пустую дырявую хижину, которую собирались сносить, и на этом общение Пьера и гаапи прекратилось.

Несколько часов Пьер сидел в хижине. Он обдумывал своё положение. В любой момент гаапи могли выкинуть очередную гадость с ним, но по своей воле он стал ключевой фигурой в отношениях двух племён, их судьбе и судьбе Экене. Пьер чувствовал, что за ним наблюдают. То и дело украдкой проносились тени, которая всё и норовила заглянуть в хижину, голоса снаружи не затихали. Напряжение в Пьере росло, страх и фантазии о неизвестном сокрушали сильнее, чем само лицо опасности. Пьер не мог больше терпеть и выскочил из хижины.

— Что вы хотите меня? — закричал он гаапи.

Рядом стояли всего лишь любопытные детишки. Как только Пьер показался, они быстро скрылись за деревьями и другими хижинами. Со страхом ребята выглядывали из укрытий и прятались вновь.

— Не бойтесь меня! — сменил Пьер гнев на милость, когда узнал, что за ним наблюдали дети.

Но дети не подходили к чужаку. Пьер решил пройтись по деревни. Несмотря на дождь, гаапи были заняты своей работой. Всё напоминало племя Тинуваку: тот же язык, те же духи в разговорах людей, те же занятия у взрослых и игры у детей. Деревня была большая, но животных, таких как коров, лошадей, коз, куриц, было в меньшем количестве, чем у тинуваку. Коровы и лошади являлись потомками тех самых копытных, которых отдали тинуваку в обмен на Пьера и Экене.

Когда Пьер проходил мимо гаапи, те в страхе бросали свои вещи и пытались спрятаться, забыв, что он не в состоянии причинить им вред. Но это были в основном старики или дети. Взрослые с интересом рассматривали Пьера. Он думал, что в его сторону начнут кричать ругательства и проклятья, станут кидаться камнями, но ничего подобного не происходило.

— Спасибо, что избавил нас от Бомасейна и его дружков, — прошептала одна женщина.

Пьер чувствовал, что он проголодался. Вождь не дал ему ничего из еды, когда оставил одного. Ему было запрещено выходить за пределы деревни, чтобы нарвать ягод и плодов. Пьер решил рискнуть и присел к подросткам, которые обедали возле хижины одного из них. Ребята разрешили незнакомцу поесть, но сидели от него на расстоянии.

— А у Юны двое детей родилось, — сказал неловко Пьер первое, что вспомнилось. — Сын и дочка.

— Как она? — робко спросил мальчик.

Ребята испугано смотрели на Пьера. Он не удивлялся, старшему было лет девять, не больше, когда на его глазах расстреляли соплеменников. Образ злого и ужасного Пьера они запомнили навсегда.

— Живёт, на жизнь не жалуется. Вышла замуж за Мадиву. Того парня, с которым встречалась её сестра Абени. Правда, ей с Мадивой пришлось уйти в Нолошо. Вы слышали, наверное, про такое поселение.

— Тинуваку стали издеваться над ней? — спросил другой мальчик.

Пьер кивнул. Узнать про жизнь Юны захотелось и девочкам, постепенно, но ребята стали более открытыми. В их разговор вмешались взрослые, ходившие неподалёку. Пьер расспрашивал у них про жизнь в племени. Гаапи старались обходить тему того дня, но невольно сначала у одного, затем у другого вырывались гневные слова про Бомасейна и благодарность Воифенако. Сын был хорошим вождём, справедливым. Новые старейшины пользовались большим уважением соплеменников. После смерти Бомасейна и его друзей Воифенако собрал людей и устроил соседам-сайгельцам хорошую взбучку. Воифенако отказался от продажи соплеменников. Нашлись недовольные этим из свиты Бомайсена, но Пьер видел, как ловко с ними управлялся новый вождь. Когда один из мужчин начал критиковать Воифенако за то, что тот пошёл на сговор с тинуваку, Воифенако спокойно ответил:

— У тебя есть ко мне недовольства. Хорошо, сейчас я соберу гаапи, и ты при народе выскажешь своё возмущение, а я со старейшинами при всём народе откажусь тебя защищать и отдам на произвол в руки тех, у кого ты продал родных.

Пьер решил узнать, что думают гаапи о тинуваку. Ответ не удивил его. Тинуваку в сознании гаапи были кровожадными монстрами войны, убийцами. Всё слово в слово, что слышал Пьер в родном когда-то племени, говорили здесь гаапи, только про своих соседей. Однако старшие соплеменники не скрывали от младших правду о войне и не придумали каби.

День подходил к концу. Гаапи перестали дичиться Пьера, но клеймо убийцы с него никто не смывал.

***

Утром Пьер сразу вспомнил про Экене и Нмачи. Они, наверное, прошли половину пути. Пьер позавтракал с новыми знакомыми, но без наслаждения. Чем ближе Экене с Нмачи были у Тинуваку, тем неспокойнее ему становилось. За Пьером наблюдал Воифенако, пожирая его лютой злобой. Пьер весь вчерашний день держался подальше от вождя. Марани. Он не мог простить смерть сестры.

Но сейчас Пьер направился к вождю.

— Зря ты не собрал людей в Тинуваку. Одна женщина не может говорить за всё племя, а решать ей придётся не только проблемы Экене.

— Я не могу жертвовать людьми, — ответил Воифенако. — Тинуваку двадцать восемь лет назад стёрли половину гаапи со свету.

— Это рискованно. В случае чего вы окажитесь в западне вдали от родной земли. Но в эти дни будет решаться дальнейшая судьба племён, а ты вождь.

Воифенако ничего не ответил. Пьер подождал ответа и пошёл прочь.

— Как хочешь, — бросил он с отвращением.

— Какие мы гордые, — засмеялся Воифенако.

— Я не гордый, я просто думал, что ты умнее своего папаши, — ответил спокойно Пьер.

Слова попали прямо в сердце Воифенако. Они напомнили ему об отце. Жестоком, злом вожде, но лучшем на свете отце.

— Не можешь меня убить, поэтому пытаешься смеяться?

— Нет. Я не хочу тебя убивать. Месть нужна дуракам, не нашедших смысла в жизни. А я больше не дурак.

Воифенако хмыкнул.

— Громкие слова для мальчишки, выжившего благодаря смерти маленькой девочки. Ах! — воскликнул он. — Помню как вчера ту девчонку со стрелой в груди. А как ты извивался, просил меня не убивать её! Вот бы вернуться в прошлое и снова прикончить её.

Воифенако оскалил зубы.

— В отличие от тебя, я хочу посмеяться.

Марани… Марани! Пьер хотел зубами вцепиться в шею этой твари и собственноручно разорвать на части. Воифенако был сыном Нмачи, доброй и сострадательной женщины, но в нём всё же текла кровь Бомасейна.

— Если ты всё сказал, то я пойду, — ответил Пьер.

— Иди-иди, беспомощный урод. Не можешь ответить, поэтому сбегаешь?

Пьер усмехнулся.

— А что я могу ответить тебе? Считаю, разговаривать с обезьяной — пустая трата времени.

Мощный удар заставил Пьера отлететь на метр, он повалился на землю, из губы полилась кровь. Пьер невозмутимо встал на ноги.

— Ты не способен ответить мне. Ты — жалкий пленник, — засмеялся Воифенако. — Ты, белый человек, ничтожен передо мной и моим племенем. Твоя власть разве что на смех курам может пойти. Ты посмотри на себя, дохляк. Сразись мы в бою один-на-один, я размазал бы тебя одним пальцем. Ничтожество, какое у тебя оружие против меня?

— Твоя мать.

Воифенако оцепенел. Наступил черёд Пьера говорить.

— Ты бессилен её вернуть, ты ей дорожишь. Ты дорожишь жизнями соплеменников и собственной жизнью, а я готов умереть. Став заложником по своей воли, я оказался готов принять любой, даже самый страшный исход. Если захочешь убить меня, то я покорно поставлю грудь под твою стрелу. Но ты, Воифенако, вынужден делать всё, чтобы не дать умереть матери, — Пьер вздохнул. — Неприятно признавать, но наши близкие — наша слабость. С помощью их нами легко управлять. Мои близкие в безопасности, в этом моя сила.

Пьер подошёл к Воифенако и с усмешкой похлопал того по плечу.

— Хочешь убить меня? Убей. Я твой пленник, но Нмачи пленница Экене на земле Тинуваку. Я не ручаюсь, что, когда Экене узнает о моём убийстве, то он продолжит выполнять клятву по защите твоей матери. Возможно, найдутся ещё люди отомстить за меня. У меня трое родителей, у них больше силы против племени дикарей, чем у пятнадцатилетнего мальчишки с ружьём. Подумай трижды, у заложников тоже бывают свои преимущества.

К Пьеру и вождю сбежались вся деревня. Гаапи молча слушали, кто победит в схватке. Со страхом подросший сын и жена Воифенако с младенцем на руках переводили взгляд то на Пьера, то на отца и мужа.

— Вижу, у тебя второй ребёнок родился, — сказал Пьер. — Если тебе дорого будущее своих детей, волнует судьба матери и народа, то собирай воинов и потопали в Тинуваку.

Пьер закончил речь и ушёл в свою ветхую хижину. Он читал книжку, которую прихватил с дому, и старался не слушать голоса гаапи за стеной.

Спустя час Воифенако отворил дверь к Пьеру. Сзади него стояли вооружённые и собранные мужчины. Вождь проронил:

— Выдвигаемся.

========== Глава 23. На земле Тинуваку ==========

Наступило утро, и молодое солнце огнём покрыло море, усеянное тревожной рябью непогоды. За несколько километров от берега, перебираясь от дерева к дереву, от дома к дому, чтобы укрыться от дождя, тинуваку собирались в хижину совета. Этот совет старейшин был необычен — на него были созваны все взрослые тинуваку. Решался один на всего вопрос — что делать с предателем Экене? Но вопрос требовал участия всех соплеменников.

Во главе собрания сидел вождь Этераяма, грозным видом внушавший страх, и девять старейшин, за последним из которых примостился Бохлейн. Старик не сидел, он почти что лежал, прислонившись головой к стене, рукой Бохлейн опёрся на младшего и любимого сына Филиппа. Много шуму наделало исчезновение бывшего старейшины в тинуваку. Раньше Бохлейн часто и надолго уходил в лес пообщаться с духами, но эти времена канули в лету. “Старикашка значит с этой мразью”, — заподозрил неладное сразу же Этераяма. Токи и две младшие сестры Экене исчезли вместе с Бохлейном. Этераяма метался туда-сюда, не в силах чего-либо предпринять. Когда Бохлейн вернулся в Тинуваку, он не скрывал своих помыслов.

— Я был у Пьера и Экене! — крикнул старейшина, возвратившись в племя. — Токи и девочки с ними.

Бохлейн плохо волочил за собой ноги, его руки тряслись после вчерашнего припадка. С тревогой сын Филипп повёл отца в хижину, но Бохлейн освободился от заботливых рук Филиппа и сказал, что его ждёт племя. Бывших старейшин не бывает.

Сперва наперво на собрании тинуваку интересовало, о чём говорил Бохлейн с Пьером и Экене. Бохлейн не врал соплеменникам, но много о них скрыл. Не узнали тинуваку о походе Пьера и Экене в Гаапи, не услышали они ни слова о том, что рассказал старейшина младшим друзьям об Этераяме.

— Я не считаю Экене преступником, — сказал Бохлейн. — Я не верю в то, что он покусился на жизнь Азубуика. Его кто-то подставил.

— Ты защищаешь Экене потому, что он твой друг! — воскликнул один из соплеменников. — У тебя есть доказательства невиновности Экене?

— У меня есть вера.

Споры, виновен Экене или нет, надоели за несколько месяцев тинуваку. Нужно было решить главный вопрос, что делать с преступником. Отчасти приговор исполнен, но отчасти.

— Нам нужно схватить Экене и приволочить его в Тинуваку! — выкрикнул кто-то.

— Только попробуй! — раздался голос Коу, который с кулаками выпрыгнул к соплеменнику. Бохлейн со спокойным лицом усадил обратно парня.

— А как нам его поймать? Экене никто не выдаст, — сказал другой тинуваку.

Бохлейн поёжился на месте.

— Ну мы можем ночью проникнуть в Нолошо, как-нибудь бесшумно выбить окно или дверь и по-тихому вывести Экене, закрыв ему рот. Этераяма, ты согласен? Что дёрнулся? — повысил голос Бохлейн.

Всё собрание Этераяма ходил вперёд-назад. На миг он остановился и качнул головой.

— Нет, не согласен. Навряд ли у нас такое получится. Но Экене должен понести наказание, — сжав кулаки, прорычал он. — Он должен быть наказан — он превратил Азубуика в калеку и украл Токи.

— А у кого украл? — захихикал Бохлейн. — У Тинуваку? Токи — свободная женщина, если решила уйти из Тинуваку то, на то её воля. Или украл у тебя? Этераяма, если она сама приняла решение уйти к предателю-Экене, то, даже силой притащив обратно её, она не станет твоей. Ты должен был в этом убедиться ещё тогда, когда Токи на всё племя провозгласила, что любит Экене, от которого ждёт ребёнка.

Этот день Этераяма забыть не мог. Он был вторым человеком после Азубуика, узнавшим про ребёнка. Этераяма кричал, что прощает блудницу-невесту, готов полюбить малыша как своего сына или дочь. Но Токи равнодушно заявила: она не совершала ничего, за что её должны прощать. Она дождалась совета, который состоялся в тот же день, и рассказала соплеменникам о ребёнке Экене.

— Он украл Токи у её отца Азубуика, — сквозь зубы прошипел Этераяма.

Признание порвало последнюю нить, связывающую Этераяму и Токи.

На этом собрание закончилось. Поймать и привести в Тинуваку Экене — непосильная задача, поняли тинуваку. Пришлось ограничиться одним лишь изгнанием для такого злодея как Экене.

Когда Бохлейн уходил с совета, то, к своему удивлению, увидел возле порога хижины Риго. После того как гепард напал на Этераяму, Риго почти не заходил на территорию племени. А сейчас, опустив хвост, большая кошка встречала старейшину, ласкаясь возле его ног.

Бохлейн присел к другу.

— Время наступает, — прошептал он, смотря в печальные глаза Риго.

Голова у Бохлейн медленно закружилась. Просидев так немножко с приятелем, он поднялся на ноги, держась за Риго. Бохлейн тревожно оглянулся, не наблюдают ли за ним соплеменники. Не время становиться больным и отходить от судьбы Тинуваку.

***

Все последующие дни Бохлейн почти не покидал хижину совета, присутствовал на всех собраниях, которые уже не относились к Экене. С судьбой Экене было покончено. Нашёлся, правда, на следующий день один смельчак, который захотел выкрасть соплеменника, как предложил Бохлейн. Но ничего у него не получилось, смельчаку даже на километр не дали подойти к дому Барре. Пьер предусмотрел такие моменты и попросил знакомых европейцев охранять его дом от не прошенных гостей.

Бохлейн чувствовал, что слабеет. “Где же они?” Он знал, что ребята вернутся не через день и даже не через два. Но с каждым приходом сумерек ему казалось, что они должны были вернуться именно сегодня.

Утром пятого дня Тинуваку озарилось привычными возгласами, когда в него кто-то заходил. Бохлейн выбежал навстречу гостям. “Вернулись!” — обрадовался он. Но в деревню пришли не Пьер и Экене, а Софи и Токи. Девушки были испуганы, они стояли рядом и ждали, что сейчас выкинут соплеменники.

— Зачем припёрлись? — прохрипел Бохлейн, захотев накричать на неразумных во весь голос. Но старость не позволяла.

— Мы устали ждать, — ответила Токи.

Возле Токи уже был Азубуик, который хотел обнять и накричать на племянницу одновременно. Но Токи не дала ему ни то, ни другое. Она хотела знать, что Тинуваку решили по поводу Экене. Голос Токи был тих, но каким-то образом он донёсся до Этераямы, который не заставил себя ждать.

— Ты пришла в Тинуваку? Без Экене? — изумился он.

Тут его взгляд упал на Софи. Что она забыла в племени, в котором ни разу не была? Если хотела посмотреть на их жизнь, но почему отправилась с Токи, которую знает два дня? Как одних девчонок могли отпустить Пьер и Экене?

— Токи, можно с тобой поговорить? — попросил Этераяма.

Токи согласилась. Этераяма тайком позвал отца и шепнул ему.

— Экене и Пьер покинули Нолошо. Я не знаю где они, ты…

— Я всё понял, — ответил Джеро. — Положись, сын, на каби. Мы поймаем Экене. Он, возможно, отправился в Нотцая строить скорбящего из себя, а сам будет искать человека, на которого всё можно свалить. А, возможно, он пошёл за помощью в Гаапи, — Джеро зло фыркнул. — Он неравнодушен к этим тварям.

Этераяма поймал на себе взгляд отца, полный отвращения. Этот взгляд был послан ему.

— Ты от Экене недалеко ушёл. Такой же предатель, когда протянул между племенами мост, — бросил отец сыну. — Ты предал своих родных, которых убили гаапи.

Токи находилась в доме у Этераямы, но Софи стояла за несколькими ближайшей хижиной и всё слышала. Из разговора тинуваку она поняла: Джеро собирает отряд в поход к Гаапи. Что он не знает, где Пьер и Экене, она не разобрала. Надо что-то делать, решила Софи. Токи была с Этераямой, вокруг Бохлейна толпились люди, — помощи ждать неоткуда, поняла Софи.

Бесшумно она, когда убедилась, что за ней не следят, взяла карту до гаапи, вывела из местной конюшни лошадь, вышла с ней из деревни и ринулась на помощь друзьям. Ноги лошади путались в грязи, бедное животное не могло сделать ни шагу, увязая в болоте, и только неожиданные и непривичные удары, которыми Софи награждала зверя, заставляли лошадь двигаться вперёд. У Софи с собой была карта дороги от Тинуваку до Гаапи, но эта карта мало чем помогала — она была нарисована много лет назад двумя мальчишками Пьером и Экене, детские, во многих местах неправильные, каракули только и путали Софи, а не помогали ей. Но Софи не теряла надежды, ей нужно было во чтобы то ни стало найти Пьера и Экене раньше каби. Пока хвоста за Софи не шло, но она знала, она слишком заметна. Хвост — вопрос времени. Но нужно раньше каби прибыть в Гаапи. А пока у неё есть преимущество: тинуваку в непогоду никогда не мучают своих лошадей.

Но, не успела Софи проехать и километра, навстречу ей вышла толпа незнакомых людей. Десять человек восседали на измученных лошадях с окровавленными ногами, двенадцать человек стояло на своих двух. Возглавляли толпу крепкий мужчина, пожилая женщина и Экене с Пьером.

— Вы вернулись! — воскликнула Софи.

Она рассмотрела стоящих за юношами гаапи и изумилась.

— Вы смогли привести столько людей?

— Да, — засмеялся Экене. — Сам такого не ожидал, но Пьер не перестаёт меня удивлять.

Экене и Нмачи были застаны Пьером и Воифенако ночью. Путники сильно отстали в дороге. Экене возвращался в Тинуваку без отдыха от похода в Гаапи, а на Нмачи сказывался возраст. Гаапи тем временем не жалели сил и времени. Все лошади племени были посланы в дорогу. Животные утопали в грязи, уставали под тяжестью хозяев, но шли. Ради мира гаапи решили пожертвовать самым ценным богатством племени. Назад пути не будет в случае чего. Мост рухнул в воду, когда перевели последнего коня.

— За вами погоня! Джеро собрал бывших каби и хочет поймать вас! — закричала Софи.

Экене положил руки ей на плечи.

— Успокойся. Ты точно слышать, что они отправится к Гаапи или они нас ищут не только у Коолжи?

Софи стала вспомнить разговор Джеро и Этераямы. Она же слышала название другого племени! Софи покачала головой.

— Софи, ты нам можешь несказанно помочь! — воскликнул Экене. — Садиться на лошадь и скачи за деревня прямо и прямо. В той стороне Нотцая, так ты отвлечь каби, дать неправильный след.

— Нет! — закричал Пьер. — Это опасно для тебя.

Но Софи не слушала любимого. Она улыбнулась Пьеру на прощание и поскакала туда, куда сказал ей Экене. Софи пронеслась мимо Джеро. Он не заставил себя ждать. Оглянувшись назад, Софи увидела каби, идущих за ней.

Она мчалась не жалея сил. Всё дальше и дальше, как сказал Экене. Ветки и толстые листья деревьев били по глазам, грязь от копыт лошади летела в лицо. Но Софи не останавливалась. Внезапно нога лошади попала в яму, заполненную водой. Животное взвизгнув, покатилось по земле головой вперёд, таща за собой Софи.

Лошадь судорожно дышала с переломанной шеей, Софи с разодранным лицом лежала возле неё. Она, стоная от боли, встала на ноги. В это время в кустах зашуршало, и к ней навстречу вышли каби, во главе с Джеро.

— Заблудиться? — изрёк на французском Джеро. — Ты хороший круг покататься вокруг Тинуваку. Куда ехать?

Софи отбежала назад. На земле даже не было палки, чтобы хоть какое-то оружие иметь против Джеро.

— Где Экене и Пьер? Ответь сейчас, если не хотеть пытка, — прорычал тот.

— Они в Нотцая, — ответила Софи тут же.

Джеро сщурил глаза и схватил Софи за волосы.

— Быстро ты предать друзья.

Он повернулся к друзьям и крикнул:

— Экене и Пьер у гаапи!

***

В хижине Этераямы было душно и сыро, пахло какой-то мертвечиной. В хижине находилось всего два человека — Токи и Этераяма. Они стояли, не в силах присесть на какое-нибудь мягкое сидение, и смотрели друг на друга. Токи стояла возле самой стены, Этераяма мощным телом заслонил ей дверь.

— О чём ты хочешь поговорить? — сурово спросил он. — Кажется, всё, что надо я слышал уже. Или есть ещё что-то?

Токи грустно заглянула в глаза Этераямы. Сколько раз они собирались вот так вдвоём. Болтали обо всём на свете, делясь самыми заветными тайнами, помогали друг другу, жертвуя своим временем? Токи признавалась себе, что, возможно, когда-то она любила Этераяму. Смелого тинуваку и хорошего друга, отправившегося за семьёй Экене к Коолже на переговоры с гаапи. Но… Вторая половина заглушала голос первой. Ничего, кроме злобы Токи не замечала в милых её сердцу когда-то глазах Этераямы.

— Я знаю, кто ранил моего дядю, — дрожащим голосом сказала Токи.

Лицо Этераямы вытянулось, покрылось недовольной рябью.

— Ответь только на один вопрос: подставив Экене, ты хотел вернуть меня?

Этераяма встал, прошёлся вокруг Токи и остановился возле лука, висевшего на стене.

— Мой ответ что-то изменит? — спокойно заметил он. — Ребёнок Экене исчезнет, а ты вернёшься ко мне? Я поступился своими убеждениями. А ради чего?

Токи молчала, ломая от волнения пальцы рук. Этераяма негромко присвистнул и оскалился уголком рта. Он бережно провёл рукой по соломенной стене своей хижины, поглаживая каждый причиндал, который на ней висел. Рука Этераямы остановилась на колчане со стрел. Он взял одну из стрел и облизнул.

— Обычная стрела, не правда ли? Но это только так кажется.

Выжидающе покосившись на Токи и, не дождавшись от неё нужной реакции, Этераяма вытащил из завалов вещей в углу хижины деревянную бутылочку и засунул конец стрелы в неё. Когда вынул стрелу, с её конца капала тёмная мерзкая жидкость.

— Это яд. А этих капель хватит, чтобы убить взрослого человека, — Этераяма издевательски усмехнулся. — Осталось только пустить стрелы.

— Нет! Ты не убьёшь Экене!

Токи вскочила, готовая руками вцепиться в стрелу. Но стрела оказалась прямо возле её живота.

— Если помешаешь, то ваш ребёнок умрёт, не успев пожить, — обмакивал в яде свободной рукой Этераяма другие стрелы.

Токи затаила дыхание. Она не могла сделать и шагу вперёд. Вынужденная своею беспомощностью, она отступила. Этераяма преспокойно отворил дверь и тут, едва не коснувшись стрелы, на него налетела Эми.

— Они вернулись, Токи! Посмотри, кто с ними!

Токи выбежала за Эми. Пока девчонки бежали, все тинуваку, ну разве за исключением самых ленивых, побросали свои дела. Без страха в деревню входили двадцать два гаапи. Мужчины тинуваку мгновенно выставили на врагов луки и стрелы, кто-то прихватил с собой даже ружьё. Этераяма, пустившийся за Токи и Эми, остолбенел, когда увидел, кто к ним пожаловал. Его ошарашенный взгляд столкнулся с взглядом вождя гаапи. Воифенако улыбнулся и лукаво кивнул.

— Гаапи хотят кое-что сказать, — громко провозгласил Экене, когда подоспели все тинуваку, а главное, Азубуик. — Говори, Нмачи.

Женщина вышла вперёд Экене, но тут её остановил Воифенако.

— Как вождь, говорить должен я.

Он загородил собой мать и воскликнул:

— На вождя Азубуика напал не Экене, а мой воин. Вот он, — Воифенако показал на соплеменника. — Об этом нас попросил Этераяма.

Изумлённый крик пронёсся по тинуваку.

— Мы нашли Этераяму, когда его уносили воды Коолжи. Это произошло до начала прошлых дождей. Мы вытащили Этераяму из реки, а у него к нам оказалась просьба — ранить Азубуика.

Тинуваку выпустили возмущённый ропот. Гаапи стеной стояли за своим вождём, не давая никакому врагу приблизиться к нему с оружием. Этераяма сжался в плечах. Он хотел закричать, что это всё неправда и наглая подстава Экене над его честным именем, но Воифенако говорил так громко, что никто не услышал бы Этераяму.

— Заметьте, ранить, не убить. Этераяме не хотелось, чтобы кто-то другой стал вождём после Азубуика. За это он заплатил возможность гаапи вступать на вашу землю. Мы согласились, разумеется, потому что давно хотели мира с тинуваку.

— Это ложь! — закричал Этераяма. — Экене в сговоре с ними!

— Тебя кто-нибудь видел последние десять дней до покушения на Азубуика? — усмехнулся Воифенако. — Где ты был, если не у нас, а потом прятал вещи сестры Экене на пути в Тсину.

— Точно! — воскликнул из толпы Баако. — Он говорил, что бухал. Но никто в Нолошо не сплетничал о невиданном доселе зрелище — пьяном Этераяме.

Этераяма рванулся вперёд на Экене, но сильные мужчины соплеменники схватили его за руки. Он за извивался, колчан со стрелами упал со спины. Этераяма понял, он проиграл.

— Да, это был я. Но я пошёл на встречу с этими мерзкими гаапи, чтобы мы были вместе, Токи, — она почувствовала на себе жалкий взгляд Этераямы. — Я не убил Экене только потому, что ты любила его. Я обратился за помощью к гаапи потому, что нигде мне не найти было хорошего лучника. Нотцаям не доверял, а жители Нолошо, мерзкие торгаши, разучились уже стрелять.

Вождь был жалок. Никто из соплеменников не шёл ему на помощь. На фоне изумлённой и поражённой толпы гордо и величаво стоял Экене.

— А ты хорошо меня за нос провёл. Не могу не похвалить тебя, — сказал он.

Из груди Этераямы вырвался судорожный смех.

— Ты, болван. Ты предсказуем. Я знал, что, забыв про разум, ты побежишь куда угодно за сестрой. Я знал, ты немедленно кинешься к Пьеру, ни с кем не попрощавшись, если у него случится беда. Тебя так легко предугадать. Ты даже не соизволил отвести детей нотцая в племя, передать в руки родителям. Это я тоже предсказал.

— А когда ты научился писать?

— Никогда, — зло засмеялся Этераяма. — Подкупил бутылками пива нашего посыльного. Все твои письма и письма от Пьера он сжигал, а потом написал своё от имени девчонки Пьера. Подставить тебя было так легко. Я боялся одного, что корабль уплывёт раньше или позже нужного дня. Но всё удалось.

Этераяма замолк, потом рявкнул:

— Я всё просчитал, кроме… Токи. Ты предала меня! — закричал он.

Токи даже не посмотрела на бывшего друга. Она обратилась к соплеменникам:

— Предатели должны быть наказаны. Предлагаю наш приговор Экене обрушить на Этераяму.

— Предлагаю убить его, — сказал Воифенако, улыбаясь, смотря на вождя Тинуваку. — В придачу ко всему здесь сказанному он хотел скормить крокодилу нашего ребёнка.

Шум среди тинуваку, поднятый словами Этераямы прекратился. Всё внимание устремилось к забытым гаапи. Воифенако смотрел на давних врагов без ненависти и обид.

— Не знаю к кому обращаться. Обычно такие слова говорят вождю. Азубуик, старейшины… Экене, мы, гаапи, предлагаем вам мир. Настоящий.

Как по команде гаапи бросили к ногам тинуваку своё оружие. Воифенако, сам не зная кому, протянул руку. Все молчали и не двигались. Никто не знал, кто должен пожать ему руку. Стоит ли вообще принимать мир от гаапи?

Бохлейн тихонько толкнул Экене.

— Ну же. Он ждёт.

Руки Экене и Воифенако, тинуваку и гаапи, соединились.

Этераяма лицезрел эту милую сценку, он кричал про себя. Нет. Нет! Не может быть. Он никогда не проигрывал. Какого куогши гаапи и тинуваку становятся друзьями?! Этот балбес с изуродованной спиной отныне всеобщий герой? А с ними Токи!

Он заколотился. Этераяма с размаху ударил мужчину, державшего его, ногой в пах. Освободил руки, вырвался и упал на землю. Перед глазами лежал колчан со стрелами и лук.

— Не бывать миру между племенами!

Этераяма вставил стрелу в лук. И выпустил её.

Быстрая тень проскользнула у его глаз.

Затем Этераяма пустил вторую стрелу. Яростная боль раздалась в теле Воифенако, вождь гаапи схватился рукой за грудь, она побагровела от крови. Изо рта брызнула слюна, в сердце Воифенако торчала стрела.

Экене дрожащим сиплым голосом мычал:

— П-Пьер?

Званный брат лежал возле его ног с пробитой правой рукой.

— Всё в порядке, Экене, — искренне засмеялся Пьер. — У меня теперь на одной руке два шрама будет.

Пьер легко и спокойно встал на ноги, а Воифенако тотчас упал с раскрытыми выпученными глазами. Гаапи бросились к оружию, но голос Нмачи остановил их.

— Нет. Смерть моего сына не должна пойти против мира. Не проливайте кровь, — со слезами на глазах промолвила Нмачи.

И внезапно все голоса огромной толпы порвал безумный крик Пьера.

— Моя рука! Она горит огнём!

***

Этераяма бежал, не разбирая дороги. Ноги несли неизвестно куда. Всё кончено, всё кончено, повторял он. Ему не найти приюта даже у ненавистных гаапи. Неизвестно откуда перед ними вырос отец в окружении своих каби. Один из соплеменников держал белую девчонку.

— Куда бежишь, сын? — странным голосом спросил Джеро.

— Отец…

— По твоей просьбе гаапи стрелял в Азубуика? — выпалил Джеро.

Голос отца звучал как гром. Смущённо теребила платье Софи. Джеро не верил своему вопросу. Он ждал только одного ответа от сына.

— Я, — разрушил все его мечты Этераяма. Всё равно уже не вырвешься ложью.

Перед глазами пронеслась рука отца. Острый конец ножа перерезал горло.

Софи склонилась над Этераямой.

— Он же ваш сын!

— Больше нет, — ответил Джеро.

Его бас заглушили шаги, доносящие из стороны Тинуваку. Коу, брат Экене, бежал и дрожал. Слабым от страха голосом он выкрикнул:

— Софи, Пьер умирает. В стреле яд!

***

Пьер кричал, пронзительно и жутко. Его крик слышался за пределами деревни. Острая ненормальная боль, охватывающая руку, казалось, распространилась на всё тело. Пьер не мог вымолвить ни слова, а только кричал. Экене разорвал рукав у брата и отшатнулся. Рука почернела от запястья и до локтевого сустава Стрела торчала прямо в шраме, оставленном солдатской саблей.

— Яд… — прошептала Токи. — Этераяма смочил стрелу ядом.

Из Пьера вырвался жуткий вопль боли. Боль окутывала его тело. Он пытался пошевелить рукой, но двигалось только плечо.

Экене рухнул на колени к Пьеру, вокруг которого собрались все сёстры и брат Экене с ошарашенными глазами.

— Пьер… Пьер… — протянул Коу.

Он только сейчас разглядел что-то родное в Пьере, вспоминая забытые братские чувства к нему.

— Где Софи? — слабый голос вылез наружу из Пьера.

— Я её найду! Найду! — крикнул Коу и побежал.

Экене слабо сказал:

— Я просил, не жертвуй собой ради меня.

Пьер попытался улыбнуться.

— Ты просил об этом Уэйта.

И он снова закричал. На глазах рука продолжала чернеть, яд двигался к локтю. Экене забыл про Токи, про гаапи. Брат умирал.

— Я умру? — прочитал его мысли Пьер. Экене мучительно молчал. — А ты так и не простил меня.

Экене застыл, поражённый его словами.

Тинуваку подняли Пьера, отнесли его в хижину Экене. Соплеменники столпились вокруг больного. Бохлейну пришлось выгнать всех, кроме Экене и целителей-шаманов. Старейшина влил орущему Пьеру в рот какой-то отвар. Когда он поднял руку над головой, Пьер задёргался в конвульсиях, выплёвывая отвар. Пот лился ручьём с его тела. Бохлейн сделал ножом надрез на руке, всего несколько капель пролились из раны. Кровь переставала идти в поражённую ядом часть.

— Какие травы нужны? Я всё принесу! — закричал Экене.

— Уже никакие, — вздохнул Бохлейн.

— Помоги мне уложить его в телегу! Ему нужен настоящий врач в Нолошо.

— Пока мы довезём его до Нолошо, он умрёт.

Бохлейн печально посмотрел на Экене.

— Только один способ есть спасти его. Отрезать руку.

— Режь!

Пьер закричал. Он поднял голову и грудь над кроватью и вновь завопил:

— Отрезай всё, что нужно! Я хочу жить!

В хижине остались только целители. В деревне стояла тишина, лишь адские крики Пьера разрушали её. Тинуваку и гаапи вместе ждали исхода.

Экене сидел возле своей хижины, склонив голову и не шевелился. Не простил меня, не простил меня, — слова брата не покидали его. “Считаешь, что я до сих пор злюсь на тебя за ложь? Обвиняю в смерти родителей, Мейкны, а заодно и Марани? Да я тысячу лет назад тебя простил. И виню себя, что тебя избил!”

Несколько раз Пьер до своего отъезда во Францию спрашивал Экене, простил ли он его? Экене всегда отвечал: “Нет”. Он ничего не скрывал от Пьера и признавался, что порой снова начинает его ненавидеть. Он не может уехать с Пьером и Шарлем не только из-за детей, а и потому, что невыносимо находится с братом больше суток.

Экене смог простить Пьера только, когда тот исчез за океаном. Но Пьер этого не знал.

В Тинуваку прибежала Софи. Заплаканная и растрёпанная она бросилась к Пьеру. Но целители силой выволокли Софи. То, каким она смогла разглядеть Пьера — окровавленным, изуродованным, бледным, всеми оставшимися силами сражающийся за ниточку жизнью, терпящим безжалостный нож Бохлейн — навсегда осталось у неё в памяти.

Операция продолжалась до сумерек. Пьер уже не кричал. Тинуваку робко занимались своими делами. Гаапи оплакивали вождя и думали о будущем в одной из хижин племени. С ними о чём-то говорили тинуваку. Возле экениной хижины терпеливо сидел Риго.

С восходом последних звёзд соломенная дверь отворилась, шатаясь и трясясь, с руками, запачканными в крови, вышел Бохлейн.

— Жить будет, — сказал он Экене и поцеловал его в голову. — До встречи. Не спеши ко мне в гости.

Бохлейн подошёл к сыну и шепнул так, чтобы никто из соплеменников не услышал.

— Собирай их. Я чувствую.

Софи и Экене вбежали в хижину. Пьер тяжело дышал, глаза были закрыты, но он не спал. Локоть и плечо — вот что осталось от его руки.

— Пьер, брат! — кричал Экене. — Я простил тебя! Простил давно! Спасибо, что спас мне жизнь!

— Дорогой, я люблю тебя! — плакала Софи.

Пьер ничего не мог сказать, операция забрала все силы, но он слышал каждое слово.

В хижину Бохлейна собирались родные. Два сына и дочь, племянники и племянницы, внуки, правнуки, двое праправнуков. Бохлейн покоился на кровати, положив голову на колени любимому сыну Филиппу. Риго облизывал его руку.

Бохлейн улыбнулся родным, погладил гепарда и издал последний вздох.

========== Глава 24. Возрождение ==========

Пьер шёл на поправку.

Он выздоравливал быстро; жажда жить буйным пламенем разгоралось в юноше, а молодой здоровый организм помогал хозяину возвращаться в строй жизни. Но несколько дней Пьера преследовала горячка, не опускала дрожь, острые боли, первые дни не было аппетита. Упорно Пьер пытался встать с кровати, но юноша, как только ногами касался пола, тут же падал на землю. “Я смогу, смогу!” — тут же говорил он. Никто не видел горькой боли на лице у Пьера, не слышал он него стона. Когда Пьер проснулся после операции, первым делом он спросил:

— Кто-нибудь, прочтите мне Сэмюэля Кольриджа!

В тот самый первый день, когда Пьер открыл глаза, случилось неслыханное — к нему на кровать сел Коу. Юноша молча посидел несколько минут с Пьером, оставил на столе гостинцев и ушёл, прошептав:

— Выздоравливай… брат.

Небывалое людское внимание преследовало Пьера, такого не было даже тогда, когда он только начал жить в Тинуваку, был приметной, любопытной и белой вороной среди соплеменников. На сей раз в юноше видели лишь героя. Те, кто презирал лжеца Уэйта, проникся уважением к Пьеру. В первый день, сразу после ухода Коу, к больному пришёл Азубуик. Неуверенно и боязно вождь пробубнил:

— Спасибо, что пошёл к гаапи, ты помог установить мир с нашими врагами.

Пьер только усмехнулся по-доброму, без злорадства:

— С нашими врагами… Я же не тинуваку, почему нашими? — Азубуик взволновано поник. — Мне вспоминается, — продолжил Пьер, — однажды ты не хотел договариваться о выкупе за своих соплеменников, моих самых близких друзей.

Мужчина опустил глаза и метнул взгляд на дверь, ему хотелось уйти, но совесть не позволяла. Пьер улыбнулся, давно он не общался с Азубуиком, совсем недавно вождь тинуваку и видеть его не хотел.

— Я прощаю тебя, Азубуик, за тот день, — сказал Пьер, заставив вождя вздрогнуть. — Лично мне добра ты принёс больше, чем зла. Ты разрешил мне жить в Тинуваку, не раз вытаскивал нас с Экене из передряг, забрал Марани, нашу сестру, из рук нотцаев. Я предпочитаю видеть в людях хорошее.

“Только вперёд без обид и зависти”, — так повторял изо дня в день, от часа в час Пьер, борясь с мучительной болью, которая окутывала остаток его руки, но казалось, поглотила всё тело. Он поднялся на ноги лишь на седьмой день, когда сжигали тело Бохлейна. Пьеру, единственному человеку из всех собравшихся, разрешили присесть на землю или стул. Но юноша отказался.

— У меня нет руки, но ноги остались, — звонко сказал он.

По традициям Тинуваку Бохлейн предавался огню, считалось, жизнь пришла с солнца, на солнце она и должна вернуться. А как туда попасть, разве не в ярком красном огне, которое подобно солнечным лучам окутывает всё живое и мёртво, к чему прикасается? Проводить Бохлейна в последний путь пришли из нотцая, Нолошо. Провожали его и гаапи. Дождь в этот день остановился, ветер затих. Мирным шлейфом поднималось пламя от костра к небу. Душа старейшины покидала своё племя. Тело его исчезало также быстро, как и душа. Бохлейн возвращается домой, говорили тинуваку.

Сразу после похорон старейшины домой отправились гаапи во главе с новым вождём — Нмачи. Женщина выглядела болезненно, она иссохла за несколько дней, смерть единственного сына может сломить любого, даже мать и жену вождей. Но в сердце Нмачи жила мечта — поменять племена, восстановить всё то, что разрушил её муж, не смог вновь создать сын. Эта мечта пьянила женщину и наполняла тело силой.

Ни один тинуваку не задерживал гаапи, не заикался о мести и соблюдении законов старого перемирия. Путь гаапи преградила лишь стихия: моста отныне не было никакого, чтобы пересечь реку, кишащую крокодилами. Дорога домой закрылась. Но гаапи не остались на чужой земле, тинуваку вместе с ними стали строить мост. Настоящий, крепкий, долговечный.

А пока над жестокой рекой строился мост, в деревне тинуваку рождались два дома. Их возводил Экене — один себе и Токи, второй брату и сёстрам. Их старая хижина залилась кровью Пьера, поэтому решено было её снести и отстроить всё заново. Пьер помогал брату в постройке домов. С одной рукой работалось тяжело, но для него это не стало помехой. Правда, как-то раз вылетел у него топор и пролетел над головой Коу, вторым помощником Экене. Мальчишка завопил:

— Смерти моей хочешь? Я боюсь возле тебя стоять. Пьер, тебе неудобно работать одной левой рукой, не напрягайся, я выполню твою работу.

— Мне не нужны няньки. Если не смогу научиться работать левой рукой, то научусь рубить деревья ногами, — без обиды ответил Пьер и засмеялся. — Я ещё молод, чтобы меня боялись. Вся жизнь впереди, успею людей попугать.

Строительство шло полным ходом. В деревне взамен старой гнилой к этому времени хижины появилось два новых дома, над рекой возвышался мост. Быстрее, шумнее, дружнее… стройка вселялась в сердца людей. Неструганными оставались лишь отношения двух племён, всеобщее и отдельное будущее народов. Как только после возведения моста домой вернулись все тинуваку, состоялось всеобщее собрание тинуваку. Его открывал Азубуик. Азубуика не посвящали повторно в вожди, но все эти дни к нему обращались как к главе племени. Рядом со старым товарищем стоял Джеро. Он выглядел как сама смерть. Неудивительно, единственный сын умер, жена ушла тут же, как узнала о гибели Этераямы; гаапи были так близки, но отомстить им за смерть родителей и братьев нельзя, — жизнь палачей, которые забрали у него самых близких людей, давно оборвал Пьер. Собрание начиналось с гаапи, что никого не удивило. Говорили про начало дружбы двух племён, про мир.

— Кому нужно это перемирие? По нему нас всех положено убить, раз мы бродили по земле гаапи, вбивая столбы для моста, — задорный смех доносился от тинуваку.

— Знаете, они вроде ребята неплохие. Не виноваты же дети за грехи отцов.

— На наших стариках крови не меньше, чем на их.

Находились противники такого быстро мира с давними врагами, но это не изменить: всегда есть недовольные, в любом вопросе. Но теперь они остались неуслышанными и непонятыми, люди слушали приверженцев новой дружной жизни, которых когда-то так легко выгнали с племенного собрания двадцать восемь лет назад. В конце собрания, когда люди надумали уходить, Азубуик остановил соплеменников:

— Братья и сестры, мы о многом поговорили. Но не затронули главное — судьбу нашего народа. Гаапи уже выбрали нового вождя, а у нас его до сих пор нет, — Азубуик замолк. Молчал он долго, обдумывая свои мысли и проглатывая неприятный осадок, который воцарился во рту, а потом произнёс. — Экенечидисинпу, я от имени всего племени прошу тебя стать вождём тинуваку.

— Я подумаю, — многозначно ответил Экене.

Экене не стал советоваться с соплеменниками, друзьями, сёстрами, даже с Пьером и Коу он не говорил. Этот вопрос Экене хотел обсудить только с Токи.

***

В хижине было тихо и светло, сквозь щели и большую дыру, называемую тинуваку окном, проникал свежий ветерок, сверху барабанил лёгкий дождь. “Звезды необычно ярки”, — заметил Экене. Он перевёл взгляд на Токи, готовившуюся ко сну.

— Токи, — голос Экене был тих и осторожен — я ни с кем не разговаривал об этом. Этот вопрос касается не моих сестёр, не Пьера, не самих тинуваку, а в первую очередь тебя и меня. Как ты думаешь, становиться мне вождём? Я, честно, не знаю.

Но вместо ответа Экене получил лишь растерянные объятия Токи.

— Ты же мечтал в детстве уехать во Францию.

— Да, мечтал, но в детстве, — медленно проговорил Экене. — В те годы я мечтал и о мире тинуваку с гаапи.

— И он наступил благодаря тебе, — Токи поцеловала его в нос.

Лицо Экене, на котором в последние дни редко можно встретит было улыбку, стало ещё задумчивее и даже печальнее.

— Даже не верится, — хмуро пробурчал он. — Думал, мир настанет очень не скоро. При моих детях, если только.

Токи тихонько засмеялась и погладила живот.

— Наш малыш помогал папе.

Экене положил руки ей на плечи. Его каменное лицо ничего не говорил Токи. Не видно даже было замешательства, растерянности, которые бурлили в Экене.

— Я не знаю, что мне выбирать: вождя тинуваку либо жизнь в Европе. Эти два пути равнозначны для меня. Стать вождём тинуваку — о таком я, балбес, не мог даже заикаться! Растить дружбу между нашими племенами и гаапи, стать опорой соплеменникам… Это моя мечта. Мои молитвы быстрее будут доходить до алуани и Сюолуна. Я, как Азубуик, смогу спасти невинных детей от нотцаев. Такова моя жизнь здесь.

Экене задумчиво провёл рукой по животу Токи, своему будущему ребёнку.

— Если мы с тобой уедет во Францию, самое главное не изменится. Пьер, конечно же, поможет нам с домом, мне с работой, но простым обывателем и гражданином я не смогу стать. Мне необходимо в чём-то быть замешанным, жить не только для себя. Токи, этот малыш, которого я ощущаю в тебе, другие наши дети не станут для меня единственным смыслом жизни. Ты видела, что здесь я в последние года всё и помогал соплеменникам, там буду помогать кому-то другому.

Взгляд Пьера, его вялые и неуверенные движения начали говорить, и говорили они лишь одно — сомнение.

— Я обо всём думал сегодня, даже с кем мне придётся общаться. Конечно, в Тинуваку живут друзья моего детства, а в Париже лишь один приятель — Денис, про которого рассказывал я. Но дело не в них, с главными людьми я всё равно буду разлучён. Останусь в Тинуваку — с Пьером и Шарлем буду видеться раз в несколько лет; уеду в Париж — придётся расстаться с Коу и тремя сёстрами.

Экене вздохнув, ощущая на себе тяжесть выбора, который пал на его плечи. За свою короткую жизнь Экене часто приходилось вставать на сторону одного, жертвуя другим. Но никогда это не давалось с таким трудом, как сейчас. Два места, два дома, окружающие его люди были равнозначны.

— Токи, твоё слово решающее. Где ты хочешь создать будущее нашей семьи?

Токи смотрела на Экене и просто молчала, она обдумывала каждое слово, которое услышала. Экене не вытерпел и затормошил её.

— Перестань! — закричала Токи. — У тебя был день, чтобы подумать, но ты ничего не решил. А от меня требуешь мгновенного ответа?

Мучительно Токи потёрла голова, которой начала болеть.

— Мне очень хочется побывать за океаном, посмотреть на тот мир, о котором ты столько рассказывал! Но могу ли я там жить? — она пожала плечами. — Ты сможешь, а вот я… Экене, я бы хотела остаться в Тинуваку.

Экене улыбнулся и поцеловал Токи в лоб.

— В таком случае я исполню просьбу соплеменников.

***

Церемония посвящения состоялась совсем скоро. Она была ещё страшнее, чем церемония взросления. Но что хуже, второго шанса её пройти у человека просто не было. Или он станет вождём или нет. Старейшины кормили и поили Экене какими-то мерзкими снадобьями, которые за считанные минуты отбирали у человека все силы, нагоняли на него сон, отрешение от жизни и, самое ужасное, тоску, которая сводила с ума, вызывала два желание — умереть самому, избавившись от стараний, и убить остальных, в Экене пробуждалась давно забытая ненависть. Он не понимал — откуда? Но зелье сводило его с ума. В одночасье вернулась злоба на брата, ревность к Токи, обида на тинуваку, гаапи, появилось отвращение к Коу и сестрам. Но Экене, невзирая на боль, усталость, чувства, обязан был отправиться на охоту, ввести вперёд соплеменников и остаться человеком. Одна жалоба на боль, один укор в сторону тинуваку равнялся провалу. Вождя, главу целого народа, не должно сломить ни что.

Но для Экене адское зелье, вновь бессонные ночи, голодные ночи не стали камнем преткновения на пути к цели. Месяцами, живя во власти ненависти и желания отомстить, Экене изучил насквозь эмоции демонов. “Никогда я им не поддамся”, — твердил он ежеминутно.

Охота завершилась удачей, мало того, на пути тинуваку попалось крупное животное — будущий вождь не показал своей слабости, он был бодр и готов к бою, хотя на самом деле его тело было истощён, он не поддался холодному голосу яда, который призывал наброситься на соплеменников с ножом.

Экене видел себя на грани смерти, чувствовал опустошённым, вывернутым, но между с этим — заново рождённым.

Когда главная часть церемонии закончилась, как было принято у тинуваку, племя начало выбирать новому вождю новое имя. Но, посовещавшись и поспорив, для Экене решено было сохранить его имя, подаренное матерью и отцом — “данный нам небесами”.

— Это духи подарили нам его! — воскликнул Баако. — Несколько лет они через балбеса Экене наказывали нас за грехи той войны, а потом Экене оказался самым большим подарком небес.

— Мне тебе в лоб двинуть за наказание небес или поблагодарить за тёплые слова? — посмеялся Экене.

Через семь дней, когда Экене полегчало, у него с Токи состоялась свадьба. Она была не менее яркой и торжественной, чем церемония посвящения. Но Экене и Токи, как только закрепили перед духами свои души, сердца и тела, ушли со своей же свадьбы. В деревне веселье было в самом разгаре, но пусть этим занимаются соплеменники, Экене и Токи хотели тишину. Много шума было в последнее время у них. Молодожёны и двое их друзей Пьер и Софи стояли на поляне за деревней и наблюдали за пляшущими тинуваку.

— Как всё у тебя, брат, быстро, — подметил Пьер.

— Если не ты, то этой свадьбы не было никогда. Спасибо, Пьер, — Экене вздохнул, не скрывая чувства вины, — ради нашего с Токи счастья тебе пришлось стать калекой, лишиться руки.

— Какой руки? А, ты про эту! — оторвался от танца тинуваку Пьер. — Я даже рад, что её нет. Вместе с рукой я избавился от шрама, полученного на революции. Шрама, который день и ночь мне говорил: “Пьер, твоя жизнь заключается в постоянных метаниях туда-сюда, поиске своего места в мире и счастья. Прозябания дней в иллюзиях”.

Пьер потрогал рукав рубашки, где ничего не было, и усмехнулся. Прошёл месяц, но он не замечал отсутствия руки. Нет, не из-за фантома конечности. Просто у Пьера были руки, готовые поддержать его и помочь встать на ноги: Экене и Токи, Коу и Софи, мечта отправиться в путешествие по миру и недавно поставленная цель — вернуть старое имя.

Ему приходилось нелегко. Он заново учился писать, одеваться, ест, учился мыться, как учатся маленькие дети, освободившиеся от заботливых материнских рук. Но для Пьера потеря части тела была временной трудностью, преградой, с которой со временем надо научиться жить. “У меня были гораздо большие потери”, — говорил он.

— Ребята, — сказал с прискорбием Пьер, — были времена, когда я верил, что счастья нет. Счастье — всего лишь миф потому, что счастье заключается в покое. А в жизни лишь только на несколько мгновений может возникнуть столь желанный покой, когда мы осуществим нашу мечту, а дальше снова суета, снова поиск новой цели в жизни. Опять поиск нового счастья.

Он оглядел своих близких, их улыбки, как вино опьяняли Пьера, за их спинами на солнце сверкала зелёная сочная трава, недалеко виднелся лес, в котором трещали, кричали на все лада разноцветные птицы, мелкие зверки, крупные хищники. А краски… даже серые блеклые камни сияли в лучах рассыпного солнца.

— Нет, — заговорил Пьер с воодушевлением. — Нет, счастье существует. И оно заключается не в покое. Покой невозможен. Покой — смерть, забвение. Жизнь — движение. Наше счастье в самой жизни, в каждом её моменте, каждом миге, будь оно радостное или печальное. Нет на свете большей благодати, чем возможности жить. И самое главное — уметь наслаждаться этой жизнью, уметь быть счастливым не в определённом месте в определённых условиях, а находить счастье во всём, что тебе окружает: в друзьях и врагах, в красивом и безобразном, в великом и незначительном.

Пьер встал лицом перед Токи, Экене, Софи и объявил:

— Перед вами я торжественно клянусь соблюдать всю жизнь три закона! Первый: если меня что-то будет не устраивать, что-то мешать, то не жаловаться, а стараться это изменить. Второй: смотреть на жизнь через свет, а не тьму. Третий: благодарить жизнь за хорошие дни и благодарить жизнь за плохие дни; беды нам никогда не даются нам просто-то так, мы извлекаем из них свои ошибки, становимся мудрее.

Пьер посмотрел в сторону племени. Тинуваку веселились, вместе с ними бегали ручные кошки, собаки, кто-то шуршал в траве, Риго, отправившийся от смерти друга, мурлыкал на коленях Филиппа.

— Человек должен уметь жить, а не существовать, — сказал Пьер. — Только человеку из всех тварей небесных дано прекрасное свойство: умение радоваться жизни, а не жить только ради своих инстинктов по воле этих же инстинктов. Там, на революции, в погоне за великим, ослеплённый чужой страстью и яростью, я задался вопросом: “Выбирай, что ты хочешь? Существовать хуже, чем зверь, ведь зверь по своей мере счастлив, или жить, как человек?” Я выбрал второе.

Тёплая рука взяла его рука. Софи нежно улыбнулась и кивнула головой. Пьер погладил её пальцы и отпустил. Нельзя заставлять людей плакать на свадьбе. Время для разговора будет чуть позже.

***

Прошла всего неделя. Экене с головой ушёл в дела племени, в его новую с Токи семью. Пьеру это было на руку, никто хоть не помешает ему построить свою жизнь. Софи не предчувствовала беды, за этот месяц Пьер стал прежним — милым и общительным с ней другом. Решение Пьера заставило её врасплох, когда они гуляли за деревней вдвоём.

— Софи, нам надо расстаться, — холодно и резко прозвучал голос Пьера.

Софи хмуро подняла глаза на него. “Эта шутка! Мне просто послышалось из-за сильного ветра! ” — подумала она, это было так не похоже на поведение Пьера, который кричал, выдумывал глупости, но никогда не переходил к делу. И тут же содрогнулась, вернувшись в реальность. На глаза навернулись непрошеные слёзы.

— П-почему? — вырвалось у неё и Софи сразу же нашла ответ на свой вопрос, едва задала его. Ревность к Жерару.

— Жерар показал, что мы не сможет быть вместе, — подтвердил Пьер её мысли, но на ревнивого Отелло он не смахивал — У нас не может получиться будущее.

— Пьер…

Софи пыталась взять себя в руки, казаться сильной, но слёзы предательски выдавали её. Она могла только смотреть на Пьера и изучать его, пытаясь понять любимого. В манерах, в голосе, в походке Пьера не было ни капли жалости, намёка на розыгрыш; жестокая правда поселилилась на лице Пьера.

— Когда ж ты забудешь про Жерара? Я люблю тебя, а не его! Разве не видно?! — прокричала Софи.

— Я вижу, ты любишь меня, — вздохнул Пьер. — Но так… не сильно.

Щёки Софи вспыхнули от гнева.

— Что ты несёшь? Я весь Париж обошла, когда ты по баррикадам ползал! Я ночами не спала, за тобой смотрела после ампутации, кормила с ложки и мыла тебя первые дни! У тебя есть весы, в которых измеряется любовь? Скажи, в чём она измеряется! В дюймах, литрах, градусах?

Софи потемнела на глазах, вся задрожала.

— Ты меня разлюбил? — невнятно пробормотала она.

Пьер покачал головой. Его голос опустился вниз, потускнел.

— Нет, я тебя люблю. Но я не уверен в завтрашнем дне с тобой. Мы, конечно, можем снова вернуться в квартиру твоего отца, снова гулять по паркам и лесам… цветочки, поцелуйчики, обнимашки… мне это надоело. Я хочу большего. А у тебя… Вчера Жерар, завтра Эдгар. А я так, запасной вариант, — Пьер прищурил глаза. — В 1816 году развод запретили, мы оба повесим себе хомут на шею.

Пьер замолчал. Он не хотел молчать, боялся, что Софи переговорит и, возможно, отговорит его. Однако она стояла замертво, не в силах открыть рот.

— Ты отправишься домой завтра, — сказал Пьер. — Поплывёшь на “Лахесис”. Я отправлюсь домой через месяц-другой, хочу пожить немного в Тинуваку. Я поеду на другом корабле, потому что доверяю тебя лишь людям на “Лахесис” и больше никому.

Они молчали. Софи не выходила из оцепенения. Пьер отвёл потрясённую девушку домой к Экене, бегло всё объяснил, и, чтобы брат не напал на него с упрёками, поспешил в Нолошо собирать вещи Софи.

Софи не приехала в дом Пьера ночевать. Всю ночь она стояла возле хижины Экене, не в силах переступить порог, и не отрываясь от тёмного неба смотрела на безжизненный полумесяц, чей свет тускло окутал землю. Несколько раз Экене и Токи заботливо отводили Софи домой и предлагали выспаться, но спустя время Софи выходила на улицу и продолжала пристально смотреть вдаль, не видя вокруг ничего. Софи поняла, что такое быть “не мертвой и не живой”.

В порт она приехала утром вместе с Экене и Токи. Молча она взяла свои чемоданы, отказавшись от помощи Пьера и Экене, и села на корабль.

— Спасибо за этот прекрасный год с тобой, — улыбнулся Пьер на прощание.

Корабль тронулся молча. Шумные чайки, обычно кричащие над суднами, почти что не летали, в порту случайные люди перебрасывались лишь парой слов. Молча и уныло проходило прощание двух любящих сердец.

— Ты дурак! — стукнул Пьера по спине Экене, когда “Лахесис” скрылась с горизонта.

— А я считаю, что Пьер правильно поступил, — заступилась за нового родственника Токи. — Если чувствуешь, что надо расстаться, то нечего мучать себя и Софи.

На её слова Пьер ничего не ответил. Молча и тихо он оставил молодожёнов, Экене с Токи и не заметили, что Пьер покинул их. Он шёл в местную церквушку. Церковь Нолошо не блистала величием и красотой соборов, в которых бывал Пьер. Но он не замечал разницы. Пьер присел на скамейку в уголок и так маленькой церквушки, скрестил пальцы и погрузился в себя. Кроме него в церкви не было ни души, с незакрытого окна дул аромат свежих цветов.

— Спасибо Тебе за всё, — сказал Пьер несколько слов.

Пьер не уходил. Но он не просил помощи. Пьер перечислял всё то, за что благодарил небеса.

***

Раньше морской болезни у Софи не было, она проявилась лишь сейчас. Софи почти не выходила из своей каюты, лежа на койке и прикрыв голову подушкой. Перед глазами на соседней стене висел мерзкий календарь. Каждый день Софи отрывала лист, взирая на всё новые и новые цифры. Листиков оставалось совсем ничего, не за горами был новый 1831 год. А “Лахесис” всё плыла и плыла…

Софи похудела, под глазами появились тёмные от бессонных ночей круги — всё это было последствием бесконечных дум о Пьере, гаданий о том, что она сделала не так. Софи постоянно спрашивала у команды судна, когда же они приплывут-то? Но “Лахесис” не прошла и половины пути. Как же медленно ползли дни!

— Да вы скисли совсем! — порой восклицали моряки. — Мадемуазель, что вы чахнете зря по Уэйту Бар… то есть Пьеру Лоре? Найдёте себе другого жениха, у которого не будет чертей в голове. А с ним вы всё равно не увидите тихой жизни, месье Лоре не может стоять на месте.

— А я и не хочу тишину и застоя, — ответила как-то Софи.

Но как быть, как дальше жить, она не имела понятия. Софи не думала о своём будущем, она копалась в прошлом, рассматривая словно ювелир под увеличительным стеклом каждый свой шаг и слово. Но вокруг она видела лишь ревность Пьера к её любовнику Жерару, который и любовником не был, и не строил даже в мыслях планов о ней. Постепенно Софи стала забывать Жерара, на ум приходили другие мысли. Как прыщавая маленькая девчонка, которую отверг юнец-мальчишка, Софи изучала каждое утро себя в зеркало, ища недостатки в своём лице, фигуре. Она видела растрёпанную кикимору с проваленными щеками, но понимала, что дело не во внешности. Раньше такой она не была.

Необъяснимое и страшное для Софи чувство обиды подкатывалось к горлу.

— Что я тебе сделала не так, козёл? — однажды выкрикнула она.

На двадцать второй день плавания Софи выбрасывала Пьера из мыслей, хотя он так и норовил туда залезть, чтобы его невидимый образ снова мучил её. Софи начала рассуждать о будущем. “Сперва в Марселе надо будет навестить его отца, — прикидывала она, закрыв лицо руками. — Сказать, что Пьер задержится на неопределённый срок. Что потом? Навестить бабушку и родителей в Лионе, потом в Париж…”

Голос сомнений появился в Софи.

“А зачем мне в Париж? Что меня там держит? Работать в больнице я и в Лионе смогу. Зачем мне возвращаться туда? Меня больше никто не держит”.

“Как так всё случилось?” — снова заиграл безжалостный ураган в душе.

Жена и сын, революция, друг детства, расправа над ним, его оскорбления… Жерар. Софи пыталась разобраться во всей своей жизни, чтобы понять Пьера. Жерар только повод, причина их разлада кроется глубже, понимала она. Ревность? От неё не осталось ни следа с последнего разговора. “Что не так со мной? Что не так с этим чёртом Пьером? — со злостью вспыхнула Софи. — Из-за своей руки что ли бросил меня? Да мне плевать есть у него руки или ноги, лишь бы голова на плечах оставалась, в чём начинаю сомневаться!”.

— Как он мне надоел! — закричала Софи в пустой и тёмной каюте. — Надоел, понял ты меня?! Если бы я не поехала на этот бал! И вообще в Марсель! — взвизгнула Софи. — Жила бы себе спокойно и не знала никакого Пьера Лоре. Угораздило послушаться Изабелль!

И вдруг Софи дёрнулась. Она посмела обвинить в своей беде другого человека! “Что за мысли у меня? При чём тут кузина или кто-то другой? Есть только я и Пьера!”

Всё для Софи стало проясняться. Казалось, она пробуждается от какого-то страшного сна, который носил её имя. Нет Жерара, нет его жены, в их ссорах виноваты лишь они двое. На неё смотрел перед отправлением “Лахесис” Пьер, с ней хотел он построить будущее и с ней он его разрушил последним разговором.

“Разговор, — задумалась Софи. — Был ли он вообще?”

Разговор — беседа двух и более человек. Но тогда говорил Пьер, она плакала и мямлила. И так все дни после июльских событий. Софи ясно видела вдалеке себя — скрученная, несчастная, забитая, с невысыхающими от слёз глазами. Да, тогда она следила за собой, но разве Пьеру нужна была внешность? Мямлящую женщину видел перед собой Пьер, женщину с постоянными оправданиями. А до революции упрямицу, которая то и дело бегала от него к родственникам или к другу. Это был всего лишь друг, но стало ли лучше Пьеру, когда он узнал правду? Первый в жизни скандал решался обидами и слезами… слезами, постоянными слезами, беготнёй с жалобами к родственникам и подругам.

Последний так называемый разговор, Софи не помнила, что она объясняла Пьеру. Она сначала слушала его обвинения, а потом слушала утешения заботливого Экене.

“Находила в себе смелость говорить с солдатами, бунтовщиками, с вооружёнными каби, а тут? Я жалкий трус”, — нахмурилась Софи.

Корабль вдруг зашатало. Все думы быстро испарились, морская болезнь вернулась. Софи выбежала на палубу.

— Что случилось? — спросила она у матроса.

— Нам навстречу корабль другой идёт, сбавили ход, чтобы не стукнуться.

Софи припала к борту, грустно смотря на воду и корабль.

— Британский флаг, — сказала нехотя она, когда ей дали подзорную трубу.

Матрос взял у неё трубу.

— Да я знаю этот корабль! “Голубь”. Он в Нолошо плывёт!

Нолошо! Софи вскочила. Нет, не может быть! Первый встречный корабль и… Нолошо? Там, где Пьер?

Круговорот мыслей заплясал в голове. Цветные картинки замелькали перед глазами. Бал, рука, посиделки у костра, ссоры, суд, расставание. Всё перемешалось, в сознании царил лишь перевёрнутый неподдающийся порядку хаос из воспоминаний и больше нечего.

— Остановитесь! — закричала Софи. — Скажите им, чтобы остановились! Мне нужно на тот корабль!

— Не положено нам пассажиров пересаживать с корабля на корабль, как из повозки с лошадью, — буркнул матрос.

— Мне очень нужно! — взмолилась Софи.

Команда “Лахесис” оставалась глуха к её мольбам.

“Сейчас или никогда”, — дошло до Софи.

Она осмотрела корабль, выискивая место на палубе, где не толпились матросы, ловко залезла на борт, отмахнулась от рук матросов, которые тут же подскочили за ней, и спрыгнула вниз.

Ещё не раздались звуки шлепка об воду, как тело пронзила боль, которую Софи не испытывала никогда. Солёная вода поглотила её с головой. Софи поплыла вверх, к свету, к воздуху, не обращая внимания на холод, на скрутившееся болью тело, на голову, которая трещала как после удара молотком. Она вынырнула и направилась к английскому кораблю. Тяжёлая морская вода билась об лицо, жгла глаза, забивалась в рот — волны сегодня разыгрались на славу. Но Софи плыла к кораблю. На “Лахесис” крутились и бегали матросы, готовя спасательный круг, шлюпку и бросая якорь. Спасательный круг шлёпнулся прямо возле глаз Софи, но она откинула его прочь, ей не нужна была помощь. Помощь, мешающая её счастью.

С “Голубя” раздался английский голос:

— Человек за бортом!

***

Ясное голубое небо отражалось в лазоревой глади воды, на море стоял штиль. В порт Нолошо зашёл корабль и остановился, спустив трап. Пьер возвращался с гостей от знакомых, что жили возле порта. Он собирался домой.

— Пьер!

Этот голос! Это невозможно! Пьер повернул голову. Нет! Она переместилась по воздуху? Она должна быть на пути к Марселю, если уже не в городе!

Софи стояла возле Пьера и смотрела на него чистыми храбрыми глазами. В её них читалась то ли грусть, то ли радость. Софи не понимала, что сейчас она чувствует. Но знала точно — плакать она не собирается.

— Давай поговорим, Пьер. В последний раз.

========== Эпилог. Часть 1 ==========

Комментарий к Эпилог. Часть 1

Возможно, читатели посетуют, что я так долго тянула с заключительными главами. Я хотела выложить их ещё в январе, но обнаружила интересную деталь: самая первая глава опубликована 26 февраля, в день, когда родился Уэйт Барре. Поэтому я решила закончить книгу 10 февраля, в день рождения Пьера Лоре.

Ослепительные лучи весеннего солнца сверкали на ясном небосклоне, заливая всё вокруг, освещая и согревая каменные дома, людей, что ходили по улочкам, море, корабли, стоявшие покорно в порту. Лёгкий ветерок поигрывал с листьями, на которых сохранились хрустальные капельки утренней росы. Близ порта, в небольшом домике, пузатый четырёхлетний карапуз прыгал на спящем мужчине. Этот мужчина мирно спал и похрапывал, прижавшись к нему, посапывала женщина.

— Папа, вставай! Ну вставай уже! — заворчал малыш. Толстенький, русоволосый ребёнок с игривой радостной мордашкой.

— Филипп, ты посмотри на часы, — сонно протянул отец. — Солнце только взошло, нормальные петухи даже не кукарекают.

— Зато “Лахесис” уплывёт! — закричал Филипп.

Мама приоткрыла глаз, слегка взглянув на часы возле кровати, и сию минуту подпрыгнула, затормошив мужа.

— Пьер, да ребёнок не шутит! Вставай!

Но Пьера не нужно было будить, при слове “Лахесис” он сам подскочил. Ровно семь часов, сын был лучше любого петуха. “Это мы хорошо с Софи погуляли до середины ночи, — посмеялся он про себя. — Прошли те времена, чтобы под ручку вдвоём ходить по городу, а мы всё ходим”.

Пьер поднял на руку сынишку, чмокнул в нежную головку и опустил на землю.

— Пип, поиграй пока с Эдгаром или со своим любимчиком Нико. Нам с мамой нужно одеться.

Сын послушно кивнул головой и крикнул отцу:

— В следующий раз меня с собой возьмёте на прогулку! Вы будете говорить, а я посторожу ваше время, не дам ему убегать.

К Пьеру подошла Софи и положила голову на плечо мужа.

— Весь с тебя, — улыбнулась она, — такой маленький, а беспокоится за близкий.

— И в тебя, — Софи получила лёгкий поцелуй Пьера.

Супруги собрались быстро. Медлить они не любили с молодости, к сорока годам эта привычка никуда не ушла. Софи собрала кудрявые каштановые волосы в пышный хвост и подобрала их красивым голубоватым бантом. В последнее время среди её знакомых, да и вообще женщин в стране, пошла мода на короткие причёски, но Софи не привыкла укладывать волосы полукругом на голове. Софи не сильно изменилась за двадцать лет. Конечно же, на её лице проглядывать стали первые морщинки, но она пылала по-прежнему жизнью, сохраняла блеск в светло-серых глазах и оставалась такой же красавицей. А вот у её мужа на макушке слегка посверкивала лысина. Но она мало волновала Пьера: он пронёс сквозь года дух жизнелюбия. Ухоженная маленькая бородка, красивый тёмный фрак, который помогла одеть жена, — и больше ничего не нужно Пьеру.

В спальне супругов стояла тишина и покой, но как только они преступили порог гостиной, всё спокойствие мигом улетучилось. Двое мальчишек четырёх и восьми лет гонялись друг за другом по комнате с шумными криками и смехом. Рядом со звонким шариком игрался чёрный котёнок с белым пятнышком на носу. На кресле-качалке Шарль бойко ругал детишек, если кто-то нарушал правила игры.

— Доброе утро, мама и папа, — неожиданно остановился старший рыжий мальчик и робко поздоровался.

Софи присела к сыну и погладила его по щеке.

— Привет, Эдгар. Как тебе спалось? Этот егоза, — взглянула она сердито, но между тем ласково на Филипа, — не мешал тебе?

Эдгар скромно улыбнулся и побежал к братишке. Играли они шумно, дом стоял ходуном. Но через игру можно было заметить отличия в этих двух разных по возрасту и внешности мальчишках. Малыш Филипп, или как его звали в семье, Пип, с увлечением придумывал правила простой игры в догонялки, он не боялся никого и ничего, ну разве только строгих маму, папу, да ворчливого деда. В мальчонке уже в таком юном возрасте чувствовался благородный рыцарь. Когда Пьер решил забрать у котёнка шарик, чтобы подразнить его, Филипп озадаченно посмотрел на папу и серьёзно проговорил:

— Это вещь Нико. Пожалуйста, папа, верни её. Я не позволю даже тебе обижать моего друга.

Брат не уступал Пипу в прыткости и неутомимости, но бывало, если что-то уронив, мальчишка испуганно вздрагивал и поворачивался на родителей. Только когда он видел их добрую улыбку, то к нему возвращалась храбрость. В этом не было ничего странного. Год назад Пьер и Софи забрали его из одного деревенского приюта, где мальчик прожил всю свою короткую жизнь. Приют этот славился жестокими воспитателями, которые не жадничали на побоях. Когда только Софи и Пьер забрали Эдгара, мальчик за столом в присутствии новых родителей даже боялся съедать больше половины тарелки.

— Всё готово! — донёсся с кухни девичий нежный голос. — Дедушка, мальчишки, идите завтракать! Мама, папа, я вас жду.

Стол накрывала юная девушка семнадцати лет. Она была среднего роста, стройная, одетая в скромное розоватое платье. Коротенькие светлые волосы, доставшиеся от Пьера и завитые в кудри, украшал белоснежный обруч. Девушка не обладала особой красотой, но в её ярких маминых глазах сверкало чистое и искреннее обаяние юности.

— Пип, не лезь в конфеты, они после еды! О, куогши, и ты туда же, Эдгар! — разгневалась сестра, когда братья потянулись к корзиночке со сладостями.

Рыжик грустно убрал руку.

— Ну ты и вредина, Катрин, всего одну не дашь!

— Я тебе покажу вредину! — покраснела Катрин и схватилась за ложку, чтобы треснуть мальчишку. Но вдруг быстро успокоилась, злость резко улетучилась, сменив место радости. Эдгар начинает обзывается — это хорошо с одной стороны, он забывает приютский страх.

Катрин пригласила на самоё почётное место Шарля и хотела сама усесться с ним, но братья стали драться за стул возле деда, пришлось отодвинуться. У ребят было много бабушек и дедушек, что родных, что двоюродных, и они жили с внуками в одном городе Париже. Но Шарль был и оставался всегда любимым дедушкой. Хоть и жил в другом городе. Пьер много раз предлагал отцу переехать к нему в Париж, что сделали несколько три года Марлин, Урбен и Леонтина, но Шарль отказывался. В Марселе он родился, в Марселе поженился, в этом городе у него родился Валентин, в этот городе похоронены жена и сын. Здесь же и умрёт, решил Шарль.

— А если со здоровьем что-нибудь случиться? — уговаривал отца и сегодня Пьер. — Папа, ты старый же человек!

— Какой я старый? — рассердился Шарль. — Ты посмотри на себя, а потом на меня! Мне шестьдесят восемь, а у меня густая шевелюра и ни одного седого волоса, а вот ты…

Шарль взял с подоконника зеркальце Катрин и показал Пьеру маленький беленький волосок, а затем гордо откинулся на спинку стула. Шарль был живчиком, старость его не брала, даже внешне не изменился. Что не сказать про родителей-маркизов. Те сильно осунулись за последние шесть лет. Но самой крепкой в семье оставалась девяностолетняя Леонтина, лишь недавно закончившая с любовными историями.

— Волнуешься? — спросил Шарль, вдоволь насмотревшись на дрожащую руку Пьера, которой сын держал ложку.

— Так чувствую себя, будто жена вот-вот родит, — признался Пьер.

Шарль засмеялся:

— Твои слова не далеко от истины! Сегодня ж новая “Лахесис” выходит в своё первое, хоть и испытательное, плаванье.

Действительно, последние пару дней Пьер был похож на молодого папашу, который замучался ждать появления на свет малыша. Но у Пьера рождался не ребёнок. Свет, а вернее открытое море, с часу на час должна увидеть”Лахесис”-младшая. А что стало с “Лахесис”-старшей? Старшая “Лахесис” отправилась на заслуженный покой, тридцать лет корабль бороздил просторы морей и океанов — слишком большой срок для простого торгового судна. Полтора года назад Пьер совершил последний рейс и попрощался с верной подругой дней былых.

Тяжело было расставаться семье Лоре со старой “Лахесис”, на которой они провели целые года своей жизни, но ничего не поделать. Корабли тоже смертны. Сильнее всех по “Лахесис” горевала Катрин. Она ведь росла на корабле отца и деда, делала первые шаги, открывала мир. “Лахесис” была домом Катрин. И домой для мамы с отцом. Много объездили Пьер и Софи стран. За двадцать лет побывали в Британии, России, Испании, Италии, Бразилии, Аргентине, Османской империи и ряде других стран. Не забывали навещать в Тинуваку Экене, названного брата Пьера. Кроме путешествий по воде супруги с дочерью и Экене совершили поход в другую часть Африки, где Экене убедился — как ему повезло, что он живёт возле моря, а не в пустыне.

Жизнь в пути была главной причиной по которой Софи и Пьер двенадцать лет после рождения Катрин не хотели других детей. Они боялись, не повлияет это в худшую сторону на их сыновьях и дочерях? Катрин чувствовала себя прекрасно, как дома, так и в путешествиях. Но у Пьера был перед глазами прекрасный пример того, что может стать с человеком, если его дом разбросан по разным континентам — Дэвид Басс. Последний раз он как раз гостил в Новом Орлеана у друга. Дэвид за двадцать лет не исправился. Он менял женщин как перчатки, сохраняя при этом своё “благородство”, и жил на две семьи, на две страны. В Орлеане у него была жена и двое детей, и в Марселе тоже жена с двумя отпрысками, но в этих семьях Дэвид гостил, а не жил. Свобода была и оставалась для него самым ценным сокровищем. И умел же Дэвид находить женщин, которые преданно смотрели ему в рот. Помимо законных детей у Дэвида было трое внебрачных. Впрочем, благородный бабник сыновей и дочерей не забывал и всегда помогал им, как материально, так и воспитанием. Но супруги Лоре не хотели себе в сыновья Дэвида Басса, с рождением Филиппа они решили побольше жить на земле. Мечта Пьера, что со временем стала мечтой Софи, исполнена.

— Что ж, орда, собирайтесь! — закончил скорый завтрак Пьер. — Кто последний соберётся, тот на “Лахесис” последним заберётся!

Корабль терпеливо ждал своего первого плаванья в порту. Ветер бережно ударялся о широкие белоснежные паруса, которые висели на не менее величественных высоких мачтах. Острый длинный нос смотреть вдаль, как бы всей душой мечтая о путешествиях и дальних морских просторах. Паруса развивались в сторону моря, поддерживая его идею и показывая непогоде — стихия их не возьмёт.

— Ух ты! — обмерли от восторга Эдгар с Филиппом, когда прибежали в порт. — Это наша “Лахесис”?

— Да, это наша “Лахесис”, — поправила воротнички сыновьям Софи.

Не слыша слов мамы о том, что они могут поскользнуться на трапе, братья сломя голову забежали на судно. Если восхищаться им, то наверху, а не на землю. Совсем по-другому изумление испытывали Шарль, Пьер, Софи и Катрин. Люди просто стояли на земле и осознавали тот факт, что этот корабль — часть старой “Лахесис”, новая часть их жизни. Второй за братьями поднялась Катрин, она медленно подошла к носу судна и вдруг остановилась. Мальчики резвились как маленькие обезьянки, забираясь на мачты и бегая под ногами у людей. Когда-то так вела себя и она.

— Милая “Лахесис”, — погладила Катрин нос корабля. — На твою сестру я поднялась ребёнком, на тебя вхожу я взрослым человеком.

— Скоро поплывём? — бойко закричал Эдгар. — Я хочу выйти в открытое море! Никогда его не видел!

— Лапоть! — засмеялся Филипп. — А я вот был в открытом море.

Катрин нежно улыбнулась и тихонько потянула за ухо младшего братишку, когда подошла к нему, чтобы он не обзывался.

— Но зато ничего не помнишь, маленьким был. А Эдгар запомнит первое плаванье.

Пип недовольно, но не обидчиво нахмурился, и тут же поскакал к брату. Дети быстро от плохого перскакивают на хорошее.

Буксиры быстро выводили “Лахесис” из порта в Средиземное море, где затем дали ей полную свободу. Берег разглядеть можно было только в подзорную трубу. Кругом лишь вода, ослепительное солнце, да вода.

— Смотрите сюда!

— Нет, смотрите туда!

Мальчишки кричали наперебой. Они были всё же детьми и не могли в тишине наслаждаться красотой.

— Отец, мы с Экене себя так же вели? — покачал головой Пьер.

— Пуще! — рассмеялся Шарль. — Корабль ходуном ходил!

— Когда подрастут, Эдгар и Пип перегонят тебя с дядей Экене, — метко догадалась Катрин.

— Нет уж, папу и дядю Экене перегонят не надо, — возразил Пьер. — Детьми они были непослушными.

— Согласна! — вставила своё слово Софи. — В детстве этим двум охламонам не доставало хорошей сбучки, но со взрослого папы и Экене берите пример. Могу смело это сказать, раз уж я жена одного из них, — Софи прижалась к губам мужа.

Пьер поцеловал в ответ жену и подошёл к палубе. Вот и очередное, хоть и несколько часовое, но путешествие. А сколько было за спиной? С того дня, как Однорукий капитан (а именно так Пьера Лоре прозвали знакомые мореплаватели и матросы) ушёл с баррикад революции он ни разу не жалел о своих жизненных решениях. Да, были в его жизни чёрные полосы, невзгоды, даже предательство, он не впадал в уныние. За короткие двадцать лет Пьер увидел почти весь мир, родил двух детей и воспитывает троих. Пьер, как и его жена Софи, не забывали про жизнь на земле. Софи работала врачом, Пьер регулярно делал пожертвования и помогал людям. Покой так и не стал их уделом. Много бед Пьер и Софи увидели, когда два года назад с наступлением новой революции во Франции, прятали в своём доме врагов монархии, ещё больше испытаний перенесли, когда восемь лет назад Пьер встал на защиту трёх повстанцев во время войны Фаррапуса в Бразилии, и за это его посадили в тюрьму. Но Пьер и Софи всегда заступались за слабых, они ведь сами знали, что такое быть без защиты.

Обвинения в предательстве родной монархии, бразильские катакомбы, в которых Пьер сидел десять месяцев, было, впрочем, пустяком. Бюрократия — она стала главной преградой на пути у Пьера двадцать лет назад. Ему не разрешали просто так сменить имя и фамилию, Пьеру пришлось становиться сыном маркизов де Лоре, аристократом, от чего он так сильно бежал. Затем мытарства, чтобы отказаться от титула… Луи и Луиза скрепя зубы помогали сыну, но нервов было потрачено много. Пьер ведь проходил как главный свидетель в делах Астрора Виперана и Омбредье. Что оказалось? Главный свидетель под присягой врал, называясь чужим именем. Можно ли ему дальше верить?

Но это мелочи. Защитник Виперана попросил возбудить уголовное дело в отношении лже-Уэйта. Не остались в стороне и давние недоброжелатели Шарля, обвинив, в свою очередь его в подлоге документов — он же знал, что усыновляет Пьера де Лоре, а не Уэйта Барре. Разборки не обошли стороной и аборигена Экене. Спустя год после отъезда Пьера из Тинуваку, он, как и договорились, приплыл на свадьбу брата вместе женой и маленьким сынишкой Акамом, а в итоге сам оказался у следователя в кабинете. По какой причине уплыл на родину сразу же после задержания Виперана? На все объяснения, что скучал по семье, оставшейся у себя в Африке, качали ему головой в ответ. Благо Пьер запланировал свадьбу через год после возвращения на родину, чтобы её смог посетить Экене. А то бы и Софи вмешали. Тяжёлая заваруха была у Пьера, сил она много забрала.

Но нервотрёпка стоила затраченного труда. Уэйт Барре был Пьером Лоре. Не маркизом, не аристократом, а просто Лоре. Его дети не имели никаких почестей. С раннего детства они знали, что титул дедушки и бабушки им не поможет. Они — обычные люди, и будущие их успехи будут зависеть не от мохнатой лапы старших родственников, а от упорства и отваги.

Дети радовали Пьера, только вот Софи в последнее время стала сильно волновать о дочери. С Катрин действительно было что-то не то. Она одну минуту может веселиться вместе с братьями или подружакми, а вторую грустить. Вот и сейчас Катрин, играя с мальчишками, резко встала и уставилась в голубое небо. Пьер списывал поведение дочери на подростковый период, хотя ей было семнадцать лет. Но Софи была иного мнения, она тревожно следила за дочерью, пытаясь понять её. Но Катрин передалась не открытость матери, а таинственность отца.

Вечером, часов к восьми, “Лахесис” вернулась в порт. Путешествие выдалось славным, спокойным. Если бы не дед и папа с мамой, Пип и Эдгар так бы и остались на “Лахесис”. Дочь тоже нехотя покидала корабль. Но Катрин сошла на берег и увидела знакомых. Четверых ребят-ровесников, живущих в Марселе — трёх девушек и одного парнишку, которую ласково держал за руку одну из девчонок

— Мама, папа, можно, я вернусь домой попозже? — резвым голоском спросила она у родителей и, не дожидаясь ответа, упорхнула к приятелям.

Невольно Пьер сжал кулаки, отцовская забота иногда сильно мешала ему. “Спокойствие, только спокойствие, — выдохнул Пьер. — Ты в её годы не такое совершал, твоя дочка просто погуляет с друзьями. Ничего с ней не случится и она ничего не натворит”.

— Как с ними хорошо, — взглянул Пьер на сыновей, которые после путешествия стали засыпать на маминых руках. — Я готов слушать их визги днями и ночами. Но знать, что они рядом.

Софи посмотрела на мужа и передала ему спящего Пипа, какая-то тревога показалась Пьеру в взгляде жены. Шарль её тоже увидел.

— Вижу, вам надо поговорить. О мальчишках позабочусь, — шепнул он на ухо Пьеру.

Шарль посадил внуков в карету и отвёз домой, а сын с невесткой остались в порту. Не беда, дойдут до дома пешком.

— Пьер, — начала Софи, когда они остались одни и уселись на скамейку в порту. — Ты ничего странного не замечаешь в нашей дочери в последние полгода?

— Замечаю, — вздохнул Пьер. — Катрин сама на себя не похожа. Часто грустит, хочет побыть одной. Раньше любила театр сильно, а последнее время сидит там как на иголках. Я всё думаю, не сказалось ли на ней так прощание с “Лахесис”?

— Пьер! — всплеснула руками Софи — Тут дело в другом, ты заметил, как наша дочь смотрела на ту сладоку парочку? Я увидела в Катрин помимо радости за друзей зависть! Зависть, Пьер! — с ужасом закричала она. — Наша дочь завидует им, потому что она…

— … потому что она боится, что я заставлю провести её всю жизнь в океане среди матросов, — перебил муж. В его словах звучала тревога, стыд, давным-давно не мучавший Пьера. Не скрывая прискорбия, он воскликнул — Софи, я хотел уберечь наших детей от судьбы Дэвида Басса, но, видимо, не смог! Что я наделал? Если ещё Дэвид, мужчина, смог прижиться в двух странах и в двух семьях, что ждёт Катрин?

Он схватился за голову. Софи попыталась убрать руки мужа от его лица.

— Пьер, ты меня не слушаешь. Ты сам начал говорить про театр, давай на нём и остановимся. Выслушай ты меня.

Давно Софи не наблюдала подобных сцен за мужем. В последний раз ничего не выслушав, Пьер накрутил фантазий себе в 1842 году, когда в Бразилию за ним приехали Софи, Шарль, Луи и Луиза. “Где дочь? Вы её в приют сдали или с собой потащили к папаше-тюремщику?” — услышали близкие люди первые слова от Пьера за год разлуки. События молодости давали о себе знать. Редко, но метко.

— Пьер, Катрин…

— Папа, мама, сюда! Скорее!

Внезапно пронёсся голос дочери. Катрин бежала к родителям что ей сил, путаясь в собственных ногах. Она была перепугана, взволнованна, оглядывалась назад. Пьер быстро схватил дочь и загородил её спину.

— Что случилось? Кто посмел тронуть тебя? — свирепо закричал отец.

Катрин задыхалась, шатаясь от быстро бега, во время которого сломала каблук, она повалилась на отца.

— Он… там… он, — от волнения Катрин забыла, как говорить.

— Кто там? — заревел Пьер, его, наверное, слышал весь Марсель.

— Он… дядя Экене приехал, — выдохнула Катрин.

— Что? — крикнув это, Пьер и сам потерял дар речи.

На весь этот переполох, что устроила громкая дочь и пугливый папаша, медленно шёл Экене. Такой же крепкий, сильный, весёлый. Одет был Экене вполне скромно — белый жилет на рубашку, брюки и сапоги, он привык не заморачиваться с одеждой.

Экене не был один. Рядом стояла его жена и двое детей. Яркая не по моде одежда заметно выделяла Токи. Но отсутствие модного вкуса Токи было простительно — редко она гостила у Пьера, если не считать 1842 года. А вот младшая дочь Экене и Токи, пятнадцатилетняя Нада, была красиво и не вызывающе одета, приятно уложены волосы. Бережно держал Наду за руку старший брат — девятнадцатилетний Акам. Почти полная копия Экене, только серьёзный, хмурый, оберегающий сестру.

— Ты через два месяца обещал приплыть! — вскричал Пьер.

— Скучно стало в Тинуваку сидеть, решил навестить знакомые лица. Я же человек свободный, имею на это право, — засмеялся Экене. — Десять лет как не вождь Тинуваку. И ты знаешь мою традицию — приплывать к тебе раньше оговорённого срока.

— Я когда-нибудь оторву тебе длинный язык, — незлобно шикнул брат.

Токи негромко кашлянула, привлекая к себе внимание.

— Про нас вы не забыли?

— Ну вот, не дала ты мне разобраться с ним по-мужски! — нахмурился Пьер и обнял невестку, а затем по очереди и племянников.

Экене и его семья заставили забыться разговору про Катрин. Так Пьер и не услышал того, что хотела сказать ему Софи. Путешественники устали от морской долгой качки, поэтому решено было пойти домой. Но сперва они зашли к “Лахесис”, полюбоваться новым детищем Пьера.

— Даже не знаю, что сказать, — восхищённо протянул Экене. — И грустно, и хорошо. Грустно, что больше никогда не увижу нашу “Лахесис”, но я счастлив, что она продолжила свой род.

— Папаня, ты как что ляпнешь! — засмеялся Акам.

— Дядя Пьер, а когда я увижу театр? — влезла к взрослым Нада.

Пьер хотел было сказать, что сначала нужно доехать до Парижа, а только там идти в театр. Но его опередила Токи.

— Всю дорогу Нада только и бредила театром, не обращай внимания, — мама положила руки на плечи дочери. — Нада, ты точно это решила? Не передумаешь?

Нада мотнула головой.

— Нет, мама. Я ещё в шесть лет решила, что посвящу жизнь театру. И, если до сих пор не передумала, но не передумаю никогда. Я остаюсь в Париже.

Экене заботливо обнял Наду. Стать актрисой — это была давняя мечта дочери. Заболев ею в шесть лет, Нада превратила детские желания вполне взрослую и осуществимую цель. А всё началось с бразильского плена… Познакомился Пьер в начале сороковых годов с одним морским перевозчиком, завязалась у них дружба. Новый приятель предложил Пьеру крупную сделку с бразильскими торговцами, на которую тот согласился. Всё бы ничего, но в Бразилии шла революция Фарропилья. Перед отплытием на родину Пьер спрятал на своём корабле раненных лидеров повстанцев, за что бразильские власти и спустили на него всех цепных псов, обвинив в помощи революции, хотя Пьер даже оружия не держал в руке. Пока Пьер превращался в бразильского врага, так называемый друг сбежал во Францию на “Лахесис”. Он прибыл в Марсель почти в одно время с Экене и его семьёй, который решил отдохнуть во Франции, встретиться с братом после долгой разлуки. Оказалось, не в том городе находится Пьер, не тем маршрутом поехал Экене.

Шарль, Софи и маркизы де Лоре собирались в Бразилию, освобождать пленника. Только что делать с Катрин, стоял у них вопрос. Тащить ребёнка с собой в чужую страну, где её отец считается преступником или отвезти в Лион к другим бабушке с дедушкой?

“Катрин может с нами пожить. Зачем куда-то девочку таскать? — предложил помощь Экене. — Пусть живёт дома с нами. Брат за меня жизнь хотел отдать, а я не смогу присмотреть за его ребёнком?”

Целых десять месяцев Экене заботился о Катрин как о своей дочери. Катрин даже набралась от дядюшки нескольких тинуваковских словечек. Экене предлагал Токи уехал ей домой с детьми, но жена отказалась покидать мужа и племянницу. Так и жили они вместе, Экене пришлось устраиваться на работу. Софи хоть и оставила ему денег, а друзья Пьера — Денис и Анна —готовы были помочь материально, но Экене не желал жить на чужой шее, да ещё жену и детей посадить на неё. Акам тосковал по родине, было видно, что европейская жизнь не для него. Он чувствовал себя только тинуваку и никем иным. А Нада готова была остаться хоть на всегда.

Как-то раз Экене свёл дочку в театр. Восхищению Нады не было предела! Изящные, плавные либо грубые и резкие движения актёра, волшебная музыка, льющая сверху, чудная жизнь на сцене — перед девочкой открылся новый мир. Каждый день потом Нада просилась в театр, у Экене не было столько денег, чтобы постоянно вводить покупать дочери билеты, и Нада решила схитрить. Она стала убегать из дома и тайно пробираться за кулисы. На первой попытке её поймали и не дали войти в театр, на второй Наде удалось посмотреть на актёров, а в третий заметили и… предложили третьестепенную роль дерева.

В тот день девочка поняла, где её призвание, и дала слово, что она не остановится на дереве. К пятнадцати годам она получше своего отца знала грамматику и прочие науки. Эта поездка для Нады была решающая — она должна определить, есть ли в Наде способности актрисы или нет. Если есть, то она останется жить в Париже у дяди Пьера.

— Что твориться? — воскликнул дядя Пьер, когда вошёл домой и представил уже привычную картину: сидящего на кресле-качалке отца с книгой и спящих в кроватках сыновей. Но ожидания его были грубо подорваны.

Мальчишки с дедом играли в мяч. Прямо в доме, возле окон, посуды, цветов и картин.

— Вы с ума посходили? — закричал он и повалился на кресло Шарля от смеха.

— А что ты так смотришь на меня сурово? — улыбнулся Шарль. — Я пообещал, что позабочусь о детях и дам вам поговорить. Своё обещание я выполнил! О, Экене, Токи! А вы здесь какими путями?

Эдгар и Пип мрачно и любопытно взирали на незваных необычных и гостей, с которыми радушно здоровался их дед.

— Ох, Филипп, как ты вырос! — подбежала к мальчику Токи. — Тогда только сидеть учился, а какой сейчас крепыш. Жених! Решила, забираю тебя к себе, — Токи подняла Пипа на руки, подбросила верх и косо поглядела на Экене. — Всё, муж, ты мне больше не нужен.

Пип важно отмахнулся от тётиных нежностей — взрослый он уже для поцелуйчиков. Эдгар из угла робко наблюдал за счастливыми приветствиями и нерешительно думал: выходить ему или нет. Экене и его дети Пьеру-то не родные родственники, а с ним и подавно чужие люди.

— А ты что прячешься? — над ухом раздался грубый бас.

Грозный и пугающий чёрный парень сел на корточки и перед мальчиком и всё равно казался выше и больше его. Эдгар тихо попятился назад, но Акам ласково улыбнулся ему:

— Будет знакомы, братец, меня Акам зовут.

Сон ни к кому не шёл. Разобрать вещи, приготовить место в доме неожиданным гостям, наболтаться за три года разлуки — всё было запланировано на одну ночь. А тем для разговора было предостаточно: предаться воспоминаниям о прошлом, “посплетничать” по-доброму о “Лахесис”, поспрашивать о настоящей жизни. Письма письмами, но в душевном разговоре всё звучит по-другому. Экене интересовался делами Пьера, Пьер тому, как поживает Экене, его сёстры, тинуваку. Девять лет прошло, как Экене отказался от поста вождя. Тинуваку и гаапи стали друзьями и почти единым целым, нотцаи не убивали «проклятых” детей, а отдавали в Тинуваку либо в Нолошо. Новым вождём стал Коу, который звался теперь Нилумпой — “рассудительный”. С Мики, Эми и Инатой было всё хорошо — они стали прекрасными жёнами, матерями и помощницами брата в управлениях племени. Хлопот у Нилумпы хватало за глаза, даже побольше, чем у его предшественника Экене. В 1842 году, когда старший брат свалил в Париж, французы начали активное освоение Берега Слоновой Кости. Город Нолошо, примыкающие под его защиту племена и их жизнь осталась незатронутой. Но некоторым не повезло. У соседей гаапи, сайгельцев, разгорелась война — что-то не поделили между собой. В итоге всё племя оказалось проданным в рабство. Взрывная волна, последовавшая от сайгельцев, а также их новая судьба в неволе, могла бы затронуть и гаапи. Но дружба с тинуваку спасла племя Гаапи.

— Вовремя ты отдал вождя Нилутпе, — подметил Пьер за чашкой чая, когда, как всем казалось, дети наконец-то уложены спать и они, взрослые, одни в комнате. — А то бы и ко мне приехать не смог бы.

— Смог-смог. Навещал же тебя раньше, — возразил Экене и захохотал. — Захотелось просто побездельничать на старости лет, — голос Экене стал серьёзнее. — На самом же деле свою мечту я выполнил — помирил тинуваку и гаапи, хочется пожить вдали от важных дел. Нужна будет моя помощь — всегда окажусь рядом возле Нилутпы. А пока я любящий муж, отец, брат и внезапный путешественник.

— Про внезапного ты верно подметил! — воскликнул Пьер.

Тут в комнату зашла Нада. Она смутилась, ведь должна же была спать, как приказали мама с папой. Но волнение мешало ей заснуть. Слишком долго она ждала.

— Извините, пожалуйста, что перебиваю вас. Хочу лишь спросить, когда мы поедем в театр?

Пьер взял Наду за руку и торжественно провозгласил:

— Скоро! Скоро, Нада, ты будешь на сцене!

========== Эпилог. Часть 2 ==========

Тёплым майским солнцем Париж приветствовал своих гостей и жителей. Жизнь в большом городе кипела, ведь только-только наступил полдень. Пока день не вошёл в полную силу, Пьер вместе с Катрин решился прогуляться до Дениса Лаванье по одному важному делу. Друг детства жил в соседнем квартале Пьера. Жилище Дениса было таким же, как и у Пьера: частным двухэтажным домом, где могла жить большая семья. Напротив, через дорогу, располагалось красивое здание, на котором висела табличка:

“Обувной магазин Лаванье”

Раньше первый и второй этаж занимали разные люди, но Лаванье выкупил у первых и у вторых квартиры и превратил скромные на вид комнаты в хорошо обустроенный дом. Его примеру последовал потом и Пьер, глядя на друга. Дома приятелей находились в спокойной от бандитов и просторным для жизни районе, они не примыкали к соседним домам, что лишний раз спасало от шума. Хотя топот, визг и крики чаще всего царили у Лоре и Лаванье, нежели у соседей.

— Вы не спите? — постучался Пьер к другу.

— Двадцатый сон вижу! — “открыл” ему дверь голос Дениса.

Соня сидел в прихожей на диване и рубился на деньги в карты. Его соперницей по игре была одиннадцатилетняя черноволосая кучерявая девочка.

— Вот так, папа, я выиграла у тебя франк! — засмеялась она, когда Пьер и Катрин вошли в дом.

— Это всё из-за тебя! Ты меня отвлёк! — буркнул на друга незадачливый игрок.

— Рад стараться. Молодец, Марион, — усмехнулся Пьер и пожал девчушке руку.

И только после Марион Пьер поздоровался с Денисом. Лаванье, как всегда, умел удивлять друзей и знакомых последним выпуском своей моды — его правую ноздрю украшало большое кольцо, позаимствованное у племени Тинуваку. Пьер привык к незатейливым украшениям соплеменников, но при виде Дениса рука у него так и чесалась дёрнуть друга за это кольцо. В остальном же Денис соответствовал месту и времени, в котором он жил — опрятная выглаженная женой рубашка, не застёгнутый пиджачок и галантные штаны. Приятный образ мужчины, если бы не кольцо и не голова — волосы у Лаванье были взлохмачены так, будто бы в голове покопалась стая голодных кошек. “Денис всегда в этом плане остаётся Денисом”, — замечал Пьер.

— Всю партию испортил! — дал другу дружественный пинок Денис.

— Ай-яй-яй, Денис, как тебе не стыдно дочь к распущенности приучать? — театрально покрутил головой Пьер. — Что скажет мать ребёнка, когда об этом узнает?

— Мать ребёнка такую игру покажет, что попляшете! — раздался в двери сердитый женский голос.

— Вот и ты, дорогая! — подскочил с дивана Дениса и аж засиял. — Отыграйся за меня! Анна, представляешь, Марион мне нос утёрла! Верни мне мой законный франк!

Анна с удивлением грянула на девочку и улыбнулась:

— Я жутко не одобряю азартные игры, но папу обыгрывать можно.

За двадцать лет Аннетт де Ландро-Лаванье слегка пополнела, немножко уменьшилась в росте. Но она не потеряла статности и благородной походки. Голову Анны украшала большая красиво-поднятая вверх копна волос, которую украшала заколка и диадема. Платье её не слишком бросалось в глаза — простое серое одеяние с красивым узором, но Анна украшала любая вещь.

Между ней и Денисом всё развернулись внезапно, быстро, стремительно. Хлопоча над делом Лаванье, Анна и Денис и не заметили, как меньше стали подтрунивать, язвить, всё чаще молодые люди называли друг друга по имени, забывая птичьи прозвища. Искорка любви застала Анну и Дениса врасплох, но за считанные месяца она разгорелась в глубокое чувство. Когда Пьер и Софи вернулись из Тинуваку, их друзья были уже помолвлены.

Нелегко было первое время молодым. Аннетт-старшая поддержала дочь, но большинство знакомых и даже родня отвернулась от Анны, считая, юная маркиза обесчестила не только род Ландро, но и всё аристократическое сообщество, связав судьбу с парнем из низов Парижа, который к тому же близкий друг мерзких революционеров и предателей Пьера Лоре и Ричарда де Чарди. До свадьбы Анна хотела подарить фабрики Алексиса родственникам со стороны отца, которые внесли большой вклад в их открытие и получали дивиденды с продаж. Но Анна хорошо знала свою родню, которая получив в руки такую огромную собственность, быстро погонится за большей прибылью, забыл о сотнях людей, трудящихся на фабриках. Помолвка с Денисом окончательно отогнала у маркизы все мысли о том, чтобы разделить богатство отца с дядюшками, тётушками и кузенами, и положила конец дружбе родственников. Последний удар в спину нанесли Анне два кузена, которые, пока невеста с женихом собирались возле алтаря, ворвались вместе со своими людьми в особняк де Ландро и дом Лаванье и разгромили всё, что там было.

” — Не пожалеешь?” — в тот момент говорила Аннетт-старшая дочери, подъезжая к церкви.

” — Нет”, — коротко и ясно ответила Анна.

Эти слова оказались правдой. Ни разу Анна или Денис не пожалели о своём браке, котором родилось двое детей. Супруги бывало спорили, но всегда мирились. Самая крупная ссора возникла из-за одной причудливой причёски Дениса. Долго выслушивая упрёки жены, Денис пригрозил, что проколет нос, если Анна не замолчит. Анна не замолчала, тогда Денис, как и полагается настоящему мужчине, сдержал обещание. На этом недовольства жены касательно одежды или внешности прекратились.

Понемногу со дня свадьбы Денис начал входить в положение дел жены, за двадцать лет он стал полноправным собственником и умельцем. Но не забывал Денис и о деле своих родителей. Мелкая мастерская Лаванье разрослась так, что пришлось открыть магазин в соседнем здании и нанять рабочих. Многие считали, что починка обуви простое увлечение Дениса, но это было занятие всей его души. Он жил на три фронта и прекрасно справлялся на каждом: шоколадные фабрики, мастерская родителей, жена и дети.

Третья жизнь была и у Анны. Минуло двадцать лет, но она так и не забыла грехи своего прошлого. Женщина осознавала — прошедшее не изменить; зло, которое она причинила людям, всё ещё живёт в их и её памяти. Анна поклялась не только не возвращаться к старому пути, но и жить вопреки ему. Каждая неделя была расписана в благотворительных походах, пожертвованиях. Когда Анна и Денис поженились, они обдумывали, чтобы купить большой дом за городом, но так и не заменили, как поселись в маленьком, по меркам общества родственников Анны, домике. Да ещё с тремя детьми, младшая из которых была неродной. Денис и Анна взяли её из приюта в возрасте двух лет.

— Прежде, чем вы станете разбираться с карточной шулерниной, — вмешался Пьер в разговор супругов, — я, Дени, хочу задать тебе важный вопрос.

Денис серьёзно повернулся к другу.

— Что такое? Откуда в тебе такая деловитость?

— Дени, я хочу в ближайшее время покрестить Эдгара. Ты согласен стать его крёстным отцом?

Денис бахнул рукой по своему лицу, рука медленно соскользнула вниз, придав Лаванье жалостливую моську.

— Вы издеваетесь надо мной?! Почему все меня в отцы берут? Я уже стал отцом Катрин и Пипа, Жака, детей Жанны! Не забывай, что у меня своих трое! Люди, вы издеваетесь!

Пьер с улыбкой кивнул.

— Значит, ты хорошо стараешься, чтобы все хотели именно тебя сделать отцом своих детей. Жанна двенадцать лет на свадьбе так и заявила, что Денис Лаванье, самый серьёзный и умный, будет папашей всех её двенадцати малышей. Твоё счастье, что двоих родила.

— Любишь ты, Пьер Лоре, людей мучать! — громко засмеялся Денис. — Я принимаю твоё предложение.

— Хорошо. Когда поедешь в гости к Жанне, скажи, что скоро состоятся крестины, и что мамой моих детей снова выбрана она.

Пьер спешил домой, сегодня был ответственный день — первый настоящий выход Нады на сцену. Вот уже как месяц после приезда в Париж племянница обучалась у его старого знакомого — Фернана Синдье, того самого тонущего мальчика, которого когда-то Пьер вытащил из моря. “Ничто не исчезает бесследно”, — понял Пьер ещё девять лет назад, встретив Фернана Синдье, когда пришёл в театр с просьбой — замолвить словечко за одного ребёнка, сына его знакомого. Фернан с полувзгляда умел определять талант в человека, ему не составило труда найти дар в том мальчике, сейчас он разглядел талант в Наде.

Пьер обмолвился парочкой фраз с Денисом и Анной и пригласил супругов на спектакль. Тем временем Марион с выигранным отцовским франком куда-то убежала из дому.

— Обязательно придём всей семьёй! — кивнула Анна.

— Ждём! — крикнула Катрин, когда хотела взяться была дверь. Но дверь отворилась сама.

В дом вошли двое. Длинноногий крепкий юноша девятнадцати лет и румяная пятнадцатилетняя девушка. Ребята были похожи в один в один — голубоглазые, коричневолосые, весёлые.

— Катрин?! Здравствуй! — закричал парень и забыл про сестру.

— Здравствуй, Жозеф! — радостно воскликнула Катрин и, приветственно улыбнувшись приятелю, побежала к девушке. — Тереза, хорошо, что я не ушла! У меня к тебе серьёзное предложение!

— Что за день предложений? — засмеялась Анна.

Девчонки не слышали взрослую тётю, они горячо приветствовали друг друга. Жозеф смущённо и, как показалось его родителям и Пьеру, грустно смотрел на сестру и Катрин.

— Тереза, сегодня у моей кузины Нады первое серьёзное выступление в театре. Я тут подумала и решила, что если это нам завтра отменить втроём? Сделать своеобразный девичий пикник в лесу без посторонних глаз.

— Я согласна! — подержала идею подруги Тереза.

— А я нет, — прозвучал злой голос Дениса.

Сердито и грозно он встал между девочками и пристально уставился в глаза дочери.

— Ишь чего вздумала! В лесу одной пикник отмечать! Ты хоть знаешь, сколько озабоченных мужиков да грабителей по лесам шастает?

Тереза недовольно убежала от отца к матери, поджав губки.

— Мы же днём отдыхать будем! Дядя Пьер привезёт и увезёт нас, или ты его считаешь озабоченным грабителем? — закричала Тереза. Денис не шелохнулся, нажатие на совесть не прокатывало с ним. — Папа, я не ребёнок! — отчаянно воскликнула она. Я всё знаю, а ты меня хуже Марион опекаешь! Даже прогуляться где-нибудь далеко, меня только с братом отпускаешь!

— Пока живёшь с моём доме, то буду опекать по страшному. Я не отпущу свою молодую дочь в лес. Хочешь пикник — устраивай его у бабушки Аннетт в саду. А в лес ты попадёшь через мой труп только.

Из глаз Терезы брызнули слёзы.

— Дядя Пьер, хоть вы вставьте за меня слово!

— Не могу! — развёл Пьер руками. — Мне самому нужно прийти в себя. Катрин, — обратился он сурово к дочери, — я впервые слышу про лес и одиночный пикник. Ты серьёзно рассчитываешь, что мы, родители, отпустим вас?

В отличие от подруги Катрин не стала злиться и плакать, всего лишь пожала плечами. А Тереза начала расходиться, отстаивая свою независимость. Пьер уже было хотел сжалиться над девочкой и найти какой-нибудь компромисс, но в дом неожиданно влетела Марион, держав в руках красивую большую куклу.

— Мама, папа! Посмотрите, что я купила на папин франк! — девочка протянула родным и гостям восковую красавицу. — Там в лавке их несколько штук! Разные платья, разные лица! А ещё медвежата, лошадки-качалки, шляпки мне на голову, колечки! Купите!

Анна, стоявшая в стороне от ссоры старшей дочери с отцом, подошла к младшей и взяла куклу. Она умильнулась, поправила платьице и вернула обратно девочки.

— Нет, Марион. Деньги, которые принадлежали тебе, ты истратила. Всё. Я не собираюсь скупать тебе магазин, лошадок и шляпок у тебя хватает.

— Мама… — протянула жалобно девочка.

Мама строго покачала головой.

— Я сказала нет. Марион, научись довольствоваться тем, что у тебя есть.

— Ты жадина! — закричала Марион и побежала к Терезе.

Семейная идиллия стала принимать масштабы. Вовремя Пьер и Катрин вспомнили, что дома их ждёт обед и быстро попрощались с друзьями.

— Давайте я вас провожу! — побежал к ним Жозеф, когда отец и дочь покинули дом Лаванье.

Жозеф не ругался ни с кем, пробежал он метр, не более. Но лицо его горело, руки слегка задрожали, когда он случайно задел Катрин.

— Сами видите, что дома творится. И к тому же… — голос слегка задрожал. Жозеф поднял глаза на Катрин. — Ты же… гостя надо бы до дома проводить, Катрин, как положено хорошему хозяину.

Она еле заметно улыбнулась:

— Спасибо. Но меня всё же проводить до дома отец. Увидимся в театре, не опаздывайте!

Катрин поклонилась к Жозефу и взяла за руку Пьера. Жозефу оставалось только смотреть вслед и кусать щёки.

Дома с порога кинулись на него сёстры. За те минуты, пока он прощался с Лоре, скандал не затих. Марион ворчала на Анну, Тереза ругалась с Денисом.

— Жозеф, разберись с мамой! — захныкала младшая сестрёнка.

“Меня сделали прокурором”, — подметил он и сказал. — Обвинять в скупости нашу маму я не намерен.

— Жозеф, защити меня от папы!

“Теперь и адвокат”, — усмехнулся он. — Нет, Тереза, ты сильная девушка, умей постоять за себя сама. Как же ты в лесу подруг от разбойников спасёшь, если с папой справиться не можешь?

Девочки не затихали. “И судья. Всё в одном лице”, — вздохнул Жозеф, взял сестёр за руки и потащил к себе в комнату.

Марион и Тереза расселись по углам и обиженно уставились на брата, как-никак он встал за сторону вредных мамы и папы. Сёстры молчали. По горькому опыту Жозеф знал, что это молчание недолгое и опасное.

— Дево… — быстро он решил взять ситуацию в свою руки, но не успел.

— Папа с меня глаз не спускает! — воскликнула Тереза. — Он опекает меня как не знаю кого!

— Он опекает тебя как свою дочь, — спокойно вставил Жозеф.

— Почему тогда одну меня, а не Марион? В детские годы у меня было больше свободы, чем сейчас! Я что, особенная такая, что на меня смотрят все бандиты мира?! Да что там бандиты! — Тереза пнула ногой стену. — Папа мне с друзьями-мальчиками запрещает видеться! Развращают меня по его словам!

Марион сердито посмотрела на сестру.

— Папа хороший, перестань ругать его! А мама плохая — она мне ничего не хочет покупать, как бы я не просила её. Она надоела своей строгостью и правилами: это можно, это нельзя!

Жозеф ласково положил руки на плечи сёстрам и с укором покачал головой.

— Ничего вы не понимаете, мои глупышки!

Он быстро отскочил назад, чтобы какая-нибудь из сестёр не заехала ему по носу. Он уселся на стул, положив ногу на ногу, и сказал:

— А теперь послушайте меня. Начну с тебя, Тереза, раз ты старшая. Наш отец человек не вчера рождённый. Он рассказывал мне, какие выкрутасы исполнял в молодости и поэтому не хочет, чтобы его дочь пошла по такой тропе. Ты, Тереза, у нас далеко не белая и пушистая, чего уж твоё согласие на пикник в лесу стоит! Напомнить, как месяц назад ты прошлась по краешку длинной крыши на спор с Катрин?

Тереза со стыдом опустила глаза, Жозеф продолжал:

— А по поводу друзей-мальчишек, то папа здесь может и перегибает палку. Я с вами состою в одной компании и вижу, что кроме дружбы у тебя ничего с ними нет, но ведь папа с нами не гуляет. Он боится за тебя! Вдруг, даст лишнюю свободу и ты станешь как Изабелль де Виттер?

— А что с тётей Изабелль? — подскочила любопытная Марион.

Жозеф понял, что сболтнул лишнее.

— Маленькая ещё знать про похождения маминых друзей! — поспешно выплеснул он. — По молодости тётя Изабелль выставила себя в неприятном свете с неким Дэвидом Бассом. Сейчас у неё в жизни всё замечательно: муж-аристократ, дети, добрая слава. Но кроме балов и светских вечеров Изабелль нигде не бывает, разве что к нам и к Лоре в гости выбирается. Наши родители не хотят вам, девчонки, такой жизни!

Тереза задумчиво смотрела вниз. Слова брата начинали доходить до её сознания. Но Марион ничего не поняла, да и не хотела. У неё своя важная проблема!

— Тереза сама напрашивается на папину опеку, но в чём я провинилась? За что мама так со мной несправедлива? А Терезу мама не трогает! Это… девочка замолкла. — Из-за того, что я не родная?

Жозеф присел к младшей сестрёнке и обнял её.

— Марион, мама и папа любят тебя больше жизни! Всё, что возможно в этот мире, они выполняют для нас троих. Но даже у любви должны быть рамки. Мама не хочет тебя баловать, она не хочет, чтобы ты встала на её путь.

Обе сестры уставились на брата. Опять сказанул лишнего — Жозеф ударил пребольно себя по лбу, чтобы впредь неповадно было самому себе.

— Не обижайтесь на мои слова, но повторюсь, вы маленькие. Мама ещё не сочла вас взрослыми, чтобы посвятить вас в кое-что из её жизни, — Жозеф печально вздохнул. — Я сам-то год назад узнал об этом. Не всегда наша мама была такой, как сейчас. Встретили бы её в вашем возрасте, то бишь одиннадцатилетней или пятнадцатилетней девочкой, то много бы плохого высказали ей. Марион, Тереза, — Жозеф взял на руку младшую сестрёнку и присел поближе к старшей, чтобы всем троим быть рядом. — Когда-то я мыслил как вы. Но сейчас понимаю, что наши отец и мама правы. Папина опека, мамина воздержанность в растратах на вещи, которые у вас уже есть, — они не в целях вам навредить, а помочь. Марион, в одиннадцать лет Тереза злилась на маму точно так же, как и ты. Однако выросла девушкой благородной, нерасточительной, ценящей то, что у неё есть, и Тереза не умеет возвышаться над другими.

Тереза улыбнулась, согласившись с братом. Тут в дверь постучались, и, не дожидаясь слов “войдите”, зашли Денис и Анна.

— Ну как поговорил? — спросил отец сына.

Жозефу не надо было и отвечать. Спокойные умные слова старшего взрослого брата действовали на сестёр куда лучше, чем совместная перебранка с родителями. Марион уткнулась в юбку матери. Анна прижала к себе дочь.

— Никогда я тебя не обделю, но, Марион, ты должна знать, что много не значит хорошо.

— А свобода имеет тонкую грань с вседозволенностью, — подошёл к детям и жене Денис. — Я хочу, чтобы ты видела её, Тереза. И ты, Марион, тоже, — и отец погладил малышку по кучерявой головке.

Помирившие члены семьи обнялись все вчетвером. Вдруг Марион залилась весёлым детским смехом: она смеялась над собственной обидой, которая вышла из-за какой-то ерунды вроде медвежонка, так казалось ей сейчас. Радость девочки поддержала старшая сестра, Анна и Денис; и вскоре весь дом наполнился лучистым смехом. Жозеф стоял в углу и искренне улыбался. Но медленно и незаметно на его лице появлялась тяжёлая задумчивость: вот бы так просто и беспечально решить думу, терзающую его сердце.

***

Представление начиналось ровно в шесть часов вечера. Примерно за полчаса к театру стали подходить и подъезжать зрители, юные актёры между тем с двух часов дня проводили последние репетиции. Первыми к театру приехали Лоре вместе с семьёй Экене и старым Шарлем, которого Пьер увёз в Париж, чтобы и он посмотрел на первое выступление Нады.

— Здравствуйте, здравствуйте! — вышел встретить их режиссёр трупы Фернан Синдье, полноватый низенький мужичок. Талантливый актёр театра в своё время. С ним рядом стоял молодой, но седой юноша, одетый в дряхлые лохмотья. — Вы вовремя! — воскликнул Фернан.

— Как Нада? — с тревогой спросила Токи.

— Талантливая актриса! — возвышенно поднял Фернан руки. — Можете навестить дочку и пожелать ей удачи! Только учтите, что она тоже волнуется, всё же первый раз на большой сцене.

Пока Токи, её муж, сын и Пьер не отпускали Синдье с вопросами о Наде. К седому юноше, спутнику режиссёра, подошли Софи и Катрин. Девушка робко и тайно поглядывала на парня, но её мама была смелее.

— Давно не виделись Жера… Ой, прости! Гаспар! — поправила Софи себя. — Ты так похож на своего отца, что до сих пор могу перепутать вас.

Он улыбнулся и снял седые волосы. Софи не ошибалась, Гаспар был вылитой копией отца: черноволосый, крепкий парень с недавно отпущенными усами, которые только-только начинали расти. Таким был Жерар в возрасте двадцати лет.

— Был бы я моим отцом, то пошёл в армию, — посмеялся Гаспар. — Но мой путь земной — путь актёра.

— А я считаю, что путь актёра духовный, небесный, — сказала Катрин, прячась за спину Софи.

В эту минуту к театру подошла семья Лаванье. Марион, как только заметила знакомых, побежала к Эдгару и Пипу. “Вот она, легендарная шумная армия Древней Македонии”, — подметила Софи, когда радостные голоса детишек были услышаны на соседней улице. К Катрин подошла Тереза.

— Подруга, давай выберем лучшие места!

И она потащила Катрин в театр. Гаспар остался один с Софи. Одним себя чувствовал и Жозеф.

— Желаю удачи твоей сестре, — подошёл он к Акаму, стараясь отвлечься от дурных мыслей. Но волновала Жозефа вовсе не актриса.

Спектакль начинался. По скольку Нада играла одну из главных ролей в театре, её родственникам и знакомым дали билеты в первый ряд. Но случилась маленькая загвоздка, Фернан обсчитался и вместо четырнадцати мест, он выделил всего двенадцать для особых гостей.

— Не беда! — не расстроилась Тереза. — Мы с Катрин сядем в другом месте, возле выхода есть два свободных кресла.

Катрин согласилась с подругой и поспешила к дальним стульям. Жозеф таинственно посмотрел в сторону девушек, его лицо исказилось таинственным умыслом. Жозеф сорвался со своего места и быстро уселся у выхода.

— Тереза, можно я здесь посижу? Чувствую, что Марион с мальчишками мне не дадут спокойно посмотреть спектакль. А ты, как самая ловкая в нашей семье, быстро их успокоишь.

— Брат, ты гад! — воскликнула Тереза, не забыв пнуть Жозефа по ноге. — Пошли, Катрин подальше от него!

Катрин захотела уйти вместе с подругой и освободить своё место для кого-нибудь, кому не нравятся первые ряды, но рука Жофера и его пронзительный взгляд остановили Катрин. И тут заиграла весёлая музыка, раскрылся занавес. На сцену вышел режиссёр Синдье и объявил:

— Сказка братьев Гримм “О рыбаке и его жене”!

Свет потух, весёлая музыка сменилась на печальную и унылую. На сцене показался горбатый бедный старик с гнилой удочкой.

— Пьер, неужели я зрение начать терять? Этот старик и есть Гаспар?! — Шарль чуть не упал со стула, настолько хорошо молодой юноша вошёл в образ и принарядился, что узнать его с первого ряда было невозможно.

Кривляясь и сутулясь, Гаспар с удочкой ковылял к синему морю. С берега у разваливающей избы ему кричала старуха-жена угрозы о том, что старику не поздоровится, если он придёт с пустыми руками.

— Эта не та ли девочка, с которой Нада подружилась? — шепнула Токи Экене. — Такой милой её видела, а здесь ну и злодейка!

— Ты подожди, нашу дочь и вовсе не узнаешь! — ответил Экене.

Старуха всё и пилила мужа, Гаспар, гримасничая, отвешивал ей подобострастные поклоны, путаясь в собственных ногах. Зал хохот от смеха. Заливающаяся от смеха Катрин вспомнила, как в детстве ей безумно было жалко этого старика, Гаспар же показал своего персонажа совсем в другом свете, комичном и осуждающем.

— Катрин, — она вдруг услышала голос соседа. Жозеф не смотрел на сцену, он был повёрнут лицом к девушке. — Пока не появилась твоя кузина, мне надо тебе кое-что сказать. Потом, возможно, будет поздно.

Неприятное чутьё пронзило Катрин.

— Давай после спектакля, — тревожно отмахнулась она.

— Нет, сейчас, — важно сказал Жозеф и замолчал, обдумывая следующее слово. — Катрин, мы давно знакомы, — голос его дрожал, в нём чувствовалось волнение, — наши родители давно дружат, ты дружишь с моей старшей сестрой, младшая подружилась с Эдгаром и Пипом

Катрин отсела подальше.

— Я это знаю. Жозеф, дай мне посмотре…

Жозеф дотронулся до руки Катрин, но она отдёрнула руку.

— Но мы с тобой никогда не были друзьями. Катрин, как ты думаешь почему?

Катрин, как будто ничего не понимая, пожала плечами.

— Потому что я должен был полюбить тебя! — чуть громко сказал Жозеф. — И я полюбил тебя, Катрин.

Катрин сидела как на иголках. Старик уже закидывал удочку в воду, уйти из театра никак нельзя. Жозеф повернулся к ней не только лицом, но и телом.

— Катрин, я люблю тебя. Я хочу, чтобы ты стала моей женой! — Катрин вздрогнула от этих слов. — Мои слова могут показаться тебе неожиданностью, — продолжил Жозеф, набравшийся уверенности, — но прими моё предложение. Я мужчина завидный, состоятельный. Я, к сожалению, не унаследовал от мамы титула, но со мной тебя минуют все невзгоды.

Сердце у Катрин колотилось с бешеной скоростью, рот никак не мог открыться. “Почему именно сегодня? Почему сегодня?” — не понимала она.

— Что ты молчишь? — слегка потормошил еёЖозеф.

Катрин хлопнула его по руки и вскочила на ноги.

— Потому что я не люблю тебя! Я люблю Гаспара! — закричала она.

И тут же Катрин опомнилась. На неё уставились двести ошарашенных пар глаз в зрительском зале, актёры оторвались от своих ролей. У Гаспара из рук полетела удочка, на которую мгновенье назад попалась камбала — Нада. Нада обескураженно вылезла из кулис, заменявших море, и застыла, предательски посмотрев на кузину. Жозеф рванул к выходу, стыдясь людских глаз. Катрин выбежала из зала следом.

— Стой, дочка! — подпрыгнул Пьер и ужаснулся: “Вот что хотела мне сказать Софи. Не жизни на земле боится Катрин, а признаться Гаспару…”

Он готов был побежать за дочерью, но рука жены остановила Пьера.

— У твоей племянницы первый спектакль, останься. Я сама поговорю с Катрин.

Софи незаметно и тихо покинула зал, дочь она нашла возле главных дверей театра. Прислонившись к стене, Катрин плакала. Ей было стыдно за то, что опозорилась сама, подвела Наду, таким глупым образом раскрыла миру чувства, которые неожиданно появились в ней год назад. Софи нежно обняла Катрин

— Поплачь, дочка, поплачь. Долго ты хранила всё в себе, этого не нужно было делать.

— Я опозорила всех! Себя, Жозефа, Наду, Гаспара!

— Такие моменты делают нашу жизнь лишь интереснее, — попыталась улыбнуться Софи.

Катрин вздрагивала всем телом, повиснув на шее мамы, она задыхалась от горьких слёз. Софи сильнее прижимала дочь, трепетно поглаживая её по белокурой головке. Софи понимала, что дрожь сейчас проберёт её, и она расплачется вместе с дочерью. Видеть горе своего ребёнка — страшное испытание для матери. За этот год Софи столкнулась со многим, когда возвращала маленькому забитому Эдгару любовь к жизни, доверие к людям. Но при виде неунывающей Катрин Софи на мгновения впала в оцепенение. Тяжёлое взрослое горе, которое заставляет сердце разрываться возлюбленным и боязнью обидеть другого человека, стало одним из первых испытаний в жизни юной девушки.

“Боль пройдёт, — знала Софи, — останутся лишь воспоминания”. Она чуть меньше стала прижимать Катрин. Страдания Катрин — такой привычный этап в молодой жизни, боль со временем забудется. У неё, у Пьера боль не ушла и после двадцати лет. Редко, очень редко, но всё же такое происходило, когда муж в разгар ночи вскакивал в постели в поту и кричал: “Не троньте Марани! Убейте меня!”. Пьер всегда спал у стены. Когда он понимал, что это был всего лишь, Пьер хотел на что-нибудь облокотиться и тут же ударялся об стену головой — Пьер забывал, у него нет руки. Страхи прошлого не отпускали и Софи. Гаспар, сын её близкого друга, был частым гостем в семье Лоре, Софи любила и уважала молодого юношу, но иногда она видела в нём не Гаспара, а отца Жерара. Порой боль по потери друга внезапно просыпалась и заставляла взрослую женщину, мать двоих, а с недавних пор, троих детей, уходить в другую комнату. Тело Экене, званного родственника Пьера, точнее, его спина была увешана напоминаниями о суровой юности даже спустя столько-то лет.

— Видно, это судьба — Лоре и Ландро не могут быть вместе, — не отпуская от себя дочь, вздохнула Софи.

“Мы не позволим нашим детям пережить хоть каплю того, что видели мы”, — дали Пьер и Софи слово, когда впервые взяли на руки крохотную, ещё красненькую Катрин.

Несчастья, как бы не старались отец и мать, не обошли Катрин, но дочери не были ведомы кошмары родителей. Софи, зная, что сейчас не время, невольно улыбнулась радостной улыбкой. “Какая жизнь без покоя? Какой покой без преград?” — так часто любит говорить Пьер. Катрин избавляется от детства, входит в новую эпоху жизни. Неспокойную, полную своих напастей, но без призраков прошлого, которые склоны пожирать человеческую душу, оставляя в ней несмываемые годами шрамы.

Дочь уткнулась в мамино платье, Софи не отпускала её и проговаривала ласковые слова, как маленькой девочке, пока по лицу Катрин не перестали идти слёзы.

— Кстати, дочка, — сказала мать, хитро подмигнув глазом. — Ты проявила смелость, не каждая бы закричала про свои чувства в зале, полном людей. Может, мне вступиться за ваш лесной пикник? Нет, не думай, что я разрешу вам справлять его одним в лесу, но на лугу, возле деревни Жанны, его устроить можно. Как тебе такая идейка?

— Она просто замечательная, мама! — воскликнула Катрин.

— А теперь, Катрин, возвращаемся в зал! — бойко сказала Софи. — Жозеф и Гаспар — взрослые мальчики, они справятся, а Наде нужна твоя поддержка.

С момента побега Катрин прошло довольно много времени, никто из-за чужих любовных разборок не собирался прерывать спектакль. На сцене давно играла Нада. Она была одета в неуклюжий круглый костюм волшебной камбалы, но Нада порхала в нём так плавно и мелодично, как бабочка, или же как рыба в воде. Гаспар, собравшийся с духом, раз за разом приходил к Наде, рассказывая о приказах сварливой старухи.

Камбала не просто выплывала из воды по просьбе старика, в волшебной танце она выбегала на сцену, кружась в танце. Первый раз, когда старик отпустил камбалу в море, движения Нады выражали только одно: счастье, свободу. Весело смеясь, звенел её голосок, которому было всё равно на струйку крови, оставленному от крючка старика.

Во второй раз не такой уж беззаботной выглянула Нада, хоть и была свободной. Медленно вышла она сцену, вяло и даже беспомощно выполнила просьбу Гаспара.

С каждым приходом старика жизнь угасала в камбале, тем временем Катрин с Софи вернулись в зал.

— Помоги! — вконец взмолился Гаспар. — Она хочет стать богом!

Это было чересчур. Гордость за своё могущество вернулась к камбале. Нада прокружилась в величественном танце и промолвила смело:

— Ступай домой! Сидит она снова на пороге своей избушки!

Зал горячо хлопал в ладоши. Стоявшая в дверь Катрин, побежала к кузине и обняла её. Сильнее всех аплодировал Акам.

— Браво! Браво! — кричал он во всю глотку.

Экене не без отцовской радости посмотрел сначала на дочь, а потом на сына. Дружных и усердных брата и сестру. Гордость за ребят подкатила к Экене. “Мои дети выросли. Они нашли свой путь”, — заметил он. Выбор пути… Экене боялся на свете больше всего, что сын или дочь не смогут его найти. В своё время он разрывался между двумя мирами, Тинуваку и Европой. В одном месте был его родной дом и народ, во втором его ждали приключения и простор. Разрыв между этими двумя мирами долго мучил Экене, пока он не предпочёл Тинуваку Франции. Его дети без преград смогли найти свой путь, приняв в себе по одной из мечт их отца. Акам стал благородным тинуваку, гордостью племени, примером для нового поколения. Нада избрала судьбу актрисы.

Бурно хлопал и Пьер. “Верно люди говорят, во всём есть светлые стороны, — сказал он сам себе. — Не окажись я в бразильском плену, никогда бы моя племянница так не блистала!”

После спектакля режиссёра и актёров поздравляли зрители. Любимчики толпы охотно принимали красивые слова своих поклонников, только вот Гаспар незаметно улизнул из театра. Нада и её подружка сняли костюмы. Худенькая Нада совсем не похожа была на ту толстую рыбину, а миленькая прелестная девочка на злую старуху. Тереза и её позвала на пикник, как только “старушка” сошла со сцены. Токи с радостными слезами целовала дочь. Последний раз она была так счастлива, когда Акам прошёл инициацию взросления. Но на сердце у Токи была и тоска. Если Наду сделали актрисой, это значит оодно — она останется во Франции. Разлука с единственной дочерью это не подарок.

— Но мы можем изменить положение, — вдруг воскликнул Экене. — Токи, что если снова поживём в Париже годик? Акам взрослый и без нас уплывёт в тинуваку, — Экене дотронулся лицом до уха жены. — А мы можем снова пожить для себя, вспомнить молодые бурные ночи, ведь Нада будет сутками занята сценой.

Токи смущённо кивнула мужу. Поздравлять Наду меж тем подошли Лоре и Лаванье. Эдгар и Пип так и повисли на руках у кузины.

— Эх, Пьер, — бухнулся к другу Денис. — У тебя двое маленьких сыновей, племянница начнёт жить у вас, дочь создаёт собственные спектакли. Как же ты плавать по миру будешь?

— Как и раньше, но побольше сидеть дома, — без печали ответил Пьер.

— Однако о приключениях придётся забыть. Затишье и покой светит твоим походам по ядовитым стрелам и бразильским тюрьмам.

***

К четырём часам ночи мирная тишина проникнуть смогла и в дом Лоре. Все спали. Обнявшись, сопели две любящие пары супругов — Экене и Токи, Пьер и Софи. Прижавшись к котенку, дрыхнул Пип, похрапывал Шарль, тихо болтала во сне о пикнике Катрин. Пьеру снились старина Бохлейн, первая любовь Мейкна, маленькая Марани. Были времена, когда близкие видели ему во сне каждый день, но вот уже двадцать лет они редко посещали его по ночам, позволив Пьеру отпустить скорбь. Слова Дениса долго вертелись голове, до того как Пьер уснул. Затишье и покой… Затишье и покой…

Внезапно в доме, в прихожей раздался грохот и звон посуды. Пьер подскочил, проснулась и Софи.

— Это дети буянят?

— Нет, не похоже. Софи, не выходи, — изменилось умиротворённое лицо Пьера.

Он вышел из комнаты и взял кочергу. Проснулся весь дом: со стульями в руках выскочили вооружённые Экене и Акам, за их спинами прятались Токи и Нада.

— Папа, что происходит? — в одной рубашке выбежала Катрин, прикрыв собой братьев.

— По всему видимому к нам пожаловали грабители, — процедил Пьер и осторожно стал спускаться вниз.

Воле двери промелькнула чёрная тень. Недолго думая, Пьер сорвался с места и замахнулся палкой на вора.

— Смилуйтесь! Не убивайте! — закричал разбойник голосом Гаспара.

Все замерли, вниз спустился Шарль, который догадался зажечь свечу. Испуганный Гаспар, снявший лохмотья и принарядившийся в красивый чёрный и лоснящийся фрак, закрыл лицо. На полу лежал букет цветов и маленькая коробочка, из которой поблёскивало колечко.

— Я всего лишь хотел признаться вашей дочери в любви! — заоправдывался он. — И сделать ей предложение!

— Какое предложение? — воскликнула Софи. — Вы в любви толком не признались ещё! Катрин ещё семнадцать лет!

— Я знаю! Знаю! — закричал Гаспар. — Но я готов ждать!

Гаспар подбежал к Пьеру и схватил его за плечи.

— Я прошу вашей руки и сердца!

— Моей руки и сердца? — хмыкнул Пьер. — Ну-ну, парень, я женат вообще-то.

— Нет-нет, не вашей, а вашей дочери! — Гаспар был бледнее снега.

Пьер оттолкнул от себя Гаспара и повалился на кресло с громким хохотом. Он смеялся, пока не заболел живот.

— Нет, Софи! — закричал Пьер. — Покоя нам не видать. И это хорошо — наша жизнь продолжается.