Побеждая — оглянись

Невелик был градец Глумов. И стоял отдельно, в чащобной глуши, в стороне от людных дорог и троп, в стороне от своих весей и малых градцев. Не искал любви простолюдина, не желал близости черни надменный Глум-рикс. И те, кто до него был, тоже не мирились с близостью духа чернь-смерда. Извека обособились, чадь нарочитую под своё крыло пригрели, замкнулись в высоких стенах и оттуда вотчиной правили. Не то правили, не то набеги совершали. Славой дурной овеяны, от посторонних глаз сокрыты, чёрной завистью полны, скорбели по удачам Веселинова, ненавидели возрастающую силу его и теперь лелеяли смерть Келагаста.

Возле стен градца лес был вырублен. Пустошь изрыта потайными ямами, полна острыми кольями, шипами-крючками усыпана и хитрыми «ежами», теми, что охотные люди кидают в лапы медведям. Ступишь на такого «ежа», иглой наколешься, а остриё уже с мясом вырезать надо.

Ров вокруг градца широк, водой до краёв наполнен. И подводить её не нужно: место болотисто здесь, вода сама из земли сочится — чёрная, холодная. Стены градца высоки, длинные заострённые брёвна склонены кнаружи. Мост из средних дубков крепко сбит. Поднимаясь, закрывает узкий вход, служит воротами. К стенным откосам прилегает плотно, лезвие не просунуть в щель. Зимой же стены водой обливают, и становятся они ледяными. Не пробьёшь их тогда ничем, и наверх не взберёшься — никакая сноровка не поможет.

Оглядели градец издали, на глаза не показывались. А там как будто и живых не было: не доносилось ни голоса, ни лая собак, ни стука. И никакого движения не видать — ни на стенах, ни под ними... Задумался Тать, бороду руками теребил. Призвал к себе троих нарочитых.

— Скажете им, что послы княжьи. Скажете, что пришли заложников назад вернуть и обоз с первой данью требовать. Ждёт-де Бож-рикс во граде Веселинове. Иначе, скажите, Тать войско соберёт и через три дня градец их разнесёт по брёвнышку. За собачий их брёх разнесёт, за гнусное кукареканье, не вовремя звучавшее.

Кивнули нарочитые, повернули к градцу коней.

Добавил Тать:

— Указываю: смело держаться, господами. Мечей без нужды не обнажать. К словам моим ничего не прибавлять, но и не убавлять от слов моих.

К самым стенам подъехали всадники, у поднятого моста покрутились. Всматривались в безлюдные мрачные городни.

— Эй, Глум-рикс! — крикнул один нарочитый.

— Издалека слово к тебе! — крикнул второй.

Дрогнул мост, с громким скрипом отошёл от стен.

Всё быстрее клониться стал, пока, разогнавшись, не ударил своим краем у ног лошадей. Чёрную грязь разбрызгал в стороны. Отпрянули в испуге кони, на задние ноги присели, косили на градец глаза.

Не задерживаясь, въехали нарочитые внутрь. Гулкий перестук копыт о дубовые брёвна долетел до самого леса, от леса же и отозвался. С тем же скрежетом поднялся мост. И надвинулась прежняя тишина.

Тать посмотрел на Добужа. Княжич кусал черенок берёзового листа и внимательно разглядывал градцевы стены. За спиной ждали нарочитые, переговаривались кольчужники. Мудрёно переговаривались они — условными жестами и движениями губ. Такого говора даже вблизи не слышно. Ждали долго. Уже подступили пасмурные сумерки. Всё накрапывал дождь.

Вот тронул княжич Татя за плечо, указал рукой на градец. И увидел Тать, как вышел на стену страж-градчий. Слышал, прокричал он что-то. И завяз голос градчего в царившей вокруг слякоти.

Но вот донеслось отчётливей...

— Слушай меня, Тать, да не таись! — кричал градчий. — Слушай меня, смердушко, посадник подлый! Послов твоих мы на колья посадили. Да не долго сидели они, издохли. Ни заложников тебе, ни дани младому риксу не дадим. Иной получишь подарок: головы своих нарочитых. В ворота они въехали господами, а как колья, для них приготовленные, узрели, сразу обратились мышами... И тебе совет: не ступай, смердушко, на Келагастов путь, не осилишь. Грудь твоя широка — с избытком, да чело узковато — с ущербом. Мозги тебе явно жмёт...

И одну за другой, далеко за ров, швырнул градчий три головы. Они быстро катились по земле и подскакивали, пока не остановились.

— Ещё послушай, Тать! Люди наши о войске твоём давно выведали. Поэтому не таись, не ходи вокруг лютым волком, а назад возвращайся побитой собакой. За столы не посадим тебя, кубка не поднесём, слух услаждать, величать и чествовать не станем. Рожа нам твоя не подходит, дух твой смердячий претит!

Так на слова Татевы ответил Глум-рикс. И, передав ответ, скрылся из виду дерзкий горластый градчий.

Рванулись было кольчужники, всадники взмахнули плетьми. Но сдержал их порыв вольный Тать.

— С утра сочтёмся! — обещал.

Чуть свет поднялись. Издали принесли длинный сосновый ствол.

Ветви со ствола обрубили, основание его заострили круто, насадили с десяток железных шипов остриями назад. Вроде исполинского копья вышло. К тонкому концу ствола привязали длинную верёвку, а сплели ту верёвку за ночь из крепких сыромятных ремней.

Пешие кольчужники обвязали бревно своими поясами, подняли его легко. Широкими щитами наглухо загородились. И себя каждый прикрыл, и соседа. Куда ни метни стрелу, копьё ли, сулицу с калёным наконечником, всё тщетно — железо сплошь.