Побеждая — оглянись

И, как все прочие, растаял этот диковинный зверь. И бесследно растаяли удила-змеи. Лишь осталась Дейна Лебедь. Рядом с вольным Татем упала она. Волосы валькирии разметались у него по груди. Сухими губами зацеловала ему лицо. Сильными целительными руками соединяла Лебедь-валькирия разорванные мышцы, сводила-стягивала отёкшие воспалённые края ран, своими устами высасывала змеев яд. Слезами и наговорами изводила царапины. В чёрное и пустое небо тянула Дейна руки, и просила его, и молила:

— Росы! Дай росы. Ничтожное! Лишь росы не хватает, чтоб поднять его!

Ощупывала Лебедь сухие холодные травы и не находила на них ни росинки глубокой ночью. Только пыль оставалась у неё на руках.

— Дейна!.. — смеялся Тать. — Вот он же я — стою рядом! Я вижу тебя и прижимаю к себе, Дейна!

И ещё видел Тать своё недвижное тело. И видел он Лебедь, бьющуюся над ним и не находящую целебных рос. Даже ссадин не было на его теле, всё ушло трудами валькирии. Но и дыхание уже не тревожило грудь. А Тать, — другой, могучий, стоящий крепко на исполинах-ногах, — выше самых высоких деревьев развернул широкие плечи и в ладонях, чистых, как облака, держал своё огромное сердце...

Не слышала его громких слов маленькая валькирия. Она держала холодную руку маленького Татя и со злобой, делавшей её похожей на серую волчицу, смотрела в бесконечное жуткое небо, в лицо-тучи, в глаза-звёзды. Неверные мимолётные блики осветили на миг лицо неба. Оно было печально. А в мерцании звёзд виделось сочувствие. Но поможет ли оно кому-нибудь, такое далёкое?

Тогда, отчаявшись, охватила Дейна руками застывшее тело Татя, прижалась головой к груди его. И, не умея иначе пересилить свой страх перед небом, просто закрыла глаза.

— Изверги! — прошептала тихо-тихо Лебедь. — Мир полон извергами. И змеи, и великаны, и всадники в ночи... Бреднями и тенями, ложью и подлостью полон мир! Только нет тебя. И я пуста теперь. Что мне мир? — она открыла глаза. — Возьми меня, небо!..

И не было более у Дейны её вечного страха перед небом, не боялась она его лица. И услышала Лебедь лёгкий звон — будто отрывались друг от друга, расцеплялись серебристые кольца. А с высот посыпались, потянулись бесчисленные тёмные нити. Концами-петельками обвили они Белую Лебедь, и Татя крепко опутали, и подняли их над землёй, и увлекли обоих в неоглядные дали.

Глава 23

ет, не развеешь ты, Сампса, наигрышем затейливым искусным риксовой кручины. И ты, Верига-бортник, добрая душа, словом проникновенным сегодня не поможешь.

...Едут нарочитые полем, едут лесом, тонкие болота обыскивают...

Не нужны, не милы нынче ласки свейской кунигунды нежной. И смех забавы, смех игры сыновей-риксичей болен слуху. Пуст кажется Веселинов-град.

...Едут, едут нарочитые. За каждым кустиком, в каждом озерце, у каждой тропки выискивают кольчужники Татя, хотя бы след его. И Дейну Лебедь зорко высматривают. Но не находят и не знают, как с вестью такой возвращаться, как к Божу-риксу показаться на глаза...

Много времени прошло, и явился ко граду удалой Нечволод; дальше всех он ходил с десятком своим. Бледно лицо, черты ere мрачны были. Рука десятника крепко держала узду, потому что не спокойны были кони, всхрапывали, косились на поклажу, возложенную на двух скрещённых копьях и прикрытую серым корзно.

Ещё издали увидели десятника смерды:

— Едет! Нечволод едет!..

— Не пустой. Десятник везёт что-то, — волновались на остоях градчие.

Побежали к риксу — новость донести.

Вышел Бож, стал в воротах малого градца. Взволнованная челядь собралась у него за спиной. И вельможные старцы здесь стояли, дрожащими руками приглаживали седые бороды. Смерды-чернь сбились в плотную толпу, кругом обступили ворота. Ждали в молчании.

Раздвинулись, дали проехать Нечволоду с нарочитыми, и вновь сомкнулись за спиной у них, и обступили тесным кольцом. Спешили видеть, спешили слышать...

Не на десятника, а на окровавленный корзно смотрел Бож. Тоже, подобно Нечволоду, бледен стал, брови у переносицы сошлись. И все иные на гот корзно смотрели.

— Что? — вопросил рикс, не поднимая на десятника глаз.

Снял Нечволод перстатицу с руки, дал нарочитым знак. Тогда бросили кольчужники на землю те скрещённые копья. Оттого размотался серый корзно. И с глухим стуком, с клацаньем огромных клыков пала на траву голова Огнянина, подкатилась прямо к ногам Божа.

— Возможно ли одолеть такого? — спросил Нечволод.

Отпрянули от змеевой головы люди, исказились страхом у них лица и оттого все стали похожи. Испытанные выжлецы, поджав хвосты, отошли в сторону.

Кони нарочитых от головы Огнянина пятились, не слушались узды и окриков всадников. И на глазах пожелтела от крови змеёвой трава.

— А Тать? — спросил Бож.

— И следа не нашли. Но меч его подобрали близ Веселинова. Из ножен не вытащить клинка. Видно, не отёрт был. Хотели обнажить, не выходит. Сила для этого нужна Татева... Рядом же с мечом, вот, нашли... — вынул Нечволод из сумы лебединые крылья. — Может, коршун птицу подбил, может, лисы бросили, — развёл руками десятник. — То не ведомо! Однако решили подобрать. Не Дейны ли след, подумали? Не этой ли Лебеди крылья?