Побеждаю и сдаюсь (СИ)

Её, безусловно, уже ищут. Вот только… Ищут, конечно, на дорогах и в населённых пунктах. Искать среди плоских гор, которые и на горы то не похожи, а выглядят, словно изрезанная оврагами земля — не имеет смысла. Просто не имеет смысла. И Шэн это, конечно, понимает. Поэтому не использует дороги. Не заворачивает в населённые пункты. Если он знает имя похищенной, то не может не догадываться, что её будут тщательно искать.

Джайри не смогла удержать стон ярости.

Всё плохо. Всё намного хуже, чем ей казалось в начале.

Вряд ли ей удастся сбежать от этого человека. А если так, разрушено всё: репутация. Та самая, которой Джайри всегда весьма дорожила. Ради которой отказывала любимому мужчине. Ради которой боролась со своими чувствами. Как следствие — её положение в обществе. Возможность замужества… Нет, конечно, найдётся много желающих взять в жёны девушку с подмоченной репутацией, с учётом того, что девушка — герцогиня Серебряного щита, но… Она другого отношения искала в своих женихах. И Уль…

Юдард раздери!

Неужели ей всё-таки придётся стать его любовницей?

«Будь ты проклят, Уль! — зло и нелогично подумала Джайри. — Почему ты не вычислил мой план, почему не остановил меня?!».

И она не сразу смогла уснуть, хотя спать сейчас было самым разумным из дел.

Глава 6 Мучительные сны

Эйдэрд ходил по парку собственного особняка, вслушиваясь в свист вьюги. Ночью внезапно поднялся мороз и ветер, и весь день Шуг посыпало мелким, колючим снежком. Леолия вчера приехала поздно, долго жаловалась на казнокрадов, не боящихся её репутации чёрной ведьмы. На излишнюю прямоту Ярдарда, угрожавшего гильдии торговцев тканями вздёрнуть на суку первого же, кто не откроет лавку завтра утром в положенное время. Торговцы бунтовали и требовали — странное дело! — что-то вроде совета гильдий. Леолия не понимала, зачем им совет, Ярдард тоже не понимал.

Понимал один лишь Уль. Когда после жёсткого — и правильного, Эйдэрд был уверен в этом — разговора Яра с обнаглевшим народом, диалог едва не перешёл в уличную потасовку, внезапно вмешался наследник. Он появился пеший, без оружия и доспехов, прошёл мимо клокочущих от негодования стражников, среди разъярённых, пьяных от непонятной злости торговцев. Встал, наклонил голову и сказал: «спасибо, дорогие наши подданные…».

— Ты представляешь! — возмущалась Леолия. — Он заявил им, что их предложение актуально и современно, что благодарит их за… — она напряглась, вспоминая, — за гражданскую позицию и заботу о благе королевства. Они разговаривали, вот как мы с тобой — глаза в глаза — часа три, а то и четыре, и весь этот продажный сброд закончил тем, что начал выкрикивать «да здравствует король Ульвар!». Я понимаю: это игра Уля. Так же, как я играла в ведьму, сын играет в посланного небесной богиней небожителя, но… Точно так же, как эти люди ему сейчас готовы целовать руки, точно так же, случись тяжёлая война, мор или неурожай, они пойдут против него с вилами и косами. Нельзя слишком любезничать с народом! Страх — лучшее средство удерживать людей от безумия…

И Эйдэрд слушал её и гладил тонкие руки, а когда усталая супруга уснула, вышел в сад и долго стоял, чувствуя, как леденеет от холодного ветра, и как снежинки щиплют щёки.

Герцог Медвежьего щита никогда не скрывал, что не любит младшего сына. Ульвар казался Эйдэрду неправильным. Непохожим ни на отца, ни на мать. Слишком скользким, слишком… слабым. Позднее Медведь пересмотрел свои взгляды, признав, что Уль не слаб, но… Он был чужим.

Мужчина запрокинул лицо в небесную черноту. Впрочем, весь мир стал чёрным. И каждый раз, просыпаясь утром, Эйдэрд испытывал страх перед этим новым, чужим миром, миром где Медведь внезапно оказался слабее щенка. Усилием воли Эйд брал первобытный ужас под суровый контроль, ополчался и уничтожал, чтобы на следующее утро, снова открыв глаза, ощутить себя в гробу. Поэтому он почти перестал спать.

Сад был небольшим, тёмным: сосны, ели — Эйд любил их суровое постоянство. Медведь знал свой сад так же хорошо, как собственные пальцы, поэтому, ослепнув, практически не испытывал здесь неудобства от своей слабости. Он подошёл к кованной ограде, выходившей на набережную Шугги и коснулся её пальцами.

«Странно, — думал герцог, — я всю жизнь жил интересами сначала щита, а затем Элэйсдэйра, а сейчас мне до всего этого нет ни малейшего дела».

Он пошёл вдоль решётки, простой, выполненной в виде копий, связанных металлическими полосами.

«А до чего мне есть дело?» — внезапно спросил сам себя и не смог найти ответа на этот вопрос. На душе было холодно, как в темнице, за толстые стены которой не доносится ни звука, ни шелеста ветра. Он вдруг понял, что ему не только ни до чего, но и ни до кого нет дела, и замер.

«А Лео? — спросил и трусливо задал следующий вопрос: — Яр? Эрика?».