Побратимы

Вопросы с жильем решались индивидуально из-за небольшой численности приезжающих лиц. Блокаднице Татьяне Старостиной и ее родственнице Анне разрешили жить вместе с больной матерью и другой родственницей Лидией в госпитале в Вологде[400]. Старостина передает в дневнике свои мрачные впечатления от жизни в госпитале, из которых становится ясно, что человек, прожив некоторое время в блокадном Ленинграде, так и не смог адаптироваться к тяжелым условиям военного быта: «Три-четыре первых дня на Льнострое мои дни и ночи проходили в жестокой борьбе за жизнь мамы и Лидии. Завтрак, обед, ужин: очереди, давка, соприкосновение с людьми, потерявшими облик человеческий (во вшах, провонявшие испражнениями, их пускали в столовую без всякой санитарной обработки), долгое сидение за столами и ношение еды наверх в комнату сменялось хождением за кипятком, ночными бдениями над мамой, стиркой одежды Лидии… Всюду приходилось почти красть»[401]. По сути, Татьяна и Анна исполняли роли медицинских сестер при своих родственниках. После приезда переселенцев, нуждающихся в лечении, их выселили из госпиталя в барак (общежитие), в котором условия проживания также, по мнению автора, были далеки от комфортных: «После колебаний мы въезжаем в боковую комнату, с маклаком в придачу. Нас живет 9 человек… В комнате холодно, грязно – нам не вымыть, а уборщицы не моют, веник надо ходить выпрашивать у хозяйственных соседей… Дрова, торф привозят к дому, все расхватывают. Кто сильнее, у того тепло. Запасаем под кроватями в углах. Топит Саша, варим гречневый концентрат, полученный в Жихареве (пшенный выменяла на хлеб у красноармейцев на станции)»[402]. Взгляд Татьяны Старостиной на ситуацию вполне ясен – автору, представителю молодой ленинградской интеллигенции, казалось диким жить по законам военного времени, когда нужно было действовать на правах силы, с боем забирать материальные блага, опережая остальных, не могла принять такое поведение даже для собственного выживания.

Распространенным способом решения жилищного вопроса, предполагающим установление тесных социальных контактов с местным населением, являлась практика подселения приезжих людей к городским и сельским жителям[403]. Власти в условиях дефицита свободных жилых помещений поощряли подобную практику, а местное население не было равнодушным к судьбам бывших блокадников. Несмотря на все тяготы военной жизни, выражающиеся в первую очередь в недостатке материальных средств и отсутствии основного кормильца в семье, местное население проявляло заботу, гостеприимство, радушие по отношению к приезжающим незнакомым людям. Это подтверждается многочисленными примерами из дневников и воспоминаний как жителей Вологодской области, так и самих ленинградцев. Череповчанка Нина Александровна Махова вспоминает: «Эвакуированные шли и просились жить. У нас жили 2 женщины (одна умерла). Их шли сотни – по улице Новой и Максима Горького. Одну сами хоронили – возили на кладбище. Каждый дом по 1–2 человека брали к себе»[404]. Другая жительница Череповца Степанида Голубева, у которой было четверо детей, приняла к себе домой эвакуированную женщину с двумя детьми[405]. У другой череповчанки было двое детей, но она приняла к себе в дом двух женщин, одна из которых была беременной, а у другой уже было двое детей[406]. Совсем молодая блокадница со своей матерью и сестрами была эвакуирована в Череповец. Мать умерла после приезда, и девочки остались одни, в Череповце им повстречалась незнакомая взрослая женщина с детьми, которая приютила их у себя. Спустя годы в своих воспоминаниях блокадница выразила слова благодарности: «Если бы нам в Череповце не встретилась Анна Михайловна Ильичева, я не знаю, как бы сложилась моя дальнейшая жизнь. Эта женщина на санках перевезла нас к себе домой, и она же сама похоронила маму. Анна Михайловна выходила нас, обогрела, чем могла поддержала в эту трудную зиму. А ведь, кроме нас, у нее было трое своих детишек. Нет слов, чтобы передать Анне Михайловне благодарность за наши спасенные жизни»[407].