Эти наблюдения вдохновлены Бруно Латуром, который утверждает, что в процессе изучения научных противоречий социолог/антрополог должен рассматривать все стороны в споре как равнозначные[192]
. Рассматривая научную теорию, касающуюся теории микробов во Франции конца XIX в., Латур не берется утверждать, что Пастер «победил»[193]. Принцип симметрии помогает нам избежать ловушек воспевания или обвинения одной позиции по сравнению с другой. Вместо того чтобы патологизировать поведение мужчин, следовало бы спросить, какие социальные отношения создают условия и вызывают у мужчин «страх» перед обязательствами или безответственность и какие культурные рамки делают такое поведение значимым, допустимым и доставляющим удовольствие. Чтобы прояснить эмоциональные механизмы выбора и взятия обязательств, нам нужно подойти к мужскому нежеланию связывать себя имиЕсли проблема взятия обязательств не проистекает из негативного восприятия брака и того факта, что мужчины более избирательны, чем женщины, то можно с полным основанием утверждать, что она обусловлена тем, как мужчины и женщины контролируют и формируют свой выбор для вступления в отношения, т. е. тем, каким образом свобода закрепляется юридически. Взятие обязательств — это реакция на комплекс возможностей, которые, в свою очередь, влияют на процесс привязанности, т. е. на скорость, с которой развиваются отношения, на их интенсивность и на способность проецировать их в будущее. Следовательно, вопрос можно сформулировать следующим образом: какой комплекс возможностей вызывает страх перед обязательствами? Если, как я утверждаю, взятие обязательств является стратегической реакцией на возможности, то есть все основания утверждать, что эмоциональная организация страха перед обязательствами формируется изменениями в экологии и архитектуре выбора, т. е. социальными условиями и когнитивными способами, с помощью которых люди делают выбор и вступают в серьезные отношения.
Мужественность и упадок ответственности
Историк Джон Тош утверждает, что в западных обществах мужественность «проявляется в трех сферах: дом, работа и мужские сообщества»[194]
. Непререкаемый авторитет в семье, способность зарабатывать на жизнь самостоятельным, не подневольным трудом и способность заводить нужные связи в добровольных сообществах, закусочных и клубах, которые практически исключают женщин, традиционно являются тремя столпами мужественности. Капитализм и демократическое устройство общества знаменуют собой очень важное изменение в этой трехсторонней структуре: начиная с XX в. феминистское движение и его влияние на политическую, экономическую и сексуальную сферы последовательно и эффективно оспаривали и подрывали власть мужчины в семье. Кроме того, рост бюрократических организаций и оплачиваемой работы женщин умерил независимость мужчин, это привело к тому, что большинство из них в настоящее время работает под руководством других мужчин и/или женщин, а большинство чисто мужских площадок для общения и взаимодействия (за заметным исключением спортивных) существенно сократилось, и гетеросоциальный отдых стал нормой для большинства заведений. Таким образом, по предположению Тоша, если мужественность является «социальным статусом, проявляющимся в определенных социальных контекстах»[195], то, очевидно, что некоторым элементам, составляющим этот статус, и самим контекстам был нанесен значительный урон с наступлением эпохи модернизма. Независимость, авторитет в семье и мужская солидарность — все это было сведено на нет, а традиционная мужественность даже превратилась в признак противоположного статуса — в культурно закодированную мужественность рабочего класса. Именно в этом контексте сексуальность стала одним из наиболее значимых признаков мужественности. Как утверждается в главе 2, сексуальность предоставляет статус. Сексуальная привлекательность и сексуальность стали признаками гендерной идентичности и того, что в рамках этой идентичности принимает форму статуса[196].