Почему плакал Пушкин?

Более полувека назад Б. Томашевский пробовал оба незавершенных отрывка воссоединить. Спор на тему «вместе или отдельно?» не кончен. И очень может быть, что, выбирая одно из двух решений, придется искать какое-то третье. Но сначала послушаем доводы Томашевского.

Оба отрывка есть отклик на заключенный 2 сентября 1829 года Адрианопольский мирный договор России с Турцией. Адрианополь по-турецки именуется «Эдырне». Внизу пушкинской рукописи так и начертано: «В Эдырне мир провозглашен».

В результате русско-турецкой войны Россия продвинула южные границы и, кроме того, добилась признания Греции независимым государством. Вот почему оба стихотворных отрывка – восемь строк про Россию, двенадцать про Грецию – составляют единое целое. Совместно прочтенные, они поясняют друг друга. А прочтенные по отдельности, замечает Томашевский, окажутся неверно поняты.

Например, строка «Восстань, о Греция, восстань» должна означать «подымись», «воспрянь». Она призывает не к «восстанию», а к «восстановлению». Так начиняется революционная песня, ставшая народным гимном, песня, сочиненная Константином Ригой, чье имя наряду с Байроном упоминается в одном из соседних четверостиший.

Томашевскому возражала Т. Цявловская:

«Однако разные темы и настроения этих стихотворений не позволяют согласиться с такой реконструкцией».

Томашевскому возражал Н. Измайлов: «Но такое объединение, как и композиция стихотворения… представляется очень спорным. Для нас же важно то, что попытка Пушкина писать о минувшей войне в хвалебном, одическом тоне была отброшена в самом начале работы над черновиком».

Это что ж получается? Не хотел ли Измайлов сказать, что Пушкин, стараясь учесть указания Булгарина, задумал отписаться в казенном духе?

Тогда, в 1830 году, Фаддей Булгарин печатно доносил, что Пушкин не поспешает воспеть успехи русского оружия.

«Мы думали, что великие события на Востоке… возбудят гений наших Поэтов – и мы ошиблись! Лиры знаменитые остались безмолвными, и в пустыне нашей Поэзии появился опять Онегин, бледный, слабый…»

Булгаринские предписания поэт не забыл. Он ответил четыре года спустя в наброске предисловия к «Путешествию в Арзрум». Но, конечно же, не появились в печати горькие строки:

«…Неужели непременно был обязан писать именно то, что прикажут журналисты? Что за нещастные люди русские писатели?»

Обе спорящие стороны признают: данные стихи, будь они прочтены порознь или совместно, остались незавершенными. В итоге воссоединения отрывков получили нечто нескладное, несвязное, и решили, что виноват в том Пушкин, оставивший необработанный набросок.

Томашевский, руководствуясь, как он полагал, пушкинскими пометками, переставил строки. Но при этом некоторые слова повисли за пределами грамматических связей.

«Переставлять» пушкинские строки, то есть определять их истинный порядок – допустимо и необходимо. Известен случай, когда С. М. Бонди прочел пушкинский черновик не сверху вниз, а снизу вверх – и невразумительный набросок превратился в острые, явно запретные, но вполне законченные стихи. Они оказались посвящением к «Гавриилиаде» («Вот Муза, резвая болтунья»).

Разумеется, прежде чем «переставлять», надо проникнуть в поэтический замысел. А не раз и не два оказывается, что поэтический замысел Пушкина одновременно есть замысел политический.

Зная, что стихи написаны на бумаге с водяным знаком 1830 года, пушкинист Н. Лернер всеж-таки настаивал на отнесении стихов к 1821 году, к дням неудавшейся греческой революции. Н. Лернер первый заметил, что черновик – не вполне обычный. Это не самое начало, похоже, что это попытка вспомнить стихи, написанные ранее.

Из своей догадки – черновик, написанный по следам готового текста Н. Лернер в 1908 году не имел возможности извлечь надлежащий вывод. Его проницательное наблюдение о мнимом «черновике» было сделано слишком рано и потому оказалось забыто.

Прошло два года. И только тогда, в 1910 году, П. О. Морозов опубликовал фрагменты «большого зашифрованного стихотворения» Пушкина. И тогда именно Н. Лернер первый догадался, что строки, опубликованные П. Морозовым, относятся к Десятой главе «Евгения Онегина».

Итак, предположим, что перед нами отрывок завершенный. Иначе говоря, еще один, вполне законченный, но зашифрованный «под черновик», отломок Десятой главы.

В таком случае обязательно придется переставлять строки. Но не наугад, а в строгом соответствии с чередованием рифм в «онегинской строфе».

В изданиях под редакцией Цявловской отрывки печатаются по отдельности. Томашевский совмещает их на одной странице. При этом и Томашевский, и Цявловская придерживаются той последовательности, в которой расположены статьи Адрианопольского договора. Сначала – о территориальных приобретениях России. Затем – о независимом статусе Греции.