Почему Третий Рейх проиграл войну. Немецкий взгляд

Короче говоря, это была концепция, которая имела свою логику. Мистический бред, которым Гитлер обосновывал свою концепцию («высшая раса», «кровь и земля», «жизненное пространство»), можно не принимать во внимание. Гитлер уготовил одной из европейских стран ужасную судьбу, которая до сих пор предназначалась лишь неевропейским народам. Грубо говоря, Гитлер побуждал одного из гостей за империалистическим столом съесть самого себя. С моральной же точки зрения колонизация стран древней культуры, таких, как Индия со стороны Англии или Индокитай со стороны Франции, была не лучше, чем планировавшаяся Гитлером колонизация России. Планы Гитлера означали полное изменение соотношения сил в мире и тотальную войну. Они не были секретом: они были со всей ясностью изложены в «Майн кампф», и все речи Гитлера, особенно до 1933 года, были полны намеков на это. В разъяснении нуждается лишь один вопрос, а именно, почему эти планы долгое время не встречали ни в Германии, ни в Европе серьезного возражения и сопротивления? Ведь нельзя отрицать того, что именно внешняя политика Гитлера с самого начала вызвала в Германии восторг и в течение шести лет приводила в Европе от успеха к успеху, что, в свою очередь, способствовало еще большему опьянению немецкого народа. Почему это оказалось возможным?

Что касается Германии, то некоторые читатели еще и сегодня, может, будут считать этот вопрос странным. Ведь Гитлер хотел сделать Германию великой и могучей как никогда, и у него были продуманные ясные представления о том, как это осуществить. Разве не было естественным, что подавляющее большинство немцев рукоплескало ему?

Однако так уж естественно это не было. Тщеславная концепция Гитлера таила в себе большой риск для Германии. Доверившись ей, Германия в случае неудачи (а это можно было предвидеть) впервые ставила свое национальное существование под вопрос. Направляя свои мысли о завоевании и подчинении на создание великой европейской державы, Гитлер поднял руку на табу. До этого при полном молчаливом согласии для Европы действовали другие, чем для неевропейского мира, критерии: неевропейские народы можно было колонизировать, европейские же – нет. Внутри Европы принцип национального суверенитета действовал в такой же мере, в какой действовал за ее пределами имперский принцип.

Именно Германия извлекла из этого принципа выгоду после своего поражения в Первой мировой войне. Как ни старались победители унизить ее и ограничить ее силу, они не затронули самого существования Германской империи. На Парижской мирной конференции ни разу не вставал вопрос о ее разделе или длительной оккупации: столь незыблемой в Европе была идея о национальных государствах даже после четырехлетней страшной войны.

Нарушение Гитлером этого табу могло привести к роковому ответному удару по Германии. Когда колониальная война против России потерпела крах, было вполне естественно, что Россия поступит с Германией так же, как это хотела сделать с ней Германия. План Гитлера означал изменение европейских правил игры, которым Германская империя была обязана в 1919 году своим существованием. В случае проигрыша войны, которую Германия вела по новым, гитлеровским правилам, она не могла надеяться, что выживет.

Чрезвычайно важным, даже историческим фактом является то, что это само собой напрашивающееся соображение никогда не играло какой-либо роли в дискуссиях среди немецкой общественности в двадцатые и тридцатые годы. Это объясняет некоторые кажущиеся неясными моменты в истории, а именно: по крайней мере высшие слои Германии, а вслед за ними и неизменное большинство народа всегда мыслили не национальными, а имперскими понятиями. Для них в понятии «Германская империя» «империя» всегда была важнее, чем «Германская», возможность расширить империю – важнее национального единства.

Если бы для немцев самым важным в Германской империи было ее национальное единство, если бы для них речь шла прежде всего о том, чтобы жить как «единый народ» под единой государственной крышей, то в 1919 году после сообщения о мирных условиях в Версале по Германии должен был бы пройти вздох облегчения. Ведь было спасено все, что было потеряно: национальное единство и существование империи, за что, как утверждалось, в течение четырех лет шла борьба. Но вместо вздоха облегчения раздался вопль. Этот вопль объяснялся не потерей пограничных областей, не ограничениями вооружений, которые, совершенно очевидно, нельзя было навязать на длительный период, не репарациями, которые выплачивались лишь в течение нескольких лет, не мелкими ограничениями и придирками, которыми, кстати, был богат Версальский мирный договор. В конечном счете это были нормальные последствия проигранной большой войны.