Почему умирают гении (СИ)

Кто правит крен изъезженных саней,
Кто — в зарослях наук сияет плешью…
Я — свиновод, я развожу свиней,
И не томим отнюдь в престиже брешью!
Что ржёшь, рукой прикрыв щербатый рот?!
Гляди, не надсадись — уже синеешь!
Свинья, когда с ней ласков свиновод, —
Добрей, чем ты вовеки стать сумеешь!
Из общества людей себя изъяв,
Увёл судьбу в свинарник я под руки.
Мне хряк да боров — верные друзья,
Мне свиноматки — нежные подруги.
Их холю и скоблю. Они в ответ
Умильно, с обожанием — «хрю–хрю!» мне.
Я верности зарок, любви обет
В их искренних глазах читаю умных.
Вот так бы вместе жить нам, вековать,
И гладки с нас, как говорится, взятки.
Но стал я неполадки замечать
(Всегда наружу рвутся неполадки!):
Со мною свиньи вертятся винтом,
Служить желают и хвостом виляют.
А отвернусь — подкапывают дом —
Фундамент портя, рыла забавляют.
Ветшает дом, падёт — того гляди,
Не сплю — боюсь, во сне придавит крышей.
«Не свиньи виноваты, погоди! —
Твержу себе, — а — ясно дело! — мыши!
Нельзя! Не может с искренностью глаз
Такое вероломство совмещаться!..»
Сомненья не один десяток раз
Мешали мне в события вмешаться.
Но как ни подступись, как ни копни, —
Самообман — не средство, суть — едина:
Я их кормил, в то время как они
Долбили дом, как судно долбит льдина.
Корил их, убеждал, увещевал —
Напрасно! — Всё наглей, бесстыдней рыла.
И дом, кренясь, на все лады трещал,
И в унисон с душою сердце ныло.
И их приговорив ножом к концу,
Роняя слёзы (свиньи хоть, но жалко!),
За мудростью пошёл я к мудрецу,
И он, уста разверзнув, мне прошамкал:
«Не разнице культур в вину вменять,
Коль в баб не обратит свиней помада! —
Чтоб человеческий язык понять,
Как минимум быть человеком надо[13]

!».

Августин читал стихи с чувством, размахивая руками и носясь по сцене. Но когда увидел, что толпа абсолютно равнодушна, он сел и закрыл лицо руками. Хотелось плакать. Он не мог смотреть на то, что творится вокруг, как мир, выпестованный с такой нежностью и любовью, превращается в ничто и умирает на глазах… А толпе, казалось, не было никакого дела до терзаний Августина. Она по–прежнему веселилась, смеялась, пила водку и вдыхала кокс… Кто–то трахался, кто–то с любопытством наблюдал… Мразота. Плебс… Что знают они о жизни? Кем они станут? История забудет их, спишет со счетов, они уйдут, оставив после себя лишь пепелище из пустых бутылок и использованных презервативов. Богатое наследство, ничего не скажешь! Как быстро они испохабили уютное местечко, как вообще быстро люди поганят своим присутствием все, к чему бы не прикоснулись! На них словно с рождения наложено проклятье…Люди, толпа, масса… Чтобы что–то хорошее существовало долго, туда просто нельзя допускать много людей. Пять — десять — и этого достаточно. Иначе индивидуальности превратятся в неуправляемую, безликую толпу — место которой на свалке, рядом с отбросами. А люди и есть отбросы… Бездушные пустышки, шваль… Лучше бы они сами превратились в ничто, а не портили все хорошее, что есть вокруг…

Неожиданно к голове Августина прикоснулась чья–то рука. Он не отреагировал — продолжал сидеть и отрешенно смотреть по сторонам, надеясь, что его оставят в покое. Но нет, куда там! Рука продолжала трепать волосы, затем опустилась на затылок, дотронулась до плеча и тихонько его сжала. Только тогда Августин обернулся и увидел Багиру. Она была так же хороша, как и раньше и выглядела столь же вызывающе.