Почему в России не ценят человеческую жизнь. О Боге, человеке и кошках

Я для себя в последнее время обнаружил, что народ, как правило, начинает искать для себя особую идею, когда у него отсутствует или угасает национальное чувство, когда уже нет ничего, что бы связывало людей душой, а не георгиевскими ленточками напоказ. И я думаю, не случайно в последние дни темой наших многочисленных телевизионных шоу стала русская национальная идея. «Крым наш», как и всякий патриотический восторг, угасает, и мы возвращаемся в 90-е, и под руководством Романа Бабаяна начинаем искать, как бы соединить тех, кто за «палату № 6» с теми, кто поддерживает «пятую колонну». Кстати, раз я вспомнил о Романе Бабаяне, то обращает на себя внимание, что его соотечественники в Армении ищут не какую-то свою особую национальную идею, а борются с коррупцией, ищут пути к свободе, человеческому достоинству, к равенству всех перед законом. Народы, отличающиеся сплоченностью, заботой друг о друге, умением сопереживать беды соседа как свои, к примеру, евреи, армяне, среди славян – поляки, не искали и не ищут никакой «национальной идеи».

Все русские мыслители, которые искали русскую идею, почему-то не обращали внимания на очевидное, что русской нации как чего-то целостного, органического никогда не было, что на самом деле не было ничего общего между подавляющим большинством населения (речь идет, наверное, о более чем 90 %) и горсткой образованной России. Мы почему-то до сих пор не учитываем, что величайшая русская культура, величайшая русская литература были чужими для этой подавляющей части населения. Ведь эти безграмотные люди просто не могли прочитать ни Пушкина, ни Тургенева, тем более – Толстого и Достоевского. О какой национальной идее может идти речь, когда на самом деле в стране одновременно сосуществуют две нации? После Петра этот раскол между темной, невежественной массой крестьян и дворянством, которое училось говорить по-французски, резко увеличился. Деникин в своих «Очерках великой смуты» вспоминал, что даже церковь, религия не вошла в плоть и кровь русского народа. Как только произошла Февральская революция, солдаты перестали причащаться, а полковые церкви очень часто превращали в отхожее место. И именно по этой причине большевикам в России удалось то, что не удалось коммунистам ни в Польше, ни в Венгрии, ни в Чехословакии, а именно привлечь народ к разрушению церквей, к надругательству над национальными святынями, над памятниками прошлого.

Кстати, большевики, как признавал в своих воспоминаниях о революции Лев Троцкий, потому и победили, что не побоялись использовать недоверие, ненависть неграмотной России к «человеку в пенсне», ненависть к богатым, к профессорам, не говоря уже о ненависти к дворянству. О какой национальной идее могла идти речь, если, как писал в своих «Очерках великой смуты» Антон Деникин, солдаты из крестьян, покидающие фронт, приговаривали: «Мы тамбовские, до нас немец не дойдет». Но я сейчас не о полемике между русскими философами о сущности русской идеи. Я о том, чтобы вместо споров о русской идее начать серьезный разговор о формировании русской нации как чего-то органичного и целостного, разговор о том, что превращает народ в нацию, и чего нам для этого не хватает. И здесь для нас, русских как славян, на мой взгляд, будет полезен опыт поляков, которых мы так не любим. Еще в 80-м году прошлого века, когда судьба занесла меня в гущу событий, связанных с зарождением «Солидарности», я обнаружил для себя, когда и с чего начинается нация. Главную идею начавшегося тогда восстания польского рабочего класса сформулировал епископ Волошин из Торуня, и она звучала следующим образом: «Поляк в поляка не стреляет». И действительно, тогда, когда 9 миллионов поляков заявили о своей солидарности с восставшими рабочими Гданьска, не прозвучало ни одного выстрела. И не забывайте, еще в 1970 году Гомулка из пулеметов расстреливал демонстрации рабочих в том же Гданьске. Как видно, не сразу поляки пришли к пониманию того, что подлинная нация начинается с отказа от применения оружия в политической борьбе.