Если ученые были правы и если наблюдение и логика действительно являются наилучшими инструментами для понимания воли Бога, то это подразумевает, что они должны также быть наилучшими инструментами и для действующих правительств. В равной степени из этого следовало, как доказывал английский теоретик Джон Локк, что Бог изначально наделил людей определенными естественными правами. «Человек, — приходит к выводу Локк, — по своей природе обладает правом охранять свое достояние, — то есть свою жизнь, свободу и состояние от покушений на них или от попыток причинить им вред». Поэтому «великий и главный вывод заключается в том, что люди объединяются в содружества и подчиняются власти, так как это способствует сохранению их достояния». И если это так и если человек «по своей природе является свободным, равным и независимым, то никто не может быть лишен своего состояния или подчиниться политической власти других без своего собственного согласия»43
[Такого рода идеи оказались бы в достаточной степени будоражащими, даже если бы их обсуждали лишь интеллектуалы на латинском языке в учебных заведениях со стенами, увитыми плющом[178]
.Но их обсуждали не только они. Богатые женщины — сначала в Париже, а затем и в других местах — содержали салоны, где ученые сталкивались с представителями знати, так что новое мышление распространялось вширь. Любители учреждали дискуссионные клубы и приглашали туда лекторов, чтобы те объясняли новые идеи и демонстрировали эксперименты. Благодаря удешевлению книгопечатания, усовершенствованию систем распространения и росту грамотности новые журналы, где соседствовали репортажи, социальная критика и письма читателей, доносили фермент этих новых идей до десятков тысяч читателей. За три столетия до появления кофеен
Создатели этого мнения любили говорить, что Просвещение распространялось по всей Европе, проливая свет в темные закоулки, ставшие такими за века суеверий. Но в чем состояло это Просвещение? Немецкий мыслитель Иммануил Кант выразился резко: «Нужно осмелиться все узнать! Нужно иметь смелость воспользоваться своим собственным разумом!»44
Это был явный вызов признанным авторитетам. Однако вместо того, чтобы бороться против него, большинство монархов XVIII века пошло на компромисс. Они настаивали, что изначально являлись просвещенными деспотами, правящими рациональным образом ради общего блага. «Философы должны быть учителями мира и учителями принцев, — писал король Пруссии, — они должны думать логически, а мы должны действовать логически»45
.Впрочем, на практике принцы зачастую находили возмутительной логику своих подданных. В Британии[179]
королям пришлось попросту смириться с этим, в Испании они смогли заставить критиков замолчать. Однако Франция была достаточно авангардной (в конце концов, словоИз всех книг и остроумных фраз, которые в 1750-х годах будоражили умы в Париже, ничто не могло сравниться с «Энциклопедией, или Толковым словарем наук, искусств и ремесел», являвшей собой воинствующее Просвещение. «Нужно исследовать и рассмотреть все без исключения и без опасений, — писал один из ее редакторов [Д. Дидро]. — Мы должны попрать все прежние глупости, преодолеть все сложившиеся и ничем не обоснованные барьеры, вернуть наукам и искусствам их драгоценную свободу»47
. Восставшие на прошлые догмы, будучи образованными людьми, настаивали, что рабство, колониализм и приниженное юридическое положение женщин и евреев противоречат природе и разуму. А величайший из всех умов — Вольтер — из изгнания в Швейцарии в 1760-х годах бросал вызов даже тому, что он назвал «позорными явлениями», — привилегиям церкви и короны.Вольтер точно знал, где европейцам следует искать модели более просвещенного правления — в Китае. Там, настаивал он, они смогут найти действительно мудрого деспота, который правит, консультируясь с рационально мыслящими государственными служащими, и воздерживается от бессмысленных войн и религиозных преследований. Они также найдут там конфуцианство, которое (в отличие от христианства) было верой разума, свободной от суеверий и глупых легенд.