Почему властвует Запад... по крайней мере, пока еще

Возникает искушение видеть в Канси (рис. 9.7) решение «проблемы Нидхэма» — «идиота, заваливающего дело», — человека, который мог бы добиться огромного развития в XVIII веке китайской науки, но предпочел этого не делать. Однако из всех мужчин (и одной женщины), сидевших на троне Поднебесной, Канси был, несомненно, одним из тех, кто менее всего заслуживает такого ярлыка. Говорить, что иезуиты знают лишь часть того, что знает он, было нескромно, но и не совсем уж неверно. Канси был истинным интеллектуалом, сильным лидером и человеком действия (включая и то, что он стал отцом пятидесяти шести детей). Он рассматривал людей Запада в широком контексте. На протяжении двух тысяч лет китайские императоры понимали, что кочевники превосходят их на войне, и обычно считали менее рискованным подкупать этих всадников, нежели воевать с ними. Когда положение дел изменилось, Канси был первым, кто признал это и лично возглавлял военные кампании, в результате которых в 1690-х годах начала закрываться «степная магистраль». А что же касается людей Запада, то тут обстоятельства складывались иным образом. Канси имел дело с ними с 1660-х годов, но после 1704 года игнорировать их стало казаться менее рискованным. Некоторые правители в Юго-Восточной Азии пришли к тому же самому выводу в XVI веке, а японские сегуны последовали по этому пути к 1613 году. Яростное восстание в Японии в 1637-м, имевшее христианскую окраску, похоже, лишь служило подтверждением мудрости этого решения — прервать связи с Западом. В таком контексте решение Канси представляется не пагубным.

И в любом случае нам следует задать еще один вопрос. Даже если бы Канси предвидел, каким путем пойдет западная наука, и поддерживал бы ее у себя, то смог бы он в XVIII веке сохранить уровень социального развития на Востоке более высоким, нежели на Западе?

Ответ почти наверняка будет — «нет». Китай столкнулся с некоторыми из тех же самых проблем, что и Северо-Западная Европа, и некоторые из его мыслителей двигались в сходных направлениях. Так, например, в 1750-х годах Дай Чжэнь (подобно Гу Яньу, он был служащим низкого ранга, так никогда и не добившимся ранга высшего чиновника) выдвигал нечто подобное западному представлению о механической природе, которая функционирует без намерений или целей и доступна эмпирическому анализу. Но при этом Дай Чжэнь — превосходный филолог — всегда основывал свою аргументацию на древних текстах. Ведь в Китае представлялось более важным сохранять славу прошлого, нежели заниматься вопросами того рода, на которые глобальная экспансия заставляла обратить внимание жителей Запада.

Проблемы, которые порождали новые атлантические пограничья, привели к появлению на Западе людей, требовавших ответов на новые виды вопросов. Ньютоны и Лейбницы, дававшие такого рода ответы, добились славы и успеха, о которых ученые прошлых времен не могли и мечтать, а теоретики нового типа — такие, как Локк и Вольтер, — на основании этих достижений делали выводы касательно социального устройства. В противоположность этому новые степные пограничья у Китая порождали куда меньшие проблемы. Хорошо оплачиваемые ученые в научных институтах, созданных Канси, не ощущали необходимости изобретать новое исчисление либо понять, что Земля движется вокруг Солнца. Здесь представлялось куда более выгодным обратить математику — подобно медицине — в отрасль исследований классической литературы.

И Восток и Запад получили те идеи, в которых они нуждались.

Железный закон

Когда Канси умер в 1722 году, уровень социального развития уже поднялся выше, нежели когда-либо прежде. Дважды в прошлом — в Римской империи около 100 года н. э., и при династии Сун на тысячу лет позже — уровень социального развития достигал сорока трех баллов. В результате происходили бедствия, которые опять отбрасывали его назад. Однако к 1722 году «степная магистраль» была перекрыта. Один из всадников апокалипсиса умер, и теперь, когда уровень социального развития достиг «твердого потолка», коллапса социального развития не произошло. Вместо этого новое пограничье, проходившие по кромке степей, создало возможности для дальнейшего роста уровня социального развития на Востоке, в то время как северо-западные европейцы, которых заслоняли от степных миграций Китайская и Русская империи, открыли свое собственное новое пограничье на Атлантике. Уровень социального развития на Западе рос даже еще быстрее, нежели на Востоке, и в 1773 году (или где-то около того) обогнал его. На обоих концах Евразии настала новая эпоха.

Но так ли это было? Если бы кто-то из Рима или сунского Китая перенесся в Лондон или Пекин XVIII века, то для него (или нее), несомненно, было бы много неожиданного. К примеру, огнестрельное оружие. Или Америка. Или табак, кофе и шоколад. А что касается мод — как были бы восприняты напудренные парики? А маньчжурские косички? А корсеты? А бинтование ног? О, tempora, о, mores! (О, времена, о, нравы!)⁵⁶ — как любил говорить Цицерон.