Почему властвует Запад... по крайней мере, пока еще

Не было выбора и на Востоке, где государства — клиенты Америки быстро уходили вперед от коммунистического Китая. Япония, а вслед за ней Тайвань и Южная Корея стремительно перемещались вверх по экономической «пищевой цепочке» от пластмассовых игрушек, которые я так ценил в 1960-х годах, к тяжелой промышленности и электронике. По мере того как они делали это, их места внизу этой лестницы занимали другие страны Востока (Сингапур, Малайзия, Таиланд). По всему Востоку росли зарплаты. Увеличивалась продолжительность жизни, дети становились более упитанными, а более просторное жилье наполнялось техническими устройствами. В Китае было намного меньше телевизоров, нежели в Советском Союзе. Однако те, кто делал политику в Пекине, слишком ясно понимали, какую угрозу представляют аванпосты процветания у их восточного побережья. Эти страны, ставшие известными как «азиатские тигры», были для них оскорблением. Во всех них существовала более или менее однопартийная форма правления, и у всех них было общее китайское конфуцианское и буддийское прошлое. И поскольку ни авторитаризм, ни восточные культурные традиции не помешали стремительному росту, то в чем же тогда состояла проблема, если не в коммунизме самом по себе?

Век гражданских войн и фракционной борьбы с 1840-х до 1940-х годов не дал Китаю пойти по пути быстрой индустриализации вслед за Японией. Однако после своей победы в 1949 году Мао Цзэдун быстро последовал примеру Ленина и реорганизовал свое государство в субконтинентальную империю. Мир приносил огромные дивиденды, и экономика возродилась, точно так же, как это произошло в VI веке, когда династия Суй снова объединила Китай, в X веке, когда это сделала династия Сун, и в XIV веке, когда это сделала династия Мин. Пятилетний план в советском стиле, запущенный Мао, когда затихла корейская война, был намного менее эффективным, нежели капитализм у «азиатских тигров»; однако он тоже позволил увеличить объем промышленного производства более чем в два раза и поднять реальную заработную плату на треть. Средняя продолжительность жизни резко увеличилась от 36 лет в 1950 году до 57 лет в 1957 году.

Имелись основания считать, что китайская экономика продолжала бы энергично расти и на протяжении 1960-х и 1970-х годов, если бы Мао позволил ей это. Однако, подобно столь многим предыдущим китайским императорам, Мао не доверял своим бюрократам. Ложные законы экономики, настаивал он, должны уступить дорогу более верным законам марксизма. Однако его плановики со своими логарифмическими линейками и графиками казались подозрительно буржуазными. И Мао настаивал, что рай для людей будет установлен лишь тогда, когда будет выпущена на свободу неукротимая воля масс.

Мао был выходцем из интеллектуальной эпохи 1910-х годов. Он читал Маркса (и Спенсера) и придерживался одной из теорий «давней предопределенности», будучи убежден, что приниженность Востока была заложена много веков назад. Он решил, что для решения этой проблемы следует смести прочь «четыре пережитка»: старое мышление, старую культуру, старые привычки, старые обычаи. Даже семья должна была «уйти прочь». Как объяснялось в журнале China Youth Journal: «самые дорогие люди в мире — наши родители, но даже они не могут сравниться с председателем Мао и коммунистической партией… которые дают нам все»⁶⁰. Провозглашая «Большой скачок», в результате которого Китай догонит Запад, Мао согнал 99 процентов населения страны в коллективные хозяйства, насчитывавшие тысячи членов. В некоторых местах утопизм просто свирепствовал:

«Партийный секретарь города Паома в октябре 1958 года объявил, что социализм закончится 7 ноября, а 8 ноября начнется коммунизм. После собрания все немедленно вышли на улицы и начали расхватывать товары из магазинов. Когда полки опустели, они пошли в дома других людей и забирали их цыплят и овощи себе домой для еды. Люди даже перестали различать, какие дети кому принадлежат. Только жены не были сделаны общими, потому что партийный секретарь не был уверен, как надо поступать в данном случае»⁶¹.

В других местах одерживал верх цинизм. Некоторые называли это время «период «съедим все до конца»: поскольку пропали все стимулы работать и экономить, многие люди не делали ни того ни другого.