Почему властвует Запад... по крайней мере, пока еще

А теперь быстро перенесемся на десять тысяч лет вперед — от времен происхождения иерархии и тяжелого труда на территории доисторических Холмистых склонов в Париж 1967 года.

Мужчинам среднего возраста, которые управляли студенческим городком Парижского университета в Нантере — унылом парижском пригороде, — наследникам традиций патриархата, корни которых простираются в Чатал-Хююк, казалось очевидным, что юным леди, за которых они отвечали, не следует позволять принимать молодых джентльменов в их жилых комнатах (или наоборот). Правда, подобные правила, вероятно, никогда не казались очевидными молодежи, но с ними приходилось жить тремстам поколениям тинейджеров. Но не более! Ближе к концу зимы студенты поставили под вопрос право старших командовать в том, что касается их личной жизни. В январе 1968 года Даниэль Кон-Бендит — в наши дни уважаемый член партии «зеленых» в Европейском парламенте, а тогда студенческий активист, известный как «красный Дэнни», — сравнил министра по делам молодежи с соответствующим гитлеровским министром. В мае студенты вели уличные бои с вооруженными полицейскими; баррикады и горящие автомобили парализовали центр Парижа. Президент де Голль тайно встретился со своими генералами, чтобы выяснить, поддержит ли его армия, если дело дойдет до нового Дня Бастилии.

И тут появляется Маршалл Салинз, моложавый профессор антропологии из Мичиганского университета. Он сделал себе имя серией блестящих эссе по социальной эволюции и своей критикой вьетнамской войны. Он покинул Анн-Арбор («небольшой университетский город, состоящий исключительно из боковых улиц»^{29}, как он недоброжелательно, но не несправедливо его назвал), чтобы провести два года в Коллеж де Франс — Мекке как теоретической антропологии, так и студенческого радикализма. Когда кризис углубился, Салинз отправил одну свою рукопись в журнал Les temps modernes, потребовав при этом, чтобы ее прочел всякий, кто хоть что-нибудь представлял собой на французской интеллектуальной сцене. Его работе суждено было стать одним из наиболее влиятельных антропологических эссе, когда-либо написанных.

«Откройте ворота детских дошкольных учреждений, университетов и других тюрем, — писали студенты-радикалы на стенах в Нантере. — Из-за преподавателей и экзаменов конкуренция начинается в шесть лет»^{30}. В рукописи Салинза студентам предлагалось нечто. Это не был ответ — который этим анархистам, вероятно, и не был нужен (одним из их ходовых слоганов был: «Будь реалистом, требуй невозможного»). Но это было, по крайней мере, некоторое ободрение и поддержка. Основной вопрос, утверждал Салинз, заключался в том, что буржуазное общество «воздвигло святыню Недостижимого: Бесконечные Потребности». Мы подчиняемся капиталистической дисциплине и конкурируем, чтобы добыть деньги, — и это затем, чтобы мы могли гнаться за бесконечными потребностями, покупая для этого то, в чем мы реально не нуждаемся. Салинз предположил, что мы можем кое-чему поучиться у охотников и собирателей. «Самые примитивные люди мира, — объяснял он, — имели мало имущества, но они не были бедными»^{31}. Это только кажется парадоксом: Салинз утверждал, что собиратели обычно работали только от 21 до 35 часов в неделю — меньше, чем парижские промышленные рабочие или даже, как я подозреваю, парижские студенты. Охотники и собиратели не имели автомобилей или телевизоров, но они не знали, что — предположительно — они должны были в них нуждаться. Их средства были невелики, но их потребности — еще меньше. В результате, сделал вывод Салинз, это было «общество первоначального изобилия».

Салинз указывал на следующее. Почему, спрашивал он, сельское хозяйство в итоге заменило собирательство, если наградой при этом стали труд, неравенство и война? Однако такая замена, очевидно, произошла. К 7000-м годам до н. э. сельское хозяйство полностью доминировало в пределах Холмистых склонов. Уже к 8500-м годам до н. э. культивированные злаки распространились на Кипр, а к 8000-м годам до н. э. достигли Центральной Турции. К 7000-м годам до н. э. полностью одомашненные растения достигли всех этих территорий и распространились на восток до Пакистана (или, возможно, развились там независимо). К 6000-м годам до н. э. они достигли Греции, Южного Ирака и Центральной [Средней] Азии, к 5500-м годам до н. э. — Египта и Центральной Европы, и к 4500-м годам до н. э. — берегов Атлантики (рис. 2.4).

Археологи уже десятки лет спорят о том, почему это произошло, и так и не пришли сколько-нибудь к согласию. Например, в конце одного недавнего авторитетного обзора самое широкое обобщение, какое только Грэм Баркер из Кембриджского университета (по его мнению) смог сделать, гласило, что земледельцы заменяли собирателей «различными путями, с разной скоростью и по разным причинам, но в сопоставимых обстоятельствах проблем того мира, который они знали»^{32}.