Почерк

– Отлично, – сказал он, – я сам сторонник любви… нежности… красоты… восторга…

Он говорил медленно, и я понимал, что пациент уже на пути в мир любви, нежности, красоты и восторга. Я должен был ловить каждое слово их разговора.

– Где оно… Счастье, – начал Охтовский глубоким, завораживающим голосом, – в летнем утре, в зимнем вечере? У камина? У реки? В завитке волос незнакомки или запахе морского ветра…

– Счастье… – прошептал Андрей Петрович уже из состояния № 2.

– Почему оно неуловимо, почему доставляет столько страданий? Сейчас мы приблизимся к разгадке.

Ко мне на лоб легли тонкие пальцы Лики.

– Готовы, Георгий?

Я кивнул. Она поправила датчики, проверила все приборы.

– Мы пойдем в мир вашей мечты, увидим ее глаза в глаза. Отделим нежность от восторга, любовь от красоты. Сплетем их снова в тугой, сочащийся молодой травой венок и избавим вас от страданий.

Я пока ничего не видел, было темно.

«Избавим от страданий», – звенело в голове.

– Приблизимся к красоте! – сказал Охтовский. – А ну-ка, не думая, говорите, что видите!.. Давайте, не бойтесь, это надо!

– Зачем? – спросил Андрей Петрович.

– У Надо нет Зачем! Что видите?

– Поле, – прошептал Андрей Петрович, – голое поле, деревце еще стоит.

– Чудненько! Поле – это ведь очень красиво!

Повеяло холодом, но было по-прежнему темно. Ни желтого, ни белого еще не отделилось от мрака.

– А что за поле, какое оно? Ну-ка, опишем-ка!

– Зима, – сказал Андрей Петрович, – в снегу все. Ни следочка нет, даже заячьего… Припорошило… А деревце далеко стоит… Километр, может…

Белый ударил в глаза, залил белки – до самого мозга, как если бы у меня была белая кровь.

– Не могу, – прошептал он, – страшно. Белое все. В голову ударило.

Это было хорошо: значит, мы были вместе. Значит, чувствовал его я хорошо.

– А ну-ка, не бояться! – повелел Охтовский. – Поле, зима! Красота. А что за местность? Какая страна?

– На поле не написано. Как тут поймешь…

– Думайте, думайте, где вам спокойнее было бы…

– Так в Норвегии это, – ответил моментально пациент, – чую, в Норвегии.

– Ага… Теперь дальше. Вы-то где? Прямо-таки посреди поля стоите? Холодно вам?

– Нет вроде, – Андрей Петрович поворочался в кресле, – не холодно… В сторожке я… Убрано все, дубом пахнет… Иней на окне.

– Красота! – сказал профессор. – Хорошо, покойно. И что же, прямо-таки у окошка и стоите?

– Нет… Не стою, лежу… На кровати широкой… На шкуре медвежьей.

Запахло уютной домашней пылью, дубом, прогретой зимней свежестью. Правый бок лизнуло горячим.

– Печь имеется, – сказал Андрей Петрович. – Покойно мне тут… Страху нет…

Показалось, что Лика коснулась меня снова, провела по щекам, по шее. Но это Андрей Петрович вскрикнул:

– Трогает меня!

– Кто вас трогает, голубчик? – спросил Охтовский.

– Баба… Руки у нее горячие… Пальцы длинные… Волосы ерошит, губы теребит… С ума сводит.

– Это прекрасно! Вот и нежность. Завидую вам… А что за баба, как выглядит?

Наступило молчание. Мне было трудно балансировать между белым и черным.

– Не вижу… Повернуться боюсь.

– А ну-ка, не бояться! Давайте посмотрим на нее!

Белое куда-то ушло, свернулось, как клочок бумаги.

– Черная баба… Афронегритянка!

– Восторг! Понимаю вас, как мужчина, это прекрасно… Молодая, стройная?

– Очень!

– Итак, вы в Норвегии, зимой, в деревянном домике, на кровати с медвежьей шкурой, рядом негритянка… Прекрасная мечта! А чем занимаетесь? Ну-ка, не стесняться!

Грустный, немолодой Андрей Петрович выдохнул:

– Интим у нас…

Запах дуба, как терпкого коньяка, медленно заполз в ноздри, я почувствовал прикосновения черной девушки. Она гладила мне лоб. Касалась пальцами губ. Губами – пальцев.

– Хорошо вам? – спросил Охтовский, как будто у нас обоих. Я еле сдержался, чтобы не ответить.

– Да-а! – протянул Андрей Петрович.

Черная девушка нависла, заслонила белое поле и деревце в окне.

– Вот мы и сформировали вашу мечту, ваше представление об идеальном. Тут и любовь, и нежность, и восторг, и красота. Вот где вы находитесь на самом деле каждую секунду существования, но… Это не делает вас счастливым!

– Нет!

– Мечта тяжела, она давит. Я помогу вам избавиться от этого груза… Итак, что мы имеем: поле, зима, деревце, Норвегия, сторожка, кровать со шкурой и голая негритянка. Приступим!

Я услышал, как Лика взяла пациента под руки и повела в Камеру Замещения. Полиэтиленовые бахилы зашуршали по полу. Вдруг шуршание прекратилось, Андрей Петрович сказал:

– Не голая.

Каблуки зацокали. Охтовский подошел.

– Как так не голая? А ну-ка, начистоту! Сами же сказали: в постели, интим!

– Одета она… частично…

Я пока ничего не видел. Может быть, раствор плохо усвоился.

– И как же одета? Чулки? Белье кружевное? Понимаю вас как мужчина.

Мне было, конечно, не очень приятно, что Лика вынуждена все это слушать.

– Нет, – сказал Андрей Петрович, – белья нет. Там у ней как раз все голое… Свитер вижу…

– Хм… Вот неожиданность… Ну, хорошо… Описать можете?

Я уже сам мог описать. Черное тело отстранилось, попало в свет. Белый, крупной ручной вязки свитер плотно облегал грудь, едва доставал до бедер. Прямо на груди стройно, один за другим, как заячьи следы на снегу, выстроились…

– Олени! – сказал пациент.