Почта с восточного побережья

Первой напастью для Арсения Егорыча было землеустройство. Очереди своей он ждал с дрожью, видел, как землемеры волость перекраивали, чересполосицу, длинноземелье уничтожали, барские да монастырские земли государству отчуждали, общинное землепользование с подворным и товарищеским, будто карты, тасовали. Голова кругом шла и разум мутился, как посмотришь, куда Петра Аркадьевича Столыпина благодеянья отринуты оказались!

Землеустроитель к Арсению Егорычу прибыл на следующее лето. Был он весьма пожилой, длинный и такой тощий, что руки-ноги у него складывались на шарнирах, будто рейки его же инструмента. На землемере были длинные парусиновые сапоги, форменные брюки с кителем и соломенная шляпа с ленточкой, из карманов кителя топорщились карандаши, полевая сумка болталась на нем, словно забытая кем-то другим, и к правому уху было прищеплено пенсне. Даже пес на дворе подавился лаем, когда Арсений Егорыч впустил землемера на двор. Землемер поздоровался с Арсением Егорычем за руку и устремился впереди хозяина в дом, на ходу намекая насчет самовара.

Пока Арсений Егорыч хлопотал вокруг стола, гость успел позасовывать нос свой утиный во все открытые двери, будто был он не землемером, а участковым налоговым инспектором.

— Ах, умели жить люди! — наконец сказал он, усаживаясь на лавку и поигрывая пенсне. — Я ведь батюшке вашему, Егору Васильевичу, похвальный лист вручал, самим товарищем министра графом Бобринским подписанный! Да что там! Сами-то они какой святой человек были! Но! — землемер встрепенулся и закатил глаза под брови. — Но люда простого не чурались! Потому, вижу, и брат ваш вождем революции стал, и сами вы жизни за нее не жалели. Ах, на таких людях воспрянет обновленная Россия!

Слушая его речи, Арсений Егорыч старался лишь кстати промямлить подходящий землемерскому пафосу звук, а сам соображал и все никак не мог сообразить, подойдет ли к самовару бутыль настоянного на меду и полыни наволоцкому самогону? Не обидится землемер?

А тот продолжал:

— Все, все знаю о вашем геройстве, Арсений Егорыч! Не кто иной, как слуга ваш покорный, позаботился, чтобы весь уезд знал об этом. Вы-то в беспамятстве пребывали в госпитале, но я все из верных уст узнал, даже с братом вашим, товарищем Ергуневым встречался. Ах, какие годы, какие годы!

Арсений Егорыч поручил самовар Егорке, вытащил из комода махорочную газету, показал землемеру:

— Выходит, это вы и есть господин, то ись товарищ, Д. Ингульский?

— Псевдоним! Псевдоним, дорогой вы мой! Фамилия моя Анашкин. Однако на поприще печати непозволителен был бы подобный прозаизм. О нет! Д. Ингульский известен миру! Ах, если бы не почечуй, бич семьи нашей, разве стал бы я бегать по полям? Мое место там, за тихим столом, перед святым листом чистой бумаги! Но почему бы вам, Арсений Егорыч, не заказать рамочку и не повесить сей опус в красном углу? Ах, я понимаю чувства верующих! Но у вас же вся стена свободна. Нет! Вы должны заказать две рамки. Одну для меня, другую для обращения брата вашего, товарища Ергунева, понимаете? И разместить их вот этак. Нет, вот так. А здесь, посредине, портреты вождей наших товарища Ленина и товарища Троцкого. Какие ораторы, ах какие ораторы!

Арсений Егорыч услал Егорку с Филькой купаться на речку и смело полез в подпол за бутылью… К вечеру писатель-землемер Анашкин-Ингульский сидел за столом умильный, вытянув шею, как гаговка, и, забыв про наследственный геморрой, геометрически точными движениями подносил к своему рту знаменитые ергуневские сульчины, томившиеся в плоском чугунке посреди стола.

Д. Ингульский возникал на Выселках еще не раз, чтобы внести кое-какие уточнения в земельных планах, но дело свое землемерское он превзошел отменно, так что у Арсения Егорыча комар носу не подточил даже тогда, когда началась коллективизация и ему как единоличнику отвели всего двадцать соток на усадьбу. Гослесфонд обступил Выселки со всех сторон, а где протекала в тех земельных планах Ольхуша, неизвестно…

Отказавшись от своих наволоцких земель в пользу ТОЗа, Арсений Егорыч отрубил от себя почти все поземельные обложения первого сельхозналога. Наволоцкий дом с приусадебным хозяйством торжественно вручил вернувшемуся с затяжной войны красноармейцу брату Авдею. Остались видны только доходы его с мельницы, однако учесть их было кому следует сложно, поскольку официально числилась она в ведении ТОЗа, а справки по производству для налоговых органов Арсений Егорыч научился составлять еще в дореволюционное время.

Но жизнь продолжала наступать на Выселки, и, когда большевики ввели новый сельхозналог с учетом всех доходов в деньгах и непомерной для Арсения Егорыча прогрессивкой, он явил миру смирение гордыни и попросил помощи и защиты у брата Антона. Антон коротко ответил, что считает новый налог еще недостаточно жестким и ни для кого поблажек просить — а тем более устраивать — не будет, и ограничился только советом взять в уисполкоме справку об инвалидности. Справку, конечно, Арсений Егорыч взял…

Жизнь обкладывала Арсения Егорыча со всех сторон, и тогда он решил откупиться от нее старшим сыном.