Почта с восточного побережья

— Как я есть с оружием в руке пострадавший за Советскую власть, то ись за бедных, то желательно мне с вами быть заодно. Потому, товарищи мужики, по инвалидности моей, землю с вами пахать я не могу, но лошадка у меня есть, что ни то живое тягло. Опять же мучицы намолоть обчеству либо другие мельничные работы справить… милости просим, задарма, бесплатно то ись. А землицу нашу наволоцкую, не побрезгуйте, в товарищество примите.

Мужики так на него глядели, будто он не слова, а гаденышей из себя выдавливал. Дело спас бывший тесть, Андрей Рассадин Малой, бросившийся Арсению Егорыч у на шею со всхлипываниями и поцелуями. После того как Енька сбежала, он и на версту боялся к Выселкам приближаться, а тут зять на равных сам пришел, уж тут да не расцеловаться? Арсений Егорыч одной рукой подержал Малого за шею, и в сей момент еще кое-кто из крепких мужиков, будучи в курсе этой истории, от избытка чувствительности носом хлюпнул и бородой по груди поелозил.

ТОЗ общественное успокоение Арсению Егорычу на целых пять лет дал, пока по необходимости мужицких разностремлений не развалился.

Шишибаров Лука Иваныч с Орсей Ергуневым долго не разговаривал, в Наволоке по улице только вдоль своей стороны ходил, будто выморочный ергуневский дом для него чумным стал. Однако под осень, когда убыл с Выселков красноармейский патруль, возник Шишибаров однажды под воротами усадьбы из утреннего тумана, как странник пред святою обителью, с клюкой, в рубище, вервием подпоясанный, однако в яловых сапогах и суконной фуражке. Не входя в калитку, сказал смиренно:

— Благодарить доброту твою пришел, Орся. Не удивляйся. Давно слыхал я, что ты брательнику своему Антону ничьих имен в лечебнице не назвал, да не верилось мне что-то… чтобы выгоду ты упустил. Савка-то мне про вашу встречу поведал вкратце… Однако бог праведность зрит. Надысь получил я известие от свояка Федора Фалева, что Савка с ватагой у него весной ночевал. И Енька тама была. Да… Петька Ивашкин, Ивашкина дновского внук, вчера наезжал по делу… И у них, оказывается, Савка с Енькой объявился… Вот — к тебе пришел, в землю кланяюсь, благодарю, ибо вижу: если б сказал ты слово Антону — и мы бы с Федюнькой по миру шли. Потому отрекаюсь от сына Савки непреложно и проклинаю, поскольку уговора нашего он блюсти не схотел, на твою дорогу вышел! Прости… Однако и ты, скажу, Орся, пошто в наволоцкие дела лезешь?

— А что мне делать прикажешь, с одной-то рукой?

— Теперя что же, заместо другой руки у тя голодранцы?

— Голодранцев-то на Руси поболе, чем нас с тобой.

— Давить их всех надо! — захрипел Лука Иваныч. — Все поля мои на Репных ямах и за Жеребовой горой себе поотрезали!

— А это уж твоя печаль, Лука Иваныч, — усмехнулся Орся. — Мы с тобой тропки давно поделили. Я с людишками связываться не буду. Мое дело — хлеб насущный, об нем пекусь.

— На чужом горбу хочешь в рай вползти?

— Пустое, Лука Иваныч! Ты к одному привык, я к другому. Власть тревожить не хочу… В дом ни то заглянешь?

— Вдругорядь, Орся, — остыл Лука Иваныч. — Не знаю, ту ли ты дорожку выбрал, только тут уж либо мы их, либо они нас. А ты где же?

— Вот и оглядывайся, Лука Иваныч, — засмеялся Орся, — я тебя в свои дела не путаю, и ты меня не цепляй.

— Ну, живи как живется, божий человек… Только гляди, у какой вдовы и объявится мужик-то…

— Не стращай, не объявится…

— Ну да тебе што, у тя брат губернией верховодит…

— То ись как это?

— А ты и не знаешь? Губисполкому он председатель, Петька сказывал.

— В гору, значица, Антошка идет, — бороду поскреб Арсений Егорыч. — Ну зайди, что ли, самовар согрею.

— Чаи распивать промежду нас уговора не было, — отрезал Лука Иваныч, — кланяюсь еще раз низко, что живота нас лишать не стал.

Однако спины Лука Иваныч не согнул, шеи не склонил, а только фуражку к носу дернул и пошел к дороге.

«Еще, если надо будет, успею», — подумал Арсений Егорыч, глядя, как растворяется внизу, в туманной низине, посконное одеяние Шишибарова.

Вот уж с кем воистину Арсению Егорычу становилось не по дороге! Самым задним только умом одобрял Арсений Егорыч шишибаровское презрение к людишкам, но применительно к себе такого упрямства принять не мог, ибо тягаться с властью находил сверх разумения. Нравилось ему, что Лука Иваныч тоже хозяин крепкий, комлеватый, в землю на открытом месте, как сбежистое дерево, врос, корни глубоко, извилисто пустил. Это в лесу, в густоте, деревья длинны, тонки, потому что к солнцу друг быстрей дружки спешат дотянуться, корешки у них чутошные, потому только и стоят, что теснота падать им не дает. А хозяин ростом должен быть невысок, комлем толст, жилист, корнями обилен, — зато в буревал ему ничьей помощи не надо, сам устоит. Только слыханное ли дело — дереву с лесом биться? Ветробой придет — всех рассудит. Лишь бы до времени иная напасть не подточила…