Почта с восточного побережья

К первой копейке вторая сама прилипнет, прибереги ее только до поры, потужься, а там, глядишь, и прибыток пойдет… Да только немногие этак развернуться успели, а которые и вышли в достаток, потеснили ленивых, так те уж волком на удачливых косятся, свою долю в чужом кармане ищут, в зависти забывают, чьей милостью кормятся. А как их не потеснишь, не затронешь, если столько народу землю топчет?..

Арсений Егорыч всю жизнь доволен был, что сызмала, по батюшкину наущению, порешил с людишками не связываться, злобу их на себя не навлекать. Однако и по отцовским следам, по пчеловодству, не пошел, недостаточно надежным это занятие ему показалось: то да се, да будет ли вёдро, да расцветет ли трава, каждую весну гадай, как бог лето на душу положит. Долго прикидывал, примерял, чем бы основательным заняться, а отец и тут угадал — отправил его к клиенту своему, небылицкому помещику Павлу Александровичу Рогачеву, мукомольное дело постигать благословил. Верный ход Егор Васильевич обнаружил: зерно у людей в употреблении до скончания мира пребудет. И злобы с их стороны никакой: на земле мельник никого не теснит, батрачить на себя не заставляет; если и берет что за помол, так и то в радость — какая же крестьянская душа не оттает, когда собственная теплая мучица из течного лотка сквозь собственные ладони в собственный мешок струится?.. О расчете в это время мало кто с надрывом думает…

Хозяйство у Павла Александровича было большое: кроме мельницы еще квасоварня, фуражный цех и отдельно — цех тонкого помола с вальцовыми станками, где муку мололи на сдобу по купеческим и городским заказам.

Барин по мельнице разгуливал седой, ухоженный, с седыми же подусниками, в кожаных, с кнопками, штанах до колен и высоких башмаках и каждого олуха на «вы» называл.

Орся Ергунев за семь лет, что у Рогачева стажировался, все производство постиг, воспринял, от веялки до пекарни секреты вызнал. Павел Александрович на поучения не скупился, исполнительного работника в пример другим ставил, привечал, до себя допускал. Даже с зерновой лабораторией, которой так дорожил, что заряженное ружье при ней содержал для охраны, досконально Орсю ознакомил, в микроскоп каждую интересную мизерность продемонстрировал. Микроскоп Арсения Егорыча ошеломил, но для себя, для будущего, он запомнил приемы попроще: к примеру, Рогачев зерно в пробирке горячей водой заливает, чтобы запах определить, а Орся из этой же партии горсть дыханием согревает, нюхает, с рогачевским определением сравнивает, глянь-поглянь, тоньше у него получается, некурящий Орся, амбарный, затхлый и полынный запахи с оттенками распознает. На цвет зерна у Павла Александрыча эталонная таблица, а Орся глаз по ней отточил, без нее кондицию при приемке определяет. Потом одно-другое зернышко на зуб положит, разжует, языком по губе размажет… «Родничок, — говорит, — чистое, здоровое, значит — можно для их сиятельства генерала Дубенского молоть… А это нет, это для бакалейной лавки купца Смородина, там все одно селедкой провоняет». И хоть бы раз качеством ошибся. На мужиков его священнодейство большое впечатление производило. А уж чтоб сорное зерно или с вредными примесями пропустил — так об этом и заикаться не стоит.

Павел Александрович тоже стал стараться для помощника — на свою голову его в коммерцию посвятил. Орся и оттуда для себя нелишнее выбрал.

Когда узнавать у Рогачева стало нечего, поднялся в душе у Арсения Егорыча нестерпимый зуд: собирается ли батюшка Егор к Петру-ключарю следом за теткой Евдоксией стучаться или еще на земле погостит? Да скоро ли в таком случае денег на обзаведение даст? Раз к отцу подъехал Арсений Егорыч, другой подступился, на третий раз Егор Васильевич сам уразумел, что сын у него взрослый мужик и пора ему дело в руки дать. А тут как раз смута противуцарственная закончилась, заступник мужицкий Петр Аркадьевич Столыпин простор хозяевам открыл, государственные земли в собственность прикупать дозволил. Орся давно уже на старой дороге между Небылицами и Наволоком, на излучине Ольхуши, место для мельницы присмотрел, а сумм заработанных у него едва ли на одну плотину оказалось. Отец поскрипел немного и денег на землицу Орсе выделил через Крестьянский банк, а насчет обстроиться опять заглохло. Цельный год Егор Василии еще протянул, на постели лежа, монастырскими служками окруженный, — целый год! Не желал ему зла Орся, но тут невольно подумывать стал, что пора отцу и совесть знать: лежит, не помирает, да как к нему ни заглянешь, все с монахами четки гоняет. Вот и долежался: как завещание составлять стали, у Орси ноженьки подкосились: две пасеки из трех монастырю да половину счета в банке — туда же, на постройку церкви Иверской богоматери, правда с оговоркою, что будет он погребен в пределах монастыря на правах пожертвователя. А не все ли ему равно, через какие врата в рай входить?..