Почти 70

Стены синие, столы и стулья – грязно-серые, и нет на свете вещей, угнетающих сильнее, чем эти. Но мне приходится садиться на этот гадкий инструмент угнетения. Я сижу один. Но счастье не может быть вечным и через несколько минут ко мне подходит Валентин. Он садится и молча начинает жевать беззубым ртом свою кашу с желтой, как понос, подливой. Он ест неаккуратно, пачкая рот и руки, но его это мало волнует, в принципе, как и меня. Есть совершенно не хочется, и я говорю:

— Не хочешь мою кашу, дружище?

Он хочет, всегда хочет. Наверное, он может есть до тех пор, пока у него не треснет желудок. Он совершенно безумен, но это неважно, потому что Валентин – безобидный старый дурак. Я его люблю. Наверное.

— Не знаю, я хочу твою кашу?

— Ты хочешь мою кашу.

Он всегда переспрашивает. Может показаться актом вежливости, но нет, он просто не может самостоятельно принимать решения в таких вопросах. Даже когда ему хочется в туалет, он должен подойти к медсестре и спросить: «А нужно ли мне пописать?».

Я отдаю ему свою тарелку, а сам попиваю компот из сухофруктов. На вкус, как вода из заржавевшего крана.

— Эта еда вкусная? — спрашивает, хотя скорее утверждает Валентин.

— Эта еда безумно вкусная, дружище.

Он улыбается во весь рот и немного каши падает обратно в тарелку.

Как настоящий ребенок.

Только старый и сморщенный. Как Бенджамин Баттон.

Надеюсь, ужин будет получше, чем обед, хотя не стоит напрасно надеяться на Скалу. Она совершенно не умеет готовить.

После сытного, вкусного, непревзойденного обеда, они снова собираются играть в «Бинго», хоть и говорили, что сегодня игр больше не будет. А я снова хочу порисовать. Терпеть не могу «Бинго». Потому что для того, чтобы выиграть, здесь не нужно ничего уметь. Ты просто сидишь и ждешь, ты не в силах ничего изменить, просто смотришь на свои карточки, иногда что-то черкаешь на них и редко, крайне редко кричишь: «БИНГО!».

— Тридцать два! — кричит Маргарита и поднимает бочонок вверх. Понятия не имею, зачем она это делает. Никто из них не видит ничего, что находится дальше их рук.

Остальные смотрят телевизор, который опять, немного пошипев, заработал нормально. Эти передачи шли много лет назад, они идут до сих пор. Только теперь они стали еще невыносимей. К счастью, я даже вспомнить не могу, когда смотрел этот говорящий ящик дольше 10 минут.

Я забираю свой листик, маленький, почти до конца сточенный карандаш, и собираюсь пойти на улицу, немного проветриться и покурить. Я зашел в палату, взял почти полную пачку красного «Винстона» и направился на улицу. Меня всегда выпускают без лишних разговоров. Все просто: чем лучше ты себя ведешь – тем лояльней отношение к тебе.

Сегодня замечательный день. Уже сентябрь, но солнце все еще припекает, словно отпевает свою прощальную песенку, прежде чем уступить место на сцене октябрю. Солнечные аккорды и яркий, сочный ритм радует сердце. Я сажусь на лавочку и подкуриваю сигарету. Дым медленно проникает в легкие, щекочет их изнутри.

Я поднимаю голову вверх и там, где верхушки этих старых деревьев упираются в небо, беззаботно плавают тучи. Они плывут себе, они свободны, как и дым, которому уже наскучили мои легкие. Я выдыхаю его, отпуская во вселенную. Живи себе, дружище.

Тучи и дым.

Они плывут и плывут куда-то в сторону, куда-то за горизонт. И я думаю о том, что неплохо было бы родиться тучей.

Глава ?

Мама постоянно кричала, потому что она действительно любила кричать. Она кричала на меня, на Чайку, на отца, на мебель и на все остальное. Она не была сумасшедшей, ни в коем случае, просто она уж очень сильно любила кричать. Наверное, она и в детстве такой была, и я иногда пытался представить, какая из мамы получилась бы бабуля. Наверное, самая крикливая старуха на свете.

Но все же кричала она не так часто, как могло показаться сразу. Только иногда, но ничего веселого или хотя бы забавного в этом никто из нас не видел. Очень часто после этих криков отец уходил из дома. Уходил недалеко, просто всю ночь сидел в своей мастерской, пытаясь починить там что-то сломанное, или, может, сделать что-то новое. В этом и был весь отец. Отец был мастером на все руки, как бы банально и затерто это ни звучало. Мастерская находилась возле гаража, рядом с домом. Он уходил туда, когда кое-кто срывал на нем всю свою злость. Он никогда не отвечал тем же, просто молча слушал. А потом просто вставал и уходил, даже дверью не хлопал. В мастерской отец много курил и много думал, но больше курил. Иногда он что-то мастерил, например, однажды, он сделал настоящую газонокосилку, не покупая никаких запчастей. Кое-что у него было, а кое-что он находил на свалке, куда время от времени вывозил всякий хлам. Иногда отец брал нас с Чайкой на эту свалку, и мне казалось, что это самое удивительное место на всей земле. Там можно было найти все, что угодно. Старые телевизоры, радиоприемники, магнитофоны, стиральные машины и кучу других интересных штук.