Почти англичане

Он глядит исподлобья. Лора рассказывает о работе и чуть не упоминает об Алистере, который ждет от нее ответа. Если уж благодаря бесконечному терпению, всепрощению или комплексу жертвы она собирается водить дружбу с бросившим ее мужем (а к этому все идет), то посоветоваться с ним не помешает. Формально у Лоры всего сутки, чтобы принять решение.

И все-таки она не может себя пересилить и вместо этого спрашивает:

– Будет… радиотерапия?

По всему выходит, что нет. Странно – возможно, врачи ошибаются? Что, если он умирает, а никто этого не заметил?

– Не сходи с ума, – говорит Петер, сворачивая самокрутку на липком кофейном столике. – Со мной все нормально.

– Я не схожу с ума. Просто волнуюсь.

– Ло…

– Знаю, знаю. Ты этого не заслуживаешь.

– Вот именно.

И все-таки каждый раз, когда их беседа должна прерваться, когда он мог бы обидеться, а она – вспылить, разговор идет своим чередом. «Мне, – думает Лора, – нужно только кое-что выяснить». Наконец, когда за окном темнеет, а в Вестминстер-корте вот-вот начнут беспокоиться, куда она подевалась – у нее ведь не может быть личной жизни, – Лора набирается смелости и заводит разговор о его будущем.

– Опухоль осталась, – отвечает он, – просто не растет. То есть хуже не становится. Док говорит, я, скорее всего…

– Поправишься?

Он отводит взгляд.

– Нет… ну, ты знаешь, они по-другому выражаются. Буду жить.

– Ох. Ну… Хорошо. – Горло сдавило, но она не заплачет. «Соберись», – командует Лора себе, и это, как ни странно, помогает. – Значит…

– Может быть, год.

– Господи…

– Нет, нет, ну… Может, два. Потом пять. Сама знаешь, вероятность.

Ей на голову будто надели мешок, водолазный шлем: невозможно увидеть, услышать или почувствовать ничего, кроме собственного оглушительного дыхания. Он может умереть. Он может выжить.

– Я не знаю, что делать, – говорит она голосом до того жалобным, что самой неприятно. – Чем тебе помочь?

На его месте она сказала бы: «Останься со мной». Но Петер этого не говорит. Он говорит:

– Хрен его знает.

Вздох, молчание. Всюду пыль, мухи и смерть – все как-то резко переменилось.

– Что ж, может, мне…

– Пора, ты хочешь сказать?

– Да.

Он нахмурился или ей показалось? Поди пойми в такой темноте, но Петер не говорит «Пожалуйста, останься» или «Ты мне нужна». Он вообще ничего не говорит.

– Пит?

– Я не хочу быть… – неуверенно начинает он и, кажется, сглатывает комок.

– Хочешь, чтобы я ушла?

– Если думаешь, что так надо… На самом деле, да, точно. Пожалуйста. Уходи.

29

Среда, 1 марта

1-й класс: поездка в Рим; 5-й класс: дружеский кружок Кумских нестипендиатов;

кросс-кантри: школьная лига Дорсета и Сомерсета, Дорчестерский колледж, старшие и младшие мальчики, незанятые девочки, 14:30; фехтование: чемпионат частных школ, Кристал-пэлас (весь день).

Вторая половина триместра еще хуже и суматошнее первой. Возможно, во всем виноваты дурные приметы, но Марина совсем раскисла: ей некогда спать, ее гложет совесть, а вдобавок к тоске по родному дому она теперь грустит и по «Стокеру». Мысли часто уносят ее туда, на залитую солнцем лестничную площадку, к миссис Вайни, которая ответит на любой Маринин вопрос – только дайте им снова встретиться.

Рози нашла бы выход. У нее железные нервы, не то что у ее подлой, трусливой внучки. По ночам Марина размышляет, не доведется ли ей, как часто бывает в книгах, себя проявить? Она соберет смелость в кулак (хотя это все равно что пытаться пригвоздить к скале медузу), спасет ребенка или станет политической мученицей – и все это с мыслью о предках, которые нарушали границы, подделывали визы и не терялись в присутствии знаменитостей. Она будет сильной.

Случай может представиться на День основателя. Да, убеждает она себя, вот и ответ. Осталось меньше двух недель; я сделаю что-нибудь выдающееся и сама не замечу, как окажусь на Пасхальных каникулах в «Стокере». Тогда-то и станет ясно, против чего так бунтует Рози. Тюдоры, случаем, не отличались какой-то особенной ксенофобией?

И все-таки, что, если эта история связана с войной?

Марина помнит, как Рози по вечерам – когда сделаны все уроки и отложена виолончель – не раз позволяла и даже приветствовала просмотр исторических программ. Отсюда следует захватывающий вывод: здесь наверняка что-то личное. Правда, со временем неувязка. Мистер Вайни старше своей жены, но, даже если ему пятьдесят, он никак не мог влюбиться в Рози. Или мог? Или, учитывая его привлекательность, это она в него влюбилась?

По ночам, изнуренная листанием словаря и сексуальной жизнью (воображаемой, но отнимающей много сил), Марина пытается представить, какие обстоятельства, кроме любовных, могли свести вместе Рози и мистера Вайни? Голова пухнет от напряжения. Не мог ли он влезть перед ней в магазинную очередь? Или оскорбить миссис Добош?

Потом, поздно вечером в понедельник, когда Марина пишет сочинение о Петре Великом, а в колонках чуть слышно играет Чарли Мингус, ее сознанию, блуждающему по заснеженным горным проходам, внезапно открывается истина.