Почти идеальная жизнь

– Да. Таков кодекс дружбы: если один человек расклеивается в присутствии другого, то требуются объяснения.

Уголок ее губ невольно пополз вверх.

– Расклеивается? Это специальный термин?

– Более-менее. Как бы там ни было, то, что здесь произошло, было полным расклеиванием.

Она улыбнулась, несмотря на то, что ее сознание споткнулось о фразу «кодекс дружбы».

– С нашей дружбы прошло много лет.

– Это правда. – Ветер растрепал края зонтика над ними. Грэм повернулся лицом к воде. – Мне не нравится видеть тебя расстроенной, Эди. Даже если с нашей дружбы прошло какое-то время.

– Я бы сказала, почти двадцать лет.

В этот момент что-то затрепыхалось в ее мозгу, как пойманная в банку бабочка, бьющаяся крылышками в стенки в поисках свежего воздуха. Эди снова ощутила боль неожиданного исчезновения Грэма из их жизни. Тот день до сих пор ярко отпечатался в ее памяти.

Он шел через квадратный двор с двумя коробками в руках, клапаны которых бились у него под подбородком. Было начало октября, на лазурном небе ни облачка. Эди с подругой только что вернулись из Атланты с концерта группы «Matchbox 20», и ей не терпелось развлечь его подробностями. Ему нравилось делать вид, что он ненавидит эту группу, но она знала, что втайне он их слушал.

– Привет! – Она подбежала и встретилась с ним в центре покрытого травой двора. – Я тебя везде ищу. Что за коробки?

– Ох, я… я переезжаю. Вообще-то.

– Переезжаешь? – Она уставилась на него. – Куда?

– В Пакстон-Холле есть свободная комната в общежитии. – Он пожал плечами. – Ее никто не брал, так что мне разрешили ее занять.

– Что? Мак знает?

Они жили вместе с первого курса. К тому же Грэм ненавидел общежития.

Он кивнул.

– Знает.

Грэм повернулся и пошел к общежитию на противоположной стороне двора.

– Грэм, подожди…

– Эди, я не могу больше так продолжать! – взорвался он. – Ты, я, Мак. Я больше не могу быть третьим.

Ей показалось, что его слова ударили ее прямо в грудь. Она даже сделала шаг назад.

– Как ты себе это представляешь? Что мы всегда будем вместе, как три мушкетера? Нет. Я ухожу. Я больше не могу. Если я останусь… – Он смотрел на нее, потом поднял глаза к небу. – Мак знает, почему мне пришлось уйти. Можешь спросить у него, если хочешь.

Потом он ушел от нее и не оглянулся.

Здесь, под ярким солнцем в «Голубом плавнике», столкнулись прошлое и настоящее. Взрослая Эди и взрослый Грэм, оба далеко от того давнего дня, и тем не менее он казался таким же реальным, таким же осязаемым, как дерево под ногами, ароматы жареных морепродуктов и соленая морская вода, взвешенная в воздухе.

Все, что она сказала ему по телефону из Нью-Йорка – ее правда, ее разделенное сердце – и его сбивающий с толку, почти насмешливый ответ. Потом конец лета и начало выпускного курса, когда Мак притянул ее к себе, целуя так, будто никогда не отпустит, и такое же плавное отчуждение, отдаление Грэма. Почти отчаянная привязанность Мака к ней. Угасание энергетики и легкости Грэма. Его уход. Ей следовало задавать больше вопросов, требовать ответа. Однако лучше поздно, чем никогда, и вот после всех этих лет она догадывается.

– Ты знал, да?

– Знал что?

Его брови поднялись над солнечными очками, и он слегка качнул головой.

– О ребенке Мака.

На словах «ребенок Мака» Грэм замер, прекратив все движения. Стук о стекло в ее голове стал громче. Мак сказал, что он не знал. Сказал, что Кэт ему не сообщила. Даже письмо это подтверждало, но в данный момент Эди не знала, кому или чему верить.

– Ты был и его лучшим другом. Ты обязан знать. По крайней мере про Кэт. Девушку с лодки.

Грэм только озадаченно смотрел на нее. Грудь затопило облегчение, зашумело в ушах. «Он не знал. По крайней мере Грэм не лгал».

Потом он медленно дотронулся до солнечных очков и снял их. Он не был озадачен, не был неуверен – он был изумлен.

– Кэт была беременна?

– Грэм. – Вышел какой-то недоверчивый выдох. – Ты знал о ней?

Эди представила, как бабочка вырывается из банки, как правда, вылетевшая на свободу.

– Ты сама сказала. Он был и моим лучшим другом. – Грэм замолчал. – Он говорил мне кое-что. Но, очевидно, не все.