– Не по себе мне, Андрюха, – немного помолчав, сказал он. – Вот лесопилка эта. За ней ведь деревня, наверное, километрах в двух-трех. Дальше трасса, заправка какая-нибудь, потом деревня побольше…
– Ну, – не совсем понимая, к чему ведет Гармаш, кивнул майор.
– Дальше у нас что? Правильно, Емельяново. Оттуда и до Красноярска рукой подать. Понимаешь?
Селезнев снова кивнул и отхлебнул давно остывший чай из граненого стакана в подстаканнике с эмблемой Ракетных войск.
– А мы ведь, Женя, не в тундре глухой отстрелялись. И не в тундре теперь по запасным путям прячемся. Вопрос у меня, товарищ майор: люди-то все где?
– Прячутся, – просто ответил Селезнев. – Чекисты, которые нас сюда отправили, про какие-то лагеря говорили, пункты эвакуационные. Вроде как собирают население поселков и подальше от зоны возможного заражения вывозят.
– Под Абакан, – уточнил Гармаш. – По нему ракетами не били, хрен правда поймет теперь, почему.
– Может по Абакану такие же пиздроны как мы должны были ударить, с неисправной пусковой установкой? – Чуть улыбнувшись, предположил майор.
– Может, – полковник продолжал задумчиво смотреть в окно. – Просто страшно без людей, Женя. Страшно и неправильно. А скоро будет еще страшнее.
Протяжная трель коммутатора системы внутрипоездной связи выдернула полковника из тревожной дремоты. Потирая рукой опухшие от недосыпа глаза, он подскочил к висевшей на стенке купе телефонной трубке и скороговоркой ответил:
– Гармаш, слушаю!
– Товарищ, полковник, говорит старший прапорщик Сергеев, третий пост! – раздалось из динамика. Гармаш внутренне напрягся: третий пост – хвостовой купейный вагон. Он тоже считался жилым, но из соображений безопасности там оставили только группу наблюдения, состоявшую из трех человек. Наверняка, Сергеев заметил что-то необычное на путях и теперь очень хочет поделиться этой не самой приятной новостью.
– Гости? – сухо поинтересовался Гармаш.
– Так точно! Вроде как локомотив, метров… метров четыреста прямой видимости. Дымит сильно, тепловоз! Приближается, моргает прожектором… ответить хвостовыми огнями?
– Еб… – чертыхнулся полковник. – Так, тепловозу не отвечать! Наблюдайте за ним.
Переключившись на систему общего оповещения, Гармаш несколько глубоко вдохнул, успокаиваясь, медленно выдохнул и скомандовал:
– Экипаж, внимание! Боевая тревога! Вскрыть комнаты хранения оружия, группе охраны – готовность две минуты!..
Видавший виды желто-оранжевый тепловоз с мощным отвальным щитом перед кабиной машиниста издал протяжный гудок и остановился, не доехав до ракетного поезда метров пятьдесят. Зашипел воздух, спускаемый тормозной системой, громыхнули автосцепки. За тепловозом тянулись две обшарпанные грузовые платформы, на которых стояли бронетранспортер с обгоревшим бортом и тентованный армейский грузовик. Несколько минут ничего не происходило. Тепловоз чадил в небо густым дизельным выхлопом, а замерший на путях ракетный поезд не подавал признаков жизни. Внезапно три хвостовых огня ракетного поезда несколько раз моргнули красным светом. Торцевая дверь последнего вагона открылась, и из нее сноровисто выпрыгнули несколько бойцов в тяжелых бронежилетах и баллистических шлемах. Следом показался полковник Гармаш, сменивший офисную форму на общевойсковой камуфляж. Кроме табельного пистолета в поясной кобуре, оружия при нем не было. Бойцы заняли позиции по бокам железнодорожной насыпи, но стволы автоматов пока не поднимали, нервно поглядывая на полковника. Тот поднял правую руку и помахал стоящему перед ними тепловозу. Над отвальным щитом коротко моргнул прожектор, и из кабины на рельсы спрыгнул невысокий коренастый человек в темной куртке, накинутой поверх штурмового комбинезона. Махнув рукой полковнику, он достал из внутреннего кармана пачку красного «Винстона», закурил и неторопливо двинулся в сторону ракетного поезда.
– Почтальон? – поинтересовался человек, приветственно протягивая Гармашу ладонь.
– Он самый, – кивнул полковник и спросил:
– Рентген?
– К вашим услугам, – скромно ухмыльнулся тот. – Товарищ полковник, нам бы побеседовать. У вас чай горячий имеется?
После двухчасового разговора с Рентгеном Гармаш не удержался и все-таки выкурил сигарету. Выкурил жадно, прямо в вагоне, потому что первой его реакцией на поступивший приказ, была сильнейшая вспышка гнева. Горький табачный дым, заполнивший легкие, постепенно сменил гнев негодованием, а после того, как начавший плавиться фильтр обжег пальцы, пришла мрачная решимость. Приказ был логичен, понятен и, что самое главное – вполне осуществим, однако короткая фраза, сначала тихо произнесенная Рентгеном, а после повторившаяся в сухом тексте приказа Чрезвычайной Комиссии, подкрепленного гербовой печатью и знакомыми размашистыми подписями, будто бы натянула в мозгу полковника жесткую, готовую в любой момент сорваться, пружину.