Читаем Почти мужчина. После наводнения полностью

— Ай, вот они где! — Глаза его разгорелись при виде черных и синих револьверов. Вдруг, спохватившись и чувствуя себя виноватым, он взглянул на отца. Отец наблюдал за ним. Он спустил книгу под стол и положил ее себе на колени. Прочли молитву, и он принялся за еду. Он загребал горох полными ложками, не прожевывая, глотал жирную свинину и, чтобы не подавиться, запивал еду пахтаньем. Ему не хотелось говорить о деньгах при отце. Гораздо лучше будет пристать к матери, когда она останется одна. Он тревожно следил за отцом краешком глаза.

— Сынок, оставил бы ты книгу в покое, ешь как следует!

— Хорошо, пап.

— Как ты ладишь со стариком Гоукинсом?

— Что?

— Не слышишь разве? Почему же ты не слушаешь? Я тебя спросил, как вы ладите со стариком Гоукинсом?

— Отлично ладим. Я там больше всех запахал земли.

— Ладно, только пустяки из головы надо выбросить.

— Да, пап.

Он налил себе полную тарелку патоки и не спеша стал подбирать ее куском кукурузного хлеба. Когда все, кроме матери, ушли из кухни, он еще сидел за столом, рассматривая револьверы в каталоге. Господи, если бы мне вот этот, до чего хорош! Он почти ощущал под пальцами гладкую поверхность оружия. Если б у него был такой револьвер, он бы его чистил и полировал и не давал бы ему заржаветь, всегда держал бы заряженным, ей-богу!

— Ма?

— Ну?

— Старик Гоукинс отдал тебе мои деньги?

— Отдал, только ты и не думай зря ими сорить. Я твои деньги берегу на одёжу, чтобы тебе было в чем ходить в школу зимой.

Он встал и подошел к ней сбоку, держа раскрытый каталог на ладонях. Она мыла посуду, низко наклонившись над тазом. Он робко поднес ей раскрытую книгу. Когда он заговорил, голос у него был глухой, едва слышный.

— Ма, до чего мне хочется вот такую штуку.

— Какую еще? — спросила она, не поднимая глаз.

— Вот такую, — повторил он, не смея показать пальцем.

Она взглянула на страницу, потом широко раскрытыми главами — на Дэва.

— Да ты что, совсем спятил, негритенок?

— Ну что ты, ма!

— Ступай вон отсюда! И не заикайся мне ни о каких пистолетах! Дурак этакий!

— Ма, я куплю пистолет. За два доллара!

— Нет, не купишь!

— Но ведь ты же мне обещала…

— Мало ли что я обещала. Ты еще совсем мальчишка.

— Ма, если ты мне позволишь, я никогда больше ничего не буду просить.

— Я тебе сказала, чтоб ты убирался отсюда. И пенни не дам из этих денег на пистолет! Вот потому-то я и просила мистера Гоукинса платить твое жалованье мне, ведь я знаю, что у тебя ветер в голове гуляет.

— Но ведь нам нужен пистолет, ма. У отца нет пистолета. Нам в доме нужен пистолет. Мало ли что может случиться.

— Только ты уж не делай из меня дуру, сынок! Если б у нас был пистолет, тебе бы его в руки не дали!

Он положил каталог и обнял мать за талию.

— Ну, ма, ведь я все лето работал как каторжный и ничего у тебя не просил, правда?

— А что же тебе еще делать? Так и надо.

— Да ведь мне нужен пистолет, ма. Ты дай мне два доллара из моих денег. Дай, ма! Я его подарю отцу. Дай, пожалуйста! Я тебя люблю, ма.

Она заговорила, и голос ее звучал мягко и тихо:

— И на что тебе понадобился пистолет, Дэв? Ни к чему тебе пистолет. Еще наделаешь беды. Да и отец прямо взбесится, если узнает, что это я дала тебе денег на покупку.

— Я его спрячу. Ма, ведь всего два доллара.

— Господи, сынок, и что это с тобой сделалось?

— Ничего со мной не сделалось, ма. Я теперь почти взрослый. Мне нужен пистолет.

— Кто же тебе его продаст?

— Старик Джо в лавке.

— И стоит это всего два доллара?

— Всего-навсего, ма. Только два доллара. Дай, пожалуйста.

Она ставила тарелки на место, ее руки двигались медленно, в раздумье. Дэв настороженно молчал. Наконец она обернулась.

— Я тебе позволю купить этот пистолет, только ты обещай мне одно.

— Что, ма?

— Ты его принесешь прямо ко мне, слышишь? Это будет для отца.

— Хорошо, ма. Так я пойду, ма.

Она нагнулась, слегка отвернувшись в сторону, приподняла подол платья, запустила руку в чулок и вытащила тоненькую пачку кредиток.

— Вот, — сказала она. — Никакого тебе револьвера не надо, ей-богу. А отцу надо. Так ты неси его прямо ко мне, слышишь?

Я его приберу. А если не принесешь, я велю отцу так тебя вздуть, вовеки не забудешь.

— Хорошо, ма.

Он взял деньги, сбежал с крыльца и пустился через двор.

— Дэв! Э-э-эй ты, Дэ-э-эв!

Нет, останавливаться он не собирался. Сохрани боже!

На следующее утро первым его движением было достать пистолет из-под подушки. В сером свете раннего утра он держал его легонько, не сжимая, с особым чувством власти. Из такого пистолета он может убить человека. Кого угодно, черного или белого. Если у него в руках будет пистолет, никто его не посмеет тронуть: все должны будут относиться к нему с уважением. Пистолет был большой, с длинным стволом и тяжелой рукояткой. Он поднял его, потом опустил, дивясь тяжелому весу.

Он не пошел вчера прямо домой, как велела ему мать: вместо этого он остался в поле и не выпускал пистолета из рук, время от времени прицеливаясь в воображаемого врага. Но он так и не выстрелил: боялся, как бы не услышал отец. К тому же он не был уверен, сумеет ли выстрелить.

Перейти на страницу:

Все книги серии Мастера современной прозы

Похожие книги

Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее
Николай II
Николай II

«Я начал читать… Это был шок: вся чудовищная ночь 17 июля, расстрел, двухдневная возня с трупами были обстоятельно и бесстрастно изложены… Апокалипсис, записанный очевидцем! Документ не был подписан, но одна из машинописных копий была выправлена от руки. И в конце документа (также от руки) был приписан страшный адрес – место могилы, где после расстрела были тайно захоронены трупы Царской Семьи…»Уникальное художественно-историческое исследование жизни последнего русского царя основано на редких, ранее не публиковавшихся архивных документах. В книгу вошли отрывки из дневников Николая и членов его семьи, переписка царя и царицы, доклады министров и военачальников, дипломатическая почта и донесения разведки. Последние месяцы жизни царской семьи и обстоятельства ее гибели расписаны по дням, а ночь убийства – почти поминутно. Досконально прослежены судьбы участников трагедии: родственников царя, его свиты, тех, кто отдал приказ об убийстве, и непосредственных исполнителей.

А Ф Кони , Марк Ферро , Сергей Львович Фирсов , Эдвард Радзинский , Эдвард Станиславович Радзинский , Элизабет Хереш

Биографии и Мемуары / Публицистика / История / Проза / Историческая проза