Почти последняя любовь

В саду было холодно. Сирень надела мохеровую кофту. У пиона понизилось давление. Тюльпаны, в разноцветных гольфах, молитвенно сложили лепестки.

Он уехал… Вчера… А она не спросила куда…

Май ходил в плаще с длинными рукавами. Она лежала на шезлонге, укрытая по нос одеялом и писала ему письмо.

– Не пиши. Лучше говори.

– А разве так можно?

– Со мной можно все…

Она огляделась по сторонам. Сад, с шарфом на шее, пил бульон. Пустые холодные лавочки. Цветы прикрывали уши руками. Боялись отита. Она отчетливо слышала его голос со всех сторон. Его голосом говорила облетевшая вишня, давно не крашеная калитка и даже удивленная герань.

Дождь напротив ел леденец на палочке. У него была еще полная коробка петушков. Значит, есть время…

Вышла мама, с чашкой сладкого какао. Сверху для вкуса она посыпала тертый шоколад… 16:00… Солнце закрыло лицо руками.

– Может, иди в дом? Замерзнешь.

– Нет…

Покраснели пальцы. Северный ветер отдавал морозом. У вишни покрылась мурашками кожа. Тюльпан стеснялся плакать. Она пила горячее какао, а хотелось водки.

Май выбился из сил. Он разносил пледы и свитера цветам.

– Почему ты так тяжело дышишь?

– Я уже 12 часов за рулем.

– Остановись. Нужно походить.

– Идет дождь…

Она посмотрела напротив. Ворох оберток от леденцов. Дождя нигде не было.

– Сколько градусов?

– +5. Иди, родная. У тебя уже синие губы.

– Еще чуть-чуть.

У гиацинтов поднялась температура. Май разговаривал с соседкой. Просил у нее одолжить одеял.

– Иди, солнышко.

– Почему?

– Я не могу ехать. Ты все время стоишь у меня перед глазами.

А про себя добавил: как когда-то, сотни лет назад, круглосуточно стояла напротив самая первая, самая израненная любовь…

Температура падала. Ночью будет 0. Изо рта шел пар. У пиона от низкого давления разболелась голова. Май помчался к ним с чашкой кофе. У сирени в рукавах маялись обмороженные цветы…

1967 год. Конец июля. Киев – Минск

Сколько в поезде едет тревог…

Сколько радости едет и горя.

Бесконечность железных дорог

Протянулась от моря до моря.

Но у каждого где-то в пути

Есть свое станционное зданье

Где ты жил, где ты должен сойти,

Где ты с детством назначил свиданье.

Сколько зим не бывал, сколько лет.

А вернешься к родному порогу.

Дайте в юность обратный билет.

Я давно заплатил за дорогу.

С. Островой

На киевский вокзал напал мощный летний ливень. Теплая вода, фыркая, летела вниз, надувая в лужах пузыри. Взбивая по краям пену мутно-белого цвета. А потом, спустя время, под ногами валялись куски радуги. И еще долго и весело прыгали капли. Щелкали по носу. Целились прямо за шиворот.

С третьего перрона в 18:45 отправлялся белорусский поезд «Киев – Минск». Такой же, как и все остальные: безликий, длинный и зеленый. Георгий, удобно устроившись в купе на второй полке, смотрел в окно. Его дождь не задел. На часах было полседьмого.

Он был горд. Ехал сам поступать в мединститут. Чтобы стать доктором. Одним из лучших. У него был чемоданчик со сменным бельем, белая рубашка, спортивная форма и бутылка сладкого лимонада «Буратино».

Родители остались дома. Ехать, провожать – просто стыдно. Деньги в коричневом твердом конверте – на дне чемодана. И адрес родственников, у которых он остановится, – четким маминым почерком. В доме под шпилем на углу улиц Коммунистической и Красной. В комплексе домов для офицерских семей.

За окном лежал мир, как на одной огромной ладони. С твердыми, задавненными мозолями. Ладонь пахла ячменем, гречихой и прибитой асфальтной пылью. А еще суетой наваленных в кучу вещей. Постоянно мерзли отсыревшие стены навесов, несмотря на экватор лета. Слева дымил паровоз со стекающим по бокам темным маслом, которое издали напоминало кровь. И ветер сушил перрон, некрасиво меняясь в лице.

Еще с обеда уставшие составы отдыхали на соседних путях. Тащили телеги носильщики, словно тяжеленный крест. У них были скучные, ничего не ждущие от жизни лица. Георгий смотрел на них глазами, которым вот-вот должно открыться откровение. Тайна… Он, окончивший школу, еще ни разу не любивший, ехал становиться взрослым. И ожидал от этого путешествия больших и увлекательных открытий.

Он лежал в теплом животе купе на твердой полке. Слишком узкой и не по размеру короткой. И вдруг какое-то движение: мягкое, очень женственное – заставило его подобраться. Движение, от которого немеют кончики пальцев и покалывает иголкой в височных долях.

На зябком перроне стояла девушка, одетая в короткое зеленое платье. Издали – цвет напоминал холодную садовую мяту. На ногах тонкие шестисантиметровые шпильки.