Почти последняя любовь

Георгий без шапки шел к Насте. Шел сказать ей «Прощай». Он долго ее жалел, встречался по инерции, ждал возвращения любви. Но любовь нельзя вернуть силой. Да и что-то новое покалывало в сердце. У него уже месяц как роман с аспиранткой, который разворачивался совсем по-другому, более смелому сценарию. Вот он и решился…

Сперва молчал у двери, не нажимая на звонок. Долго рассматривал ножной коврик, словно что-то важное. И дверь, оббитую дерматином. Слушал, как ругаются соседи в 45-й и играют на пианино гаммы в 47-й. Как лает одинокая собака, по-простому пахнет котлетами и грациозно – кофе. А когда Настя, готовая к свиданию, в бежевом весеннем пальто, с легкими кудрями, выбежала на площадку – прямо на пороге услышала: «Извини, мы больше встречаться не будем».

Сквозняк с ноги захлопнул дверь, больно прищемив себе пальцы. Вытер сопли рукавом. Лег на коврик, как собака, умирать…

Март поскучнел. Стало быстро темнеть. Из-за непричесанных бровей опять посыпался снег. У подъезда стояли сваленные кучей санки и мяукала чья-то белая кошка. В слабом сугробе остались ее круглые кошачьи следы.

Повсюду картавили детские голоса. Родители вели малышей из детского сада. У многих с рукавов свисали резинки с пришитыми варежками и болтались пакеты с описанными штанишками. У Георгия покраснела кожа на руках, и он, не оглядываясь, натянул перчатки… Подсознательно отматывал время назад…

Сентябрь 1968 года

Настя сидела в камышах, кутаясь в старую фуфайку. Неопрятные куски ваты лезли из швов и карманов. Резиновые сапоги с кусками налипшего чернозема прятали ноги от дождя. А он шел и шел, мелкий и очень холодный. Надоедливый, как зубная боль.

Низко, практически чиркая животом воду, летали дикие утки. Возмущенно кричали. Оглядывались на лес в темной шинели и длинное черное поле вдалеке. Там копошились яркие пятна.

Листья как раз набирали цвет. Сочный красный, лимонно-желтый, бутылочно-зеленый, персиковый. Когда дул ветер – они боролись за жизнь. Но в черешках уже стал дряблым поясок. И трава стала жгутом мокрого непригодного сена.

Во дворах шлепали по лужам куры, смешно приподнимая лапы. И сникший мокрый петух считал своих жен.

…В селе было привычное начало сентября. С глинистыми дорогами, мгновенно отсыревшими хатами и неубранной картошкой и свеклой на полях. Как всегда в это время, приехали студенты. В основном два института: медицинский и педагогический. Ожил лагерь труда и отдыха. Заиграл на гитаре, запел что-то из репертуара «Пламя». Оттуда пошли самые яркие запахи: города, молодости, печеной картошки и одеколона «Шипр».