Почти три года. Ленинградский дневник

В антракте слышала разговор двух девушек, из двух разных учреждений, о том, где им лучше встретить Новый год.

Одна говорит:

– У нас оркестр хороший.

Другая возражает:

– А у нас бомбоубежище лучше.

Когда вернулись домой и, попивая чай, слушали про разгром Роммеля, началась тревога, очень сильная. Самолеты немецкие были где-то очень близко. Наши зенитки гремели так, что заглушали голоса. Много осколков попадало на нашу территорию: они барабанили по крыше, мы слушали это.

Вскоре после первого начался второй заход. По звукам слышно было, как неприятельские самолеты начинают новый круг, проходят над самой головой. Все это длилось до половины второго ночи. Бомб было сброшено много.

И все же совсем не бояться я не могу. Три дня назад, когда я шла на Песочную, днем, началась тревога. Немцы летали низко, наши зенитки били сильно, а спрятаться было просто негде: забор и ни одной двери. Я побежала было. Стало жарко, сердце забилось отчаянно. Я поняла, что так можно умереть от паралича сердца без всякой бомбы. Пошла медленнее и дошла благополучно. Но с того дня что-то сделалось с сердцем… Вот и наживу себе новую болезнь в добавление к старым.

В прошлом году налеты продолжались до декабря. Возможно, что и сейчас так будет. А ведь сегодня только 9 ноября, – еще долго ждать.

11 часов 40 минут вечера

Тревога, и сразу же неподалеку – бомбы. Наша зенитная батарея бьет очень сильно. А весь вечер был тихий, очень домашний: переставляли мебель. Приходится переходить на зиму в мою маленькую комнату: в большой очень холодно… (Сейчас стихло. До второго налета).

Второй час ночи

Второй налет действительно был. И тоже сильный. Промежуток между первым и вторым минут двадцать – двадцать пять. Наши зенитки просто из себя выходили. Теперь полная тишина, но отбоя еще нет. Очевидно, программа немецкая сейчас такова: минимум два налета, дневной и ночной. Дневной примерно в полдень, ночной – в полночь. Ну, и измучают же они нас теперь.

10 ноября 1942 года

Боюсь, что бессонные ночи так меня измотают, что совсем не смогу писать. Все мечтаю с головой уйти в пятую главу, оставив себе только щелочку для воздуха.

Четвертая глава не попала ни 6-го, ни 7-го в «Правду». И главное – я могла ведь дать ее хотя бы в «Литературу и искусство». Но, как ни горько все это, надо браться то ли за главу, то ли за статью.

Полдень с минутами

Только успела прослушать начало известий по радио, как началась тревога.

Но все же успела услышать, что в Сталинграде мы громим «мелкие группы противника»… Отбиваем их небольшие атаки.

В Северной Африке разгром немцев, точнее – итальянцев, продолжается и расширяется.

11 ноября 1942 года

Начальник институтского штаба ПВО передавал вчера со слов своего друга, крупного военного, что активность гитлеровцев на нашем фронте объясняется сменой здесь их командования.

Взбешенный провалом ладожского десанта и синявинской операции, Гитлер назначил сюда нового генерала (фамилии не знаю). И эта «новая метла» старается.

12 ноября 1942 года

Окончательно устроились на зимовку в моей маленькой комнате. Перенесли сюда диван, обеденный стол, этажерку с посудой. У печки здесь сохранилась даже муха. Когда тепло – она оживлена и подвижна. Стоит Евфросинье Ивановне хуже истопить печку – муха вяло сидит на стене: она мне заменяет градусник.

Ночь была тихая. Сейчас тоже тихо. Что в Северной Африке – неизвестно, так как немцы специально не дают слушать радио: как только доходит до иностранных известий – тревога. Но все равно – в Ливии немцев бьют, это доподлинно известно.

Вечер

Громадные новости! Петен и Вейган бежали из Виши. Дарлан сдался союзникам. Немцы высадились в Тунисе. Кроме того, они заняли Виши, Марсель, Лион.

Теперь вся Франция в их руках. Это в наказание за то, что она допустила высадку союзников в Алжире и Марокко. И за нежелание французских рабочих и инженеров ехать в Германию. В Париже и других городах Франции большие антигерманские демонстрации молодежи. Черчилль сказал по радио, что для гитлеровской Германии это начало конца. Боже! Теперь «ажно кожа шевелится»!..

Во всяком случае, для нас это передышка. Неочастный Сталинград перестанет (уже перестал) истекать кровью, хотя бои там идут за улицу, за дом, за лестничную площадку.

Воображаю, что делается сейчас в эфире. Какая там давка радиоволн, речей, сообщений, сводок, телеграмм и т. д.!

Что касается меня, то я должна неотрывно писать главу, иначе потом не угонишься за событиями.

14 ноября 1942 года

Тревога вчера вечером была не слишком длительная, но довольно бурная. Стреляли близкие зенитки. Ночью сквозь сон я слыхала гул, но думала, что обстрел. Говорят, была тревога. И вот сейчас опять. И все же она теперь короче и тише… Отбой.

В чем опасность стихописания: обрадовавшись, что перо послушно тебе, – не написать лишнего. Предметы то не даются в руки, то, наоборот, манят внезапными озарениями. Показывают себя с самой выгодной стороны. Стоят, как просители, у входа в поэму или роман: только приоткрой им дверь – они хлынут. Но этого нельзя допускать.