Почти три года. Ленинградский дневник

Я подняла глаза к вычурному полукруглому своду: там, в лилово-зеленоватых тонах пресловутого «декаданса» была изображена полногрудая обнаженная Ева в райском саду. Змей с двусмысленным выражением лица предлагал ей яблоко.

– Как педагог я не могла разрешить детям разглядывать эту картину, – продолжала девушка с ромашками, – а они это делали. Что касается маленьких, то эти фигуры их пугали и доводили до слез. У нас пока нет мела, чтобы побелить потолок. Вот снимут блокаду, тогда… А пока здесь сплю я. Дети приходят сюда только в тех случаях, когда мне приходится делать им выговоры. Но тогда, вы понимаете, они не поднимают глаз.

В заключение воспитательница с удовольствием прибавила, что выговоры приходится делать все чаще, так как у детей уже появились силы для шалостей.

Раньше они были слишком слабы.

19 июня 1943 года

Большой налет немцев на Волхов. Повреждено железнодорожное полотно. Мы сбили 24 самолета. Сегодня все время канонада. Не есть ли это «начало»?

Душно на душе. А надо писать.

22 июня 1943 года

Тьфу, тьфу, чтобы не сглазить. Наконец-то, кажется, начала главу. И теперь совсем по-иному.

Сегодня двухлетняя годовщина войны. Вспоминаю этот день в Переделкино.

7 часов вечера

Третья тревога за сегодняшний день.

23 июня 1943 года

Когда-то поэзия сливалась с наукой. Помимо эстетического наслаждения, античные поэты стремились доставить читателю какое-то количество сведений (Буколики и Георгики).

Мне думается, что этот пример древних достоин подражания.

Эмоция, не закрепленная фактом, улетучивается, как небрежно приготовленные духи. Выцветает, как фотография без фиксажа. Таким закрепителем, фиксатором, в поэзии является факт.

Каждое новое большое явление предстает перед писателем сначала в общем очертанье.

Особенно это характерно для поэзии с ее любовью к обобщениям.

Вспомним первые стихи о революции. Это абстрактно, общо, лишено деталей. Только наметки. Только силуэты ощущений и фактов. Все – снаружи. Проникновения в глубь почти нет.

То же повторилось и с войной. Первые стихи о войне не идут дальше общих мест: призывов и заверений. Этот период военной поэзии был закономерен, неизбежен. Только очень немногим поэтам удалось избежать этой зоны «обтекаемости» явлений. Или же миновать ее быстро, не задерживаясь. К таким поэтам, в первую очередь, надо причислить Тихонова. К сожалению, в дальнейшем Николай Семенович перестает быть поводом для разговора о стихах по той причине, что он их уже не пишет.

24 июня 1943 года

11 часов утра

Сильный обстрел, но трудно понять, где именно. Снаряды прилетают со свистом и рвутся со свистом. Очевидно, это не наш район, так как радио передает Софроницкого. (Ух, удар близкий…)

Доклад о поэзии буду делать 3 июля. (Мне кажется все же, что это и мы стреляем одновременно)

Удручает меня И. Д.: количество трудностей все растет. Торф, подсобное хозяйство, служба МПВО. Все это помимо основной, текущей работы.

(Вот только когда радио сообщило об обстреле.)

Слова Генри Форда – «Предприятию полезно напряжение» – применимы также и к поэзии…

О чрезмерном пристрастии к ямбу, главным образом пятистопному. Этот упрек я обращаю и к самой себе. Тем самым мы приучаем читателя к одному размеру: это вредно.»

Данте, прежде чем описывать мучения грешников в котлах со смолой, отправился в Венецию и смотрел там работу корабельщиков: тоже смола.

Чем объяснить отход от формальных достижений Маяковского? Да прежде всего тем, что он сам отходил от своих юношеских исканий. Здесь же о поэтике теперешнего Пастернака.

Вопрос Асеева: «Кому роднее Маяковский?» Наш ответ.

25 июня 1943 года

Немного отлегло от сердца, чуточку успокоилась за И. Д.: огородные цапки, доставленные в нужном количестве для подсобного хозяйства, и белковые дрожжи для работающих на торфе оживили его.

О рифме. Лефы (в частности Асеев) утверждали, что старые, десятки раз использованные рифмы («кровь – любовь») неизбежно влекут за собой и давно пройденный строй мыслей и чувств. Так ли это? А не может ли случиться наоборот? Что поэт, используя старую рифму, оправдывает ее появление новой мыслью? Даже, «кровь – любовь» может зазвучать по-новому, если нова выраженная этим словом мысль.

26 июня 1943 года

«Аполлон – бог помарок».

29 июня 1943 года

Аполлон – бог помарок – в очень малой степени участвует в работе некоторых ленинградских поэтов.

Редакторское попустительство может произойти по трем причинам: из-за невнимательности, ложно понятого чувства товарищества к редактируемому и непреодолимого упорства поэта…

Вишневский упускает из виду, что стихи – это не выступление с трибуны. Там слушают, хлопают и забывают. А стихи остаются. Они напечатаны. Стихи – это найденная формула. Чем она безошибочнее, тем жизненнее. Я всегда думала, что поэзия своей точностью должна напоминать одновременно и аптеку и математику. Можно еще сказать и так – стихотворение должно строиться по принципу корабля: большая подводная часть (обдумывание, композиция); часть надводная – само написание.

30 июня 1943 года