Почти вся жизнь

— Мне показалось, ты что-то сказал. — Владимир Павлович быстро выпил вторую рюмку и закусил колбасой. — Да, так вот — друзья… Произошло нечто, уму моему непостижимое. Приехал, понимаешь, позвонил Лебедеву. «Да. Нет. Нет. Да». Что за тон? Почему? Понимает он сам, что все это курам на смех? Уездный бухгалтер! Как это у Михалкова: «Один гигант районного масштаба»… Налей-ка мне еще рюмку… Теперь Рябинин. Мятежный дух, доктор Штосман или, как там его, Шокман… В общем, Платон Кречет… душевный разлад и так далее… Какая-то ерунда. Глазами сверкает… Пошел я к Жилину…

— Ну, ну, — торопил Ганечка, потирая руки. — Ну же, ну! Жилин, а? Приятелями были!

— Да, приятелями, — подтвердил Владимир Павлович. — Нет, не наливай мне, Ганечка. Все-таки печень… Вот именно: он меня любил — я это знаю. Он… ему хотелось поговорить… я же видел, а он… Словом, я должен был уйти.

— «Должен был уйти», — повторил Ганечка, блестя глазами. — Но он сказал тебе… Он тебе сказал… Что он сказал?

— Он сказал: «При детях… неудобно…»

— При детях неудобно? — Ганечка засмеялся. — Бесподобно! При детях неудобно! Боже мой!..

Он повторял эту фразу на разные лады, кашлял, смеялся и плакал от смеха. Наконец, высморкав нос, сказал:

— Ну конечно же, господи… Конечно, при детях неудобно. Сколько их у него?

— Пятеро.

— Да, да, да… — сказал Ганечка. — Да, да, да, пятеро… Так что же?

— Вот весь мой день. И это — люди, с которыми я провел молодость!

— Молодость? Да, да, молодость, — повторил Ганечка. — Но молодость ушла, как говорится, безвозвратно. Ты лучше расскажи, как ты живешь. Есть что-то такое в тебе… появилось… столичное. Кандидат наук? Кафедра? Женат? Нашел принцессу? Помнишь, ты хотел найти принцессу с жилплощадью в Москве. Нашел, да?

— Комнату нашел, принцесса будет, — сказал Владимир Павлович. — Будет, будет, не сомневайся, Ганечка… Но ты мне вот что скажи: Лебедев, Рябинин, Саша Жилин, Титов — я ведь еще не сказал тебе, что звонил и к Титову, — слушай, они что, сговорились?

— Сговорились, сговорились, — охотно подтвердил Ганечка. — Это безусловно, в этом нет сомнения. Не сомневайся, Вольдемар. Милый, голубчик, золотко мое, сговорились, не сомневайся. Ведь это все из-за Катеньки… Виноват — из-за Екатерины Дмитриевны.

— Какая Катенька? — искренне удивился Владимир Павлович.

— Какая, какая! Катенька Борзенко, прекрасная хохлушка.

— Вот что! Откуда ж ты знаешь?

— Да как же было не знать! Ведь ты же не стеснялся… Леня, и Илюша, и Сашка знали, сам нам рассказывал.

— Ну, положим, не тебе, — заметил Владимир Павлович, отставив тарелку и рюмку.

— Мне? М-м-м… Ну, положим, мне ты не рассказывал. Но ведь намекал? Намекал. Да и как было не намекнуть! Хорошенькая девушка! Прелесть! Помнится, в воскресный день я как-то за Волгу поехал — устал я от этих коронок да мостиков, меня тогда при себе папаша техником держал, — поехал за Волгу, а там ты… с нею… у самого бережка… на ее руке заснул. Как с картинки! Будешь отрицать?

— Не буду, — сказал Владимир Павлович быстро, словно боясь, что разговор их может оборваться. — Ну что? Ну, вспомнил, ну, было. Она и в самом деле была хорошенькой. Так как же она живет? Что с ней стало?

Ганечка навалился бородою на стол и внимательно взглянул на Владимира Павловича. С минуту он испытующе глядел на него, потом вскочил, видимо не в силах владеть собою:

— Так ты ничего не знаешь? Ты действительно ничего не знаешь?

— Ничего, клянусь тебе…

Ганечка покачал головой, потом снова сел за стол, напротив Владимира Павловича.

— Но ведь родился сын, — сказал он негромко.

Его слова произвели впечатление. Ганечка, наслаждаясь, смотрел на Владимира Павловича. Помолчав немного, добавил:

— Твой, твой сын, в этом нет сомнения. Достаточно взглянуть на Анатолия Петровича…

— Петрович? Почему Петрович? Ничего не понимаю! Если это мой сын… Петрович? — снова спросил Владимир Павлович. — Уж не Ткачев ли?

— Он самый, угадал! Эх, черт возьми, а я-то тебя собрался экзаменовать…

— Ткачев… — повторил Владимир Павлович, наморщив лоб и, видимо, стараясь что-то припомнить.

— Влюблен был безумно, — рассказывал Ганечка. — Прямо-таки по пятам ходил. Да ты сам над ним потешался… Высокий такой дядя, грудь колесом, ну — военный человек, что ты хочешь!..

— Тоже красиво! — сказал Владимир Павлович. — На каком же она месяце была, когда замуж выходила?

— Что, что? — удивился Ганечка. — На каком месяце? Ну, это ты зря, Вольдемар! Она не такой человек, Екатерина Дмитриевна… чтобы в это время — без любви… Чепуха какая… Да и для чего это ей надо было?.. Зря, зря обидел…

— Ну так рассказывай тогда по порядку! — со злостью сказал Владимир Павлович.

— Сердишься?

— Рассказывай, прошу тебя!

— Можно… можно и по порядку, — согласился Ганечка. — Ну, уехал ты, я в то время со всей вашей компанией перессорился: им, видите ли, мой «образ жизни» не нравился или уж я не знаю что… Полгода прошло. Узнал случайно: Катенька родила. Катенька?! Ну, я в цветочный магазин, великолепный букет, и — в родилку.

— Букет, родилка… какая ерунда… — потирая лоб, сказал Владимир Павлович.