Почти вся жизнь

Наконец все было закончено. Даже закопченный потолок протерли, даже занавеска чистая, даже розовая вазочка на столе…

Все сделано, а ей грустно. Свистит в кухне чайник. Три года не свистел, а сейчас свистит. Лейтенант Баксаков в кухне. Выключил чайник, включил плитку, вскрывает ножом консервы, слышно, как трещит обертка концентрата. Все умеет.

— И шить, Леня, умеешь?

— А что, нужно? Давай!

— Пограничники все умеют?

— Все, Шурик, не волнуйся…

А ей грустно. И есть не хочется. И устала, кажется, не очень, всю тяжелую работу он сделал.

— Душно как-то, а на улице свежо, выйдем, Леня. Ты нашу канаву еще не видел? У нас канава знаменитая. О ней даже у классиков есть.

На классиков и на достопримечательности Ленинграда он реагировал немедленно, это нетрудно было заметить, но тут он промолчал.

Все-таки вышли на улицу. Он, снова затянутый в рюмочку, начищенный и надраенный, она в легком светлом платье, купленном перед самой войной.

— Ну как, Леня, нравится?

— Очень! Ты в нем такая молоденькая!

— Ну спасибо, Ленечка, а вообще-то ты меня «бабой Шурой» зови!

Но и на улице ей казалось, что душно, она все посматривала на небо и говорила, что будет гроза, хотя небо было чистое и на нем очень скоро появились крупные звезды.

Спустились по каменным ступенькам к воде. Вода черная, мелкая, неподвижная. Голоса с улицы падают сюда, как в глухую бочку. Невдалеке работает землечерпалка. Два слабых электрических огонька, похожие на светящиеся поплавки.

— Знаешь, в детстве мне строго-настрого запрещали сюда бегать. Боялись, вдруг я сорвусь, а я бегала, и однажды меня за это наказали. Я плакала, просила прощения — никогда, никогда, никогда больше не пойду туда… А однажды я видела, как человек бросился в воду, прямо с парапета. И все. Пожарные приехали, но уже все, кончено. Я самоубийц не понимаю. А ты?

— Да это то же, что самострел!

— Нет, по-человечески…

— Сейчас только самая жизнь начинается!

— А сколько еще людей гибнет, пока ты со мной здесь зябнешь… Тебе скоро, очень скоро уезжать?

— Ты же знаешь…

— Знаю. Я так. А вообще меня в детстве не наказывали. Ну почти что нет. Я по математике отставала, так отец только скажет: «Смотри, Шурка!..» А потом я математику полюбила… Ты хочешь домой?

— Куда домой? — спросил он напряженно.

Медленно поднялись по скользким ступенькам. Темно и тихо. Как он сказал? «Сейчас самая жизнь начинается…» Да? Так? А землечерпалка день и ночь работает, И такой переливчатый, ни на что не похожий шум. Странно, что вчера она не слышала этого шума…

Не надо зажигать свет. Не надо. Я хочу послушать, как шумит землечерпалка. Но разве свет мешает слушать? Не знаю, не знаю. Какой далекий переливчатый шум.

— Леня, Леня, Леня, — говорила она, слыша этот далекий и все удаляющийся шум.

Ночью она проснулась, услышала шум землечерпалки и все вспомнила. Баксаков сразу же проснулся:

— Что, что?

— Нет, нет, ничего, спи…

5

— Я вышла замуж, — сказала она Лидии Андреевне, стараясь держаться как можно свободней. — Вот мой паспорт. Анкеты в загсе просто чудо: какой раз по счету вступаете в брак? Так в скобках и написано: по счету. Я написала в девятый, а регистраторша шуток не понимает…

— Опять, значит, «жди меня»?

Шурочка засмеялась. Минуту назад она готова была поспорить, что именно так скажет Зуева.

— Едем на Север, Лидия Андреевна, будем жить на заставе. Я тоже думала, что придется до конца войны ждать, но нам это ни к чему. Леня кадровый, понимаете? Ну, скажите мне, ради бога, что вам не нравится?

— Все нравится, — сказала Зуева хмуро. — Поздравляю тебя, желаю много счастья.

— Как-то я обо всем этом никогда всерьез не думала…

— Сколько же ты сейчас думала? Минут пять или больше?

— Да не больше, наверное…

— Вот люблю тебя, что правду говоришь. А он сколько думал? На минуту больше? «На Север!» «На заставу!» А что ты фабрику бросаешь, специальность, Ленинград — об этом он подумал?

— Леня говорит — его работа там, устрой, говорит, в Ленинграде начальником войск…

— Когда едешь?

— Завтра. Можно сказать, послезавтра. Ноль двадцать поезд идет. Лидия Андреевна, можно нам в общежитии свадьбу отпраздновать? Мы посторонних не позовем, только наши девочки…

Но с девчонками оказалось еще труднее, чем с Зуевой.

— Зачем тебе это сокровище? — кричала Надя. — Ты посмотри на себя, ты эффектная, за тобой еще не один побежит, ты худенькая, но у тебя все твое еще впереди!

— Ненормальная, на Север ехать, мало тебе одной блокады было! Да ты и не одета! — кричали со всех сторон.

— Ни за что бы не вышла замуж за военного, — сказала Мария. — Что это за жизнь на колесах! Мала хата, да моя!

— Девочки, да я-то уже замужем, — старалась она всех перекричать. — Он мне нравится, я его ни на какую хату не променяю!

— Пусть едет, пошли ему развод, — сказала Милка Колесова.

— Да уж прямо! — крикнула Надя. — Ты бы развод послала!

И потому что Милку Колесову не любили и звали «гадючкой», эти слова сразу все повернули.

— Ты что человеку настроение портишь?