Почти вся жизнь

Снова шелест и свист над головой. Десятки зажигательных бомб летели в пожарище, словно не доверяя ему, словно напоминая: «Гори!»

— Дежурная на крыше!

— Я!..

— Зажигалки есть?

— У нас нет.

Бомба миновала ее дом. Невдалеке горит здание, «Что это за здание? — припоминала она. — Может быть, это школа? Нет, это не школа. Но, может быть, это все-таки школа? Да, может быть. Наверное, это школа».

Когда прозвучал сигнал отбоя, Анна Евдокимовна, с трудом передвигая окоченевшие ноги, спустилась по лестнице.

— Что горит? — спросила она у женщины, сидевшей возле ворот.

— Не знаю. Где-то недалеко.

Тучное багровое пламя низко стояло в небе. Анна Евдокимовна пошла по направлению к школе, Чем ближе, тем ярче становился красный цвет неба. Слышались гудки пожарных машин и «скорой помощи», сигнальные колокола, крики людей. Анна Евдокимовна уже не шла, а бежала. Наконец она достигла улицы, на которую выходил школьный сад. На углу остановилась, пораженная страшной картиной разрушения.

Здание было рассечено и словно распахнуто на две половины. Огонь в неистовом рвении уничтожал все, что еще не было уничтожено. Железные лестницы, обхватившие здание, были раскалены, и даже тяжелые струи воды, направленные в огонь, от отблесков пламени казались окровавленными.

Еще продолжали спасать раненых. Обгорелых людей выносили из здания и погружали в санитарные автобусы. Анна Евдокимовна рванулась вперед.

— Нельзя, гражданка, нельзя… Видите, что делается, — остановил ее какой-то старик в кепке и с винтовкой за плечами.

— Товарищ!..

— Знаю, что помогать, да только не поможете, — еще больше помешаете. Приказано не допускать. Сын, что ли, в этом госпитале?

Она ничего не ответила.

— Не все погибли, — продолжал старик с винтовкой. — Многих спасли. — Анна Евдокимовна видела, как по его лицу текут слезы.

Еще с минуту она стояла в нерешительности, затем повернулась…

Анна Евдокимовна шла домой. Вдруг обессилев, она шла долго и когда пришла, не раздеваясь, легла в постель и, едва натянув на себя одеяло, заснула.

Утром, проснувшись, она почувствовала болезненную ломоту во всем теле. С трудом поднялась.

В комнате было холодней, чем всегда. Подойдя к окну, она увидела чистый ровный снег на дворе. Напротив во флигеле фанера на окнах покрылась изморозью.

«Зима, — подумала Анна Евдокимовна. — Надо растопить печурку, согреть чай, сходить за хлебом, в столовую».

Все эти дела казались ей сейчас невыносимо тяжкими. Печуркой она решила заняться после. Встала, надела пальто, но тут же снова села в кресло. Лучше потом постоять лишний час в очереди, только бы сейчас не двигаться. Она протянула руку к полке с книгами, но какое-то неясное чувство остановило ее, какая-то неприязнь к чужому миру образов.

Вытянув ноги, она сидела в кресле, думая только о том, что ей непременно надо будет встать, пойти в булочную и столовую, обязательно надо… Так она просидела долго, и, когда наконец взглянула на часы, оказалось, что часы стоят. Анна Евдокимовна заторопилась.

На улице мороз. Свежо и по-зимнему тихо. Она купила хлеб и, узнав верное время, завела часы. Дошла до столовой. У дверей стояла длинная нестройная очередь.

«Нет, нет, — подумала Анна Евдокимовна, — не могу…»

Она повернула обратно и, придя домой, сразу же села в кресло. Съела хлеб и подумала, что теперь уже никуда не надо торопиться. Хорошо, что не надо. Сидя в кресле, она задремала.

Был уже вечер, когда в комнату постучали. Очнувшись от сна, она взглянула на часы, затем, когда стук повторился, насторожилась.

— Кто там?

— Откройте, свои…

— Подождите минуту, я лампу зажгу.

Она зажгла лампу. Вошел мужчина лет около сорока; почистив метелкой валенки, подошел к Анне Евдокимовне:

— Здравствуйте! Не узнаете?

— Товарищ Алапин?

— Ну вот и нет… Алапин — это отец Миши Алапина, а я Рощин — отец Димы Рощина.

— Да, я так и хотела сказать… Забыла фамилию.

Оба сели. Рощин молчал, искоса поглядывая на Анну Евдокимовну.

— Что Дима?

Рощин нахмурился.

— Бегает, — сказал он неопределенно. Он встал, прошелся по комнате. — Ей-богу, я не знаю, что делать! Я, например, работаю. Жена тоже работает, Димке-то уже тринадцатый пошел. Вы же сами говорили, что он способный…

— Способный, — тихо отозвалась Анна Евдокимовна.

— Он потушил пятнадцать зажигательных бомб. Это, конечно, хорошо, но все-таки надо подумать, что с ним делать. Оставим Диму. Миша Алапин… Конечно, это не мое дело, но он тоже… — Рощин оборвал фразу, потом, видимо, решившись, сказал — Анна Евдокимовна, давайте наладим учебу!

— Учебу?.. — Она резко приподнялась. Рощин видел ее напряженный взгляд…

— Сядем, — сказал он. — Андрей Николаевич болен. Я был у него сегодня. Говорил с ним. Советовался и с родителями. Ну, то есть с Алапиным, с Ильей Александровичем, и с Носовым. Решили обратиться к вам, просить вас…

— Но ведь наша школа сгорела…

Рощин слегка дотронулся до ее руки: