Почти вся жизнь

Командир полка редко звал к себе в гости, и Черняев подумал, что, наверное, Ларионову хочется с ним поговорить.

Длинная кривая улочка вела от площади к дому, где жил Ларионов, и, пока они шли, Черняев думал, что, вероятно, командир полка начнет тот самый разговор, которого Черняев ждал, но не решался сам начать. Но Ларионов шагал молча и до самого дома так ничего и не сказал.

«Значит, надо начать разговор мне, — подумал Черняев, томясь молчанием. — Да, надо начать мне. Ведь он старше меня. Он в отцы мне годится». Разница в возрасте теперь не мешала, а, наоборот, по-новому сближала его с Ларионовым.

Они вошли в дом. Крохотная передняя была битком набита шинелями. Глядя на них, Черняев без труда угадывал: командир первого дивизиона, командир третьего дивизиона, начальник штаба… Значит, он не один? Какой же тогда может быть разговор? Лучше всего отказаться от такого обеда. Под любым предлогом…

— Товарищ полковник, — начал Черняев, но в это время Ларионов быстро подошел к нему.

— Знаю, — сказал он. — Знаю и понимаю. Но не беги от людей. Понял?

— Понял, товарищ полковник, — сказал Черняев тихо. От этого внезапного перехода на «ты» ему сразу стало теплей. Как будто где-то совсем близко зажглась яркая лампочка и осветила длинный и нелегкий путь.

За обедом Ларионов шутил, рассказывал смешные истории, но Черняеву казалось, что командир полка говорит только с ним, что разговор, начатый там, в прихожей, продолжается.

К концу обеда адъютант командира полка доложил, что прибыл связной с пакетом от генерала.

— Давай его сюда, — сказал Ларионов.

Адъютант принес большой конверт, залитый сургучом. Ларионов, застегнув воротник гимнастерки на оба крючка, сорвал печати. Прочтя бумагу, он расписался и аккуратно поставил дату.

— Товарищи офицеры, — сказал Ларионов. — Нам приказано выступить на рассвете.

…И снова колонна полка выстроилась на шоссе. Накрапывал холодный дождь. Черняев в плаще и кирзовых сапогах ходил взад и вперед возле машин своего дивизиона, ожидая команды.

«Как все удивительно изменилось», — думал Черняев, вспоминая то далекое утро, когда они пришли сюда, и свое легкое, беззаботное настроение. Но тут он подумал, что ни на что другое не променял бы незнакомую ему раньше горечь и боль, без которой не бывает настоящей любви.

Лешка, что-то напевая, завязывал вещевой мешок. Черняев окликнул его.

— Слава богу, слава богу, сейчас поедем, — с серьезным лицом сказал Лешка. — Я прямо заболел здесь с тоски.

Черняев засмеялся:

— Тосковать теперь не придется.

Прозвучал походный сигнал. Громкий, отрывистый голос Ларионова был слышен по всей колонне. Черняев вскочил на крыло машины, чтобы лучше видеть, как пройдет его дивизион.

1944

Легенда о пулковском тополе

Почти все лето пятьдесят первого я колесил по Украине. Друзей у меня тут немало. Но как-то раз я совершенно один прогулял весь день по незнакомым местам и только поздно вечером набрел на небольшое село Борки. В колхозном правлении еще заседали, но гость всегда от бога, и со всех сторон меня стали приглашать. Но председатель решительно все отклонял: там мне будет тесно, там ребятишки подымут чуть свет, а там хозяин сильно храпит, спать не даст.

Наконец он все-таки выбрал для меня ночлег. И хата хорошая, и живет в ней одинокий дед. Идти надо прямо по шляху, тополя приведут к домику Фрола Ивановича Томилина. Имя и фамилия, как видите, не украинские, но об этом позднее…

Кто бывал на Украине, знает, как хороши эти шляхи, по обеим сторонам которых стоят высокие пирамиды тополей. И особенно хороши вечером или ночью. Лунный свет свободно скользит и падает по узкой плотной кроне, ярко горят зеленоватые стволы, а короткие черные тени спокойно уходят вдаль. Наш северный тополь тоже высок и строен, но форма его строже и проще, крона шире и реже; затейливая пирамида никак не хочет прижиться в наших местах.

Тополя кончились, и чуть в стороне от дороги я увидел изгородь, а за ней домик Томилина. Старик в белой рубахе, заложив пальцы за ремень, стоял посреди садика и, казалось, поджидал меня. Действительно, заботливый председатель уже посылал своего сынишку и предупредил обо мне.

Старику было за семьдесят. Белая с желтизной борода густо закрывала лицо. Брови выцветшие и густые. Взгляд крутой и острый — тут старость ничего не взяла.

Я отказался от предложенного мне ужина. Больше всего манила меня постель. Томилин поклонился и молча вышел из дому.

Мне казалось, что едва я доберусь до подушки, как сразу усну, но сон не шел. Огромная, безмерная тишина окружала меня. И эта тишина не успокаивала, а, напротив, мешала уснуть. Мне уже хотелось, чтобы скрипнула половица или заплакал ребенок, чтобы хоть что-нибудь живое было в доме. Почему не спит старик? Что он делает в саду ночью один?

Я встал и вышел из дому. Старик неподвижно сидел на скамейке, заложив пальцы за ремень. Он не пошевельнулся, увидев меня, и ни слова не проронил, когда я сел рядом.