Почтовая станция (СИ)

Дом деда Савватия, которого все звали дед-одинок, стоял на отшибе. В глаза сразу бросалась неухоженность двора, умирающий огородик и кривой дом. Дед тяжело болел, едва ходил, а руки золотые были. Он такие красивые игрушки из дерева вырезал, какие я никогда не видела.

— Дарушка, а смотри-ка какие сегодня птички тебя ждут, — на тонкой веточке сидели две птички-невелички, тянулись друг к дружке маленькими клювиками.

— Какая прелесть, — я осторожно крутила веточку, боясь поломать красоту невероятную. — Какой же вы мастер, дед Савватий.

— Да какой мастер, скажешь тоже. Прошло мое время, дитя, так остатки былого тлеют потихоньку.

Я быстро прибрала в доме, наготовила на два дня, забрала что постирать нужно и попрощавшись поспешила на станцию. Вроде сделала всего ничего, а день к вечеру клонится. Опять Асимыч ворчать будет, а я что? Я не смогла пройти мимо несчастного старика. Деревенские его не сильно любят, за жизнь много он ошибок наделал, одна Всемила и помогает временами несчастному только потому, что когда она маленькая была дед каждую неделю ей игрушку или свистульку дарил. Только к ней он почему-то и был добр.

— По заслугам он получил, Дарушка, — я замерла услышав свое имя, не оглядывалась. — Можешь посмотреть на меня. Не обижу.

Глава 15

Медленно повернулась и мысленно застонала. Злыдня. Огромные черные глаза без белков и зрачков, тонкие бровки домиком, лицо сердечком. Ее можно было бы назвать милой, если бы не длинный нос, на конце которого рос желудь с зеленой шляпкой. Впрочем, злыдня в некотором роде сама была желудем, говорят, душа не нашедшая покоя в объятиях Великой Матери возрождается в желуде. Отсюда оттопыренные ушки-шляпки желудя, на голове будто берет шляпка желудя, из-под которой торчат три спиральки волос. Веточки руки и ноги завершались длинными цыплячьими коготками. В одной руке злыдня держала палку на вершине которой была привязана котомка в выгоревший едва розовый горох. Свободной рукой злыдня то теребила асимметричную из грубого холста юбку в заплатках, то дерганым движением поправляла съезжающую с худенького плеча рубашку, с такими же, как на юбке заплатками.

Что же мне так не везет. Нормальные люди жизнь проживут и ни разу с ними не встретятся, а я еще толком жить не начала и на тебе. Через силу улыбнулась, незачем злить нечисть, которая и так злая и промышляет вредительством.

— Ты не местная потому не знаешь сколько всего он сотворил, — злыдня вкрадчиво говорила и осторожно подходила ближе.

Боится? Ха! Я без магии против нее, как котенок против медведя. Писка много — толку ноль. Я ошиблась. Злыдня не боялась, ей было интересно, что я везу в тачке и чем так вкусно пахнет.

Да простит меня Всемила, но Асимыч много раз ел ее пирожки, ничего нового в них не найдет, а мне они могут помочь отделаться от неприятной встречи. Я достала из тачки холщовую сумку с гостинцами и протянула злыдне.

— Угощайтесь, — тонкие цыплячьи пальцы ловко перехватили ремешок сумки и прижали к груди, нос-желудь смешно шевелился, жадно вдыхая запах выпечки.

— Добрая ты, поэтому скажу когда со смертью встретишься, — я попятилась. Не надо мне такой радости, но злыдня мгновенно оказалась рядом, силой вложила мне в ладонь желудь. — Раздави, сколько семян в нем будет, столько лет со смертью не встретитесь.

Я и рта открыть не успела, как злыдня исчезла.

Честно, не хотела смотреть и знать, но желудь, будь он неладен вместе со злыдней, как специально хрустнул и открыл одно семечко. Рука дрогнула, а пальцы сжали черного предвестника скорой смерти.

Великая Матерь.

Не хочется верить в столь близкий конец, я же еще ничего не успела. А как же подвиг? Как же неотвеченные письма?

Великая неужели это ты наказываешь за мое самоуправство?

Быть не может, Мать всегда прощает неразумных детей, а я ничего дурного или для себя не хотела. Я разозлилась на несправедливость мира и закинула черное семечко так далеко, как смогла, ушла не оглядываясь.

Забыть. Это все глупости и предрассудки.

Я слишком молода, чтобы умирать.

Надо же такая неприятная встреча. Приду на станцию тесто на пироги поставлю. Сладкие и ароматные. И чая липового напьюсь. И все будет хорошо.

— Ты чего пыхтишь будто самовар? — Асимыч щурился и качал головой, смотрел на тачку. — Неужто без товара осталась, м?

— С товаром, — рассказывать о встрече со злыдней не хотелось. Ну ее. Надо думать о хорошем, оно и случится. — Завтра утром поеду.

— Ишь, поедет она. Рябушку не дам.

— Асимыч, жадность — порок. Я могу и пешком пойти, тогда работать сами будете. И ночевать тогда там, при храме, останусь.

— Ишь, удумала. Неча, где ни попадя шляться, — старик хлопнул себя по бедрам. — Опять приключится с тобой чего и где искать? Ждан навряд поможет.

Напоминание о маге больно кольнуло. После той злосчастной конфеты со мной он больше не разговаривал и старался приезжать тогда, когда я занята в доме. А если и встречались, то он молча кивал и отворачивался. А что я такого сказала? Я же на самом деле не ребенок и конфетами не купишь.