Под часами

Он очень хотел, чтобы стихи опубликовали. Но ситуация поворачивалась так, что… холодок, как от неожиданных брызг на голую спину, пробирал его… становилось страшно… в книгах только он читал об этом и не верил, что какую бы то ни было власть можно побороть, переубедить… нельзя переубедить дерево… можно спилить, можно обойти, можно прятаться в его тени… переубедить — это даже не подходит к дереву. Что значит переубедить?.. Что значит одолеть? Как можно одолеть дерево?.. И кто его свалит… при таких корнях, которое устояло под такими ветрами… которое так трясло, что листья здоровые, не осенние, с него сыпались…

Вот это пьеса!.. Вот, о чем писать надо… не надо — возражал, кто-то внутри… твой Шут прятался за легенду… твой поэт прячется за псевдоним… сука, которая Пал Силыча настрополила, прячется за него… он в разговоре с ним, Автором, прячется за дружбу… этот Сережа прячется за какую-то физику, их город — за номер… не жизнь, а сплошные прятки… потом один чиновник, который прячется за дерево, даст команду, найдут Сукина… и все, игравшие в прятки, сразу выручатся… а он в дураках останется… то есть ему водить придется — всегда нужен козел отпущения…

— Ты совсем не об этом подумай, — как-то не поднимая головы от работы, сказала ему Татьяна…— он молчал. Тогда она продолжила…— может быть, через несколько времени тебе самому придется думать, как свои рукописи… уберечь… или в надежное место переправить…

— Не понял, — встрепенулся Автор — Петя, скажи дяде ку-ка-реку! — Татьяна подняла куклу со стола и двинула ее вверх. Петух сидел на жерди высоко над ними и тряс роскошным гребешком…

Доверие

Соломон доживал свой век одиноко. Еще пять лет назад на него имели виды некоторые женщины — старожилы поселка. Так уж устроена жизнь, что труднее всего в ней переносится одиночество. У него даже кошки не было. Он не хотел больше никого в жизни терять. Он снял со стен все фотографии и спрятал их в отдельный чемоданчик. Туда же засунул оставшиеся письма. Сжег старые газеты. Раздарил книги. Когда с ним заводили разговоры, подбираясь к запретной для него теме, он, предупреждая, как бы невзначай, чтобы никого не обижать потом отказом, со стороны выглядевшим неблагодарностью, вставлял несколько раз, иногда невпопад…"их дарф нит кейнем…[5], и люди понимали его. Может быть, вернее сказать, понимали, что он хотел сказать, потому что все равно жизнь брала свое. Вокруг даже пожилые, а иногда и очень пожилые сходились вместе, чтобы вдвоем доживать свой век… доживать, вспоминать… чтобы было кому сказать то, о чем ты думаешь, и чтобы тебя поняли…

Редко кто из молодых, тех, кто входили в разумный возраст после войны, могли понять, как они, еще не старые старики, жили в те страшные годы, когда по ночам пустели квартиры и дома, и нельзя было даже спросить, что случилось… шла многолетняя чистка… как в лесу — рубили наповал… но на месте порубки опять возникали побеги, они подрастали, тогда вернувшиеся, кому поручено было это важное дело чистки, снова рубили — опять наповал… получалось хлопотно и нерационально. Они, наконец, догадались и стали рубить уже не только взрослые деревья, но все побеги, ростки — просто слой снимали со всеми малейшими корешками, чтобы много лет ничего не взошло на этом месте… и, надо сказать, преуспели…