Под черными знаменами

  - И вы считаете, что это возможно, когда вся страна в огне, сохранить здесь, у вас относительный мир?- в вопросе Бахметьева звучала откровенная ирония.

  - Мне одному это... навряд ли, но с вашей помощью, думаю, вполне может получиться. Там где горит уже не потушить, но здесь у нас в горах может и не загорится, если не поджигать? Поймите, кто бы ни победил в этой войне, будет лучше, если в стране останется хоть некоторые места не разоренные, не разграбленные, с не ожесточившимся и не разучившимися работать, растить хлеб людьми. Они будут примером для тех, кто на войне отвык от нормальной жизни, отвык работать. Вы меня понимаете, Павел Петрович?

  Бахметьев опять было задумался, но вскоре его небритое лицо вновь изобразило ироническую усмешку:

  - А на какую такую помощь вы рассчитываете с моей стороны? Из ваших слов это совершенно не ясно.

  - Не разжигайте пожара.

  - То есть как?

  - Да так, Павел Петрович. Неужто, есть такая необходимость, обязательно настраивать местных мужиков-новосёлов на казаков, или вооружать зыряновских рабочих с рудника, чтобы они ушли в горы, в тайгу, партизанить? Ведь всё это положение на главных фронтах никак не изменит, а здесь будет разор и взаимное ожесточение, мщение. Зачем всё это? А если вам необходимо отчитаться за свою подпольную деятельность перед своим начальством, придумайте что-нибудь, отпишите рапорт, как я своему. Вон мне уже и арестом и расстрелом грозят,- атаман кивнул головой на бумаги на столе.- Требуют мобилизацию скорей проводить, продналог собирать, всех сочувствующих большевикам арестовывать и в уезд этапировать. А я всё отнекиваюсь, то одно, то другое придумаю. Кто хотел воевать, они уже давно ушли, а кто остался, они ни за какую власть воевать не хотят, они хлеб сеять, за скотом ходить, с жёнами спать, детей растить хотят. Павел Петрович, я здесь родился и вырос, мои мать с отцом на станичном кладбище похоронены, я всегда со всеми в мире жил, и детям своим хочу мир и порядок оставить. Я и сам ещё десяток другой лет пожить хочу, внуков увидеть, но для этого, опять же, мир нужен... Вы то сами, откуда будете, семейный, дети есть?- перевел разговор в "семейное" русло Тихон Никитич.

  Бахметьев слушал атамана, уперев взгляд в пол, он усиленно размышлял над его словами. Удивительно, но то, что говорил ему этот представитель местной власти... ему все было понятно. Он осознавал логичность и даже какую-то жизненную правоту его слов, он даже не мог сейчас причислить атамана полностью к стану белогвардейцев, как, конечно, не имел оснований заподозрить его в сочувствии к своим, к красным. Этот пожилой человек как бы был выше всего этого. Бахметьев с трудом "выкарабкался" из своих собственных, ставших вдруг под действием этакой внесоциальной агитации противоречивыми, мыслей в реальность.

  - Что... дети? Да есть, двое, дочка и сын, одиннадцать и восемь лет... Что ещё вы спросили? Откуда я? Нет, я не местный, с Урала,- слова станичного атамана подвигли его на все большую ответную откровенность.

  - А ваша-то семья, это самое, не пострадала?- осторожно осведомился Тихон Никитич.

  - Последнее письмо от них еще прошлой весной получил. А что сейчас с ними, не знаю. Фронт-то там рядом,- печать тревожной задумчивости легла на лицо Бахметьева.

  - Павел Петрович, вы же многое можете. Я не знаю, что сказал вам Грибунин об оружии, но мне очень не хотелось бы, чтобы оно попало в чьи-то руки и стало стрелять. Как вы думаете?... Может пускай оно лежит там, где лежит, для всех лучше будет, сколько жизней не будет загублено, а?

  Бахметьев сосредоточенно размышлял, не зная как реагировать на поступившие предложения. Слова атамана, имели они такую цель или нет, приоткрыли для него, убеждённого коммуниста, завесу перед новым пониманием мира - возможно, он вовсе не двуполярен, и что правда, может быть, не на стороне красных или белых, а где-то посередине, или вообще в стороне. Тихон Никитич понимающе с поощрительной улыбкой смотрел на собеседника, мучившегося перед непростым выбором.

  Эти мучения были прерваны быстрой дробью легких шагов возникших в коридоре с последующим без стука, уверенным распахиванием двери. В кабинет буквально ворвалась выше среднего роста румяная девушка-красавица в короткой приталенной шубке. Она была замечательна не столько миловидностью, сколько буквально брызжущим от нее здоровьем, и каким-то необычным для столь тревожного времени искренним весельем.

  - Папа здравствуй, погода сегодня такая чудная!- с этими словами она подбежала к сидящему атаману наклонилась и безо всякого стеснения обняла его, поцеловала в щеку, привычно найдя место, где не росла борода.

  - Ну что ты, Полюшка,- Тихон Никитич с виноватой улыбкой посмотрел на Бахметьева.

  Только после этого девушка, наконец, обратила внимание на постороннего, но в отличие от смутившегося отца лишь шаловливо рассмеялась и сделала, что-то вроде книксена.

  - Прошу прощения, здравствуйте. Папа ты сейчас занят?

  - Да доченька, мы тут с господином страховым агентом обсуждаем некоторые дела,- Тихон Никитич сделал намеренно бесхитростное лицо.