Под чужим солнцем

Наши родители тоже подружились, хотя мы так никогда и не пригласили семью Йокке на ужин. Лишь однажды между нами возникло небольшое напряжение, когда мама Йокке спросила, не хочу ли и я заниматься футболом или хоккеем. Я сказал, что мои родители работают допоздна и не смогут меня возить, но мама Йокке ответила, что я мог бы приходить к ним домой вместе с ее сыном и они бы меня возили. Я забрал брошюры домой и показал их маме.

– Футбол и хоккей, звучит недешево, – вздохнула она и посмотрела на папу.

– Может, начнем с футбола, – предложил он.

Я дипломатично объяснил маме Йокке, что мои родители считают, будто футбол подойдет мне лучше, чем хоккей, но она сразу же спросила, не в том ли дело, что экипировка дорого стоит.

– Если это так, мы можем отдать тебе старую форму Йокке, – сказала она совершенно будничным тоном. – На чердаке стоят несколько ящиков, я думаю, и для футбола там что-нибудь найдется.

Когда я передал это маме, она хмыкнула и сказала, что милостыня нам не нужна. Потом мы пошли в город и купили мне новые футбольные бутсы. Черные шиповки с неоново-зелеными шнурками. Чтобы я не вырос из них слишком быстро, мы купили пару на несколько размеров больше. Больших успехов на футбольном поприще я так и не достиг, но бутсы эти любил очень.

Я сажусь на нарах, ощущая тяжесть в груди. Это из-за воспоминаний о детстве, из-за взгляда на себя со стороны. Много лет Йокке был самым важным человеком в моей жизни. Иногда я думаю о том, как бы все сложилось, если бы он по-прежнему остался моим другом. Может быть, тогда моя жизнь повернулась бы иначе?

Я не имею в виду, что люди должны меня жалеть. Многие дети растут в непростых условиях, вот только после смерти мамы стало совсем тяжело. Как будто погас очаг нашей семьи. Несколько месяцев мы надеялись, что она выздоровеет. Мы словно задержали дыхание в ожидании хороших новостей, а когда она все-таки умерла, из нас выпустили весь воздух. Кислорода не осталось, мы стали чахнуть.

Поговорить с папой мы не могли, он просто исчез. Только сидел в кресле, уставившись в телевизор. Я и сам бродил, словно в вакууме. Ходил на уроки, но ничего не слышал, кивал, когда кто-то обращался ко мне, не понимая их слов. Единственный, с кем мне хотелось общаться, был Йокке, но я заметил, что и он начал отстраняться. Тренировки по хоккею и уроки занимали все больше времени. Пару раз Йокке предложил мне позаниматься вместе с ним, но у меня не было на это сил.

Теперь я понимаю, что и ему тогда пришлось нелегко. Что говорят ребенку, потерявшему мать? Я превратился в призрака. Куда бы я ни пришел, люди старались избегать меня. Увидев меня в коридоре, отворачивались. Даже учителя в конце концов сдались и перестали приставать по поводу несданных заданий.

Скрипит дверь, резкий звук в холодной камере. Я встаю и поправляю одежду, но остаюсь возле постели. Странное ощущение – сидеть взаперти без человеческого контакта. Хотя я плохо переношу одиночество, мне страшно встречать других людей, так что, услышав позвякивание ключей, я нервно потираю руки.

Некоторые из охранников похожи на роботов. Они ходят по коридорам с ничего не выражающими лицами и никогда не встречаются со мной взглядом, большинство из них смотрят на меня с отвращением. Они видят Даниеля Симовича, который, что совсем неудивительно, похитил и убил Линнею Арвидссон. Никаких доказательств им не нужно. Они меня уже осудили. Именно для таких, как я, считают они, нужно вернуть смертную казнь.

Одна из охранниц привозит тележку с разными товарами. Мельком взглянув на меня, она спрашивает, хочу ли я чего-нибудь. Я делаю несколько шагов вперед и вижу, как она отъезжает назад. Мне грустно, что я пугаю ее, я изо всех сил стараюсь казаться дружелюбным. Я пытаюсь показать ей, что я такой же человек, говорю тихо, улыбаюсь, но это не производит должного эффекта. Наоборот, она становится еще более подозрительной.

Я беру шоколадную вафлю и возвращаюсь в камеру. Я вижу, как она разглядывает мои покрытые татуировками руки: огромный череп с ножами, который я набил, когда мне было семнадцать, тигра с окровавленными зубами, колоду карт с раскрытыми пиками и буквами ACAB[4] в завитушках.

Она снова закрывает решетку, ком у меня в животе твердеет. Как бы мне хотелось рассказать им всю правду, но ничего не выйдет. Нужно набраться терпения, я знаю, что, если я скажу хоть что-то, станет только хуже.

Я сажусь на постель и снимаю упаковку с купленной мной конфеты. Вгрызаюсь в мягкий шоколад и чувствую, как хрустит на зубах вафля.

Мысли крутятся в моей голове, я думаю о том, что происходит в реальном мире. Средства массовой информации уже подхватили мою историю? Если они пишут обо мне, то кто это читает? Йокке? Мама Йокке? Лидия и Мила?

Я представляю себе бегущих мне навстречу Макса и Эллен. Они хохочут и толкаются, бросаются в мои объятия, когда я падаю на колени перед ними, они залезают мне на плечи. Я роняю их на пол и мягко щекочу, а они заходятся от смеха.