Под чужим знаменем

– Что-нибудь случилось? – спросил Кольцов. Волин склонился к уху Кольцова, тихо прошептал:

– Убит капитан Осипов.

* * *

Отцветали в палисаднике Оксаниного дома подсолнухи, осыпались их сморщенные желтые лепестки. Лишь грустные мальвы не сдавались подступающей осени – ярко горели среди пожухлой зелени.

В один из таких августовских дней отыскал Оксану единственный свидетель смерти Павла – бывший ангеловский ездовой Никита. Пришел он в город не хоронясь, потому что отвоевался и отъездился на конях до конца дней своих – руку и ногу потерял он в той схватке с белогвардейскими офицерами. Приковылял и рассказал Оксане все как было.

Не плакала Оксана, не голосила. Молча выслушала его и закаменела. Просидела так на лавке в кухне до рассвета. Резкие скорбные морщины пролегли на ее лице в ту ночь. А утром поспешно оделась во все лучшее, что было, сошла с крыльца.

Пустырями вышла она на многолюдную улицу, гремящую мажарами и тачанками. Через весь город прошла с торопящейся на базар толпой. На площади Богдана Хмельницкого отыскала здание Ч К.

– Здравствуйте, – поклонилась она часовому. – Мне до вашего самого главного.

Часовой внимательно оглядел Оксану, отметил мертвенную бледность ее лица и лихорадочно блестящие глаза.

– По какому делу?

– Важное дело, – сказала Оксана, подумала и добавила: – Чека касаемо!

Часовой подошел к большому телефону в деревянном корпусе, покрутил рукоятку.

– Барышня! Дай мне товарища Фролова!..

Через минуту он вернулся к Оксане, посторонился, пропуская ее в здание…

Глава двадцатая

Уже с раннего утра Микки, сидя в приемной, с восторгом и любопытством допрашивал кого-то по телефону:

– А капитан что?.. Ну-ну!.. Что ты говоришь!.. – Микки весь светился, оттого что одним из первых в городе оказался посвященным в такую новость. Он опустил трубку и доверительно, лучась довольством, сказал сидящим в приемной офицерам: – Господа, я сообщу вам сейчас нечто потрясающее. Представьте себе, адъютант его превосходительства подрался вчера из-за своей пассии с какими-то цивильными…

Через приемную торопливо прошел Щукин. Не останавливаясь, бросил:

– У себя? – и, не дожидаясь ответа, скрылся в кабинете командующего.

Ковалевский сидел, утопая в глубоком кресле. Кивком он указал Щукину на кресло против себя. А сам снял пенсне, привычно протер его и, близоруко щурясь, спросил:

– Узнали что-нибудь?

– Пока ничего, Владимир Зенонович, – усаживаясь в кресле, мрачным тоном сказал Щукин. – Солдаты охраны показали, что в вагон никто не входил, шума борьбы они тоже не слышали.

– Что с пакетом? Нашли?

Никогда Щукин не видел командующего таким нетерпеливым и резким. Обычно утром он был деятелен и благодушен.

– Нет, пакет исчез.

– Чертовщина какая-то. – Ковалевский резким движением надел пенсне. – Не кажется ли вам, полковник, что в убийстве Осипова замешана нечистая сила? – саркастически заключил командующий.

Щукин нахмурил брови, он был явно уязвлен холодным и непримиримым тоном Ковалевского.

– Странный вопрос, ваше превосходительство, – обидчиво нахмурился начальник контрразведки.

– Нет, почему же? Ваш помощник поехал с секретной миссией, с которой, кроме контрразведчиков, никто не был знаком, и… не доехал, – напомнил Щукину генерал Ковалевский и с нескрываемым раздражением продолжил: – Недавно вы доложили о полном разгроме Киевского центра. Теперь эти события… Если большевистская Южная группа не будет разгромлена, то это исключительно из-за вашей нераспорядительности, а вернее, нерасторопности.

– Может быть, еще есть смысл попытаться, – хотел было хоть немного отклонить разговор Щукин.

– Будем, конечно, пытаться. Но время… Оно в этом случае работает против нас. – Ковалевский какое-то время сидел молча, точно давая возможность Щукину прочувствовать вину. Затем безнадежно сказал: – У меня создается впечатление, что где-то рядом с нами находится хорошо замаскированный враг…

– Так оно, видимо, и есть, ваше превосходительство, – с неожиданной откровенностью согласился Щукин.

– Но ведь этого вполне достаточно, чтобы принять вашу отставку, – тихо взорвался Ковалевский.

– Я готов подать рапорт, – с нескрываемым раздражением ответил полковник.

Наступила напряженная, неприятная тишина. Собеседники старались не смотреть друг другу в глаза.

Наконец Ковалевский со вздохом сказал:

– Поймите меня правильно, Николай Григорьевич, мы с вами уже достаточно работаем, и я не хотел бы на вашем месте видеть другого. Я знаю, вы опытный разведчик, но посмотрите, что делается. Следует один серьезный провал за другим. Если, как вы предполагаете, у нас работает большевистский лазутчик – его надо выявить! Это архиважно, особенно сейчас, когда мы готовим генеральное наступление…

Дверь открылась, и в кабинет вошел Кольцов. На его лице белели пластыри. В руках он держал телеграфную ленту.

– Разрешите? – с удрученным и вместе с тем с победоносным видом произнес адъютант.

– А что, Николай Григорьевич, синяки и царапины, оказывается, иногда украшают мужчину, – насмешливо глядя на Кольцова, сказал Ковалевский. – Я бы приравнял их к боевым шрамам…