Под флагом цвета крови и свободы

А вдруг завтра я умру, вдруг с холодной ясностью подумал Эдвард. Вдруг она… она тоже умрет, и уже никогда не будет ее черных глаз, внимательных и зорких, ее оценивающего прищура, ее загадочной усмешки, ее внезапных и смелых мыслей, воплощаемых умелой рукой на бумаге, ее неправильной и свободной речи на десятке языков Карибского побережья, ее редкого, но искреннего смеха, ее отзывчивости и доброты, честности и верности, жестокости и бесстрашия в бою… Вдруг она умрет – и так и не услышит от него тех самых слов, что могли бы успокоить ее, наполнить смыслом последние часы жизни? Эдвард стиснул зубы, постоял так, проклиная себя, и все–таки бросился обратно наверх. Но Морено, почти спокойная и бесстрастная, уже стояла напротив капитана, внимательно слушая его и изредка отвечая на короткие вопросы – судя по тому, как они оглядывались по сторонам, рассматривая окружающие скалы, разговор касался нового маршрута. Увидев Эдварда, Эрнеста даже не вздрогнула, но черные глаза ее стали совершенно ледяными.

– Сеньорита Морено, можно вас на пару слов? – покосившись на капитана, глухо спросил Дойли. «Мисс штурман» пожала плечами:

– Я на минуту, Джек.

– Послушайте, – действительно волнуясь, как мальчишка, сбивчиво начал Эдвард. – Эрнеста, я… то, что я вам сказал…

– Мистер Дойли, давайте лучше скажу я, поскольку нам с капитаном нужно срочно решить, каким путем идти через ущелье, – резко перебила его Эрнеста. – То, что вы сказали – возможно, показалось вам слишком резким, но я не ваша невеста–дворянка, как уже говорила раньше, и предпочитаю честность любезности. Так что избавьте меня от своих объяснений и, ради Бога, не пытайтесь говорить мне что-то из жалости. У нас и так сейчас полно проблем, не будем же создавать себе еще и новые!

***

Дело было уже к ночи, когда Эдвард снова спустился в трюм. На сей раз он шел уже со вполне определенной целью: рулевого Айка только что опустили за борт, и любыми силами нужно было вытащить из лазарета убитого горем Макферсона и убедить проспать хотя бы пару часов. Это оказалось неожиданно просто: старый боцман был настолько измучен, что не имел даже сил спорить. Отослав его в кубрик под присмотром немного успокоившегося Генри, Эдвард уселся напротив Моргана и еще раз внимательно осмотрел его с ног до головы. Рулевой был живуч, как дикий зверь: лицо его было серее глины, от перевязанных обрубков, оставшихся после ампутации Халуэллом искалеченных ног, исходил страшный смрад сырого мяса, но он был еще жив и мгновенно очнулся, стоило Эдварду присесть рядом с ним.

– Кто, кто здесь? – беспокойно заворочавшись, хриплым голосом спросил он. Дойли, стиснув зубы, потянулся к кувшину с водой:

– Это я, мистер Морган. Хотите пить?

– Издеваешься, сволочь… – казалось, даже слегка удовлетворенно отозвался тот, жадно прижимаясь пересохшими губами к краю поднесенной кружки. Напившись, откинулся обратно на подушку и слабым голосом спросил: – Она жива?

– Кто, Эрнеста? – машинально переспросил было Дойли и сразу спохватился, поймав полный бессильной злости взгляд умирающего: – Да, с сеньоритой Морено все хорошо.

– Вот и славно… – кивнул Морган, прикрывая веки – потеря крови была слишком велика, и ему приходилось прилагать все усилия, чтобы оставаться в сознании. – Хоть что-то в своей паршивой жизни я сделал правильно…

– Мистер Морган, – собрав волю в кулак, решительно заговорил Эдвард. – Мистер Морган, если есть кто-то… кто-то, кому вы хотели бы передать свои последние слова или что-нибудь еще – то я сделаю это для вас с огромной благодарностью за то, что вы сделали сегодня.

– Ишь, как заговорил! Да иди ты со своей благодарностью… – привычно со злобой выругался рулевой; однако, излив свою ярость, он неожиданно быстро стих. Эдвард ждал, и спустя всего пару минут Морган слабо зашевелился.

– Эй, – позвал он совсем иным, странным и новым для него голосом. – Ты же вроде как грамотный у нас?

– Да, – сдержав все остальные уточнения, просто кивнул Дойли.

– Везет же тебе, – с какой-то почти беззлобной завистью усмехнулся Морган. – Я вот и в молодости ее, грамоту, не шибко уважал, а теперь-то, когда в глазах все двоится и руки не поднимаются, точно ни черта не смогу… Так что ты бери бумагу, умник, и пиши, что я скажу.

В кармане у Эдварда оказался, слава Богу, толстый блокнот для ведения астрономических наблюдений со вложенным в него карандашом; открыв чистую страницу и даже для верности разгладив ее ладонью, Дойли кивнул:

– Диктуйте.

– Пиши: Лондон, Кенсингтон, жене окружного судьи Томаса Дугласа… будь он проклят тысячу раз… Дженнифер, в девичестве Тарлей, передать лично в руки. Написал?

– Да.