Под фригийской звездой

— Не только в доме дело. Сначала я вас буду просить объявить о моей помолвке и обвенчать нас.

Это было для всех неожиданностью. Поинтересовались, кто невеста.

— Евгения Клещ, — веско заявил Корбаль.

В первый момент ему не поверили. Смеется он, что ли? Неужто старый Клещ, владелец мясной лавки на Цыганке, хитрюга, скупердяй и гордец, вечно задирающий нос, — этот самый Клещ выдает старшую дочь за простого рабочего?

Но Корбаль с важностью продолжал:

— Насчет объявления о помолвке я бы прямо завтра зашел, если можно.

Посыпались вопросы, как получилось, что Клещ согласился. А Казьмерчак даже о приданом спросил: сколько?

— Я за приданым не гонюсь. Дадут — ладно. А не дадут — все равно не пропадем.

— В таком случае, — сказал ксендз, желая пресечь прозаический разговор, — надо выпить за здоровье молодых.

Выпили по рюмке «Золотого ранета», косясь на графин с водкой. Они предпочли бы чистую, но при ксендзе пусть уж будет яблочная наливка.

За столами сделалось шумно. Строгали расспрашивали Корбаля о невесте, о планах на будущее. Ксендз тоже почувствовал себя свободнее и беседовал с отцом о жизни и заботах его семейства. Ему очень понравились дети: лукавая Кахна и вежливый, спокойный Валек.

— Грех жаловаться, — вздохнул отец. — Ребятки славные, учатся хорошо. Валек даже грамоту получил. Но теперь вот забота: учебный год начался, примут ли их?

— Примут, — успокоил его ксендз. — Пусть зайдут ко мне завтра утром, я ими займусь.

Взволнованный общим взрывом благодарности ксендз Войда покраснел, очки в золотой оправе запотели. Он глядел на добрые лица людей жестокой судьбы, на смуглую, высокую девушку, и в ее широко раскрытых, полных восхищения глазах открывал суть своего духовного призвания — нести простому народу помощь, светлое слово господне. Вообще он чувствовал себя в этом Козлове, как святой Войцех среди язычников.

Уходя, ксендз сказал негромко, не глядя на них, будто про себя:

— Блаженны нищие духом, ибо их есть царствие небесное…

Едва он удалился, Корбаль крикнул:

— А ну-ка, нищие духом, давайте сюда! Выпьем за здоровье ксендза!

Тут только началось настоящее веселье. Выпивая и закусывая, они оживленно разговаривали, больше всего, конечно, об убийстве Сумчака: кого теперь директор назначит и к скольким годам приговорят Гомбинского после выхода из больницы.

Водка давала себя знать. В комнате становилось все шумнее. Пришел гармонист. Откуда-то появились две девушки — невесты Пацёрека и Милевского. Начались танцы. Всем заправлял Корбаль. То и дело звучал его хриплый голос:

— В кружочек!..

— Дамы в середку!..

— Возьмемся за ручки, дамы — вправо, кавалеры — влево!

За недостатком дам приглашали Кахну — она пользовалась большим успехом. Казьмерчак пророчил, что из-за этой шельмы, когда подрастет, парни будут драться, как козлы во время гона. Щенсный с Веронкой не танцевали, подпирая стены, а на улице под окнами, прижав носы к стеклу, толпились соседи, с завистью наблюдая, как пышно и шумно плотник справляет новоселье.

Когда Корбаль, запыхавшись, подсел на минутку к старику, тот спросил его словно невзначай:

— Скажи… Тут один рассказывал, что бывают трубы не железные, не медные, а из свинца.

— Бывают. У нас, например, в серном цехе.

— На «Целлюлозе»? А почему там не железные, ведь они дешевле?

— Напротив, папаша, дороже, намного дороже. Щелочь, батенька, она любое железо разъест. Пришлось бы менять трубы каждый месяц. Потому и делают из свинца. Вы могли их даже увидеть, полгода назад две запасных трубы лежали около серного цеха, пока их не спер какой-то жулик.

— Его поймали?

— Куда там! Чисто сработано. Как камень в воду.

Старик взглянул на костюм Щенсного и снова почувствовал тяжесть на сердце.

Могут поймать Сосновского или Виткевича и затем по ниточке размотают весь клубок. Что тогда? Боже милосердный, арестантская одежда, и позор, и загубленная жизнь у парня…

Ксендз Войда сдержал слово. Кахна поступила в школу, Валек — в механическое училище. Он прилежно занимался, просиживал за учебниками до поздней ночи, наверстывая пропущенные шесть недель. Оба они быстро освоились с городом, старались держать себя и разговаривать по-городскому, уверенные, что это так же важно для того, чтобы выйти в люди, как и учеба в школе.

Веронка по-прежнему заменяла мать и вела хозяйство, но это был самый счастливый период в ее жизни. Наконец-то у нее был свой дом и уважение окружающих. Соседки, забегая одолжить кастрюлю или ступку, называли ее «панна Веронка» или «панна Веруся» и без устали хвалили прямо в глаза: другой, мол, такой не сыщешь. Девушке всего шестнадцать, а какая она работящая, умная, преданная семье. А ведь время теперь такое, что даже у замужних женщин ветер в голове, они больше заботятся о своих удовольствиях, чем о доме. Нет, Веронка чудо, настоящее чудо и дар божий.