Под горой Метелихой(Роман)

— Можно бы и хороших дров привезти. Сухостою там вон сколько, на самой опушке, — не совсем бодрым тоном начал Володька, — можно бы… через деревню трактор погоним.

— Ну и что? Почему «можно бы»?

— Так опять ведь не в дело дрова изведет.

— Посмотрим.

В это время от сильного порыва ветра хлопнула форточка. Глухо пророкотал гром. Нюшка подошла к окну.

— Ох, и туча заходит! — протянула она, заглядывая кверху. — Ни единой звездочки нету. Вон как опять блеснуло! Боюсь я грозы. Пойдемте домой, Маргарита Васильевна, по проулку я и одна добегу. Поздно ведь, давайте уж в воскресенье пьеску-то читать соберемся.

Когда Валерка совсем было уснул, его растолкала Верочка.

— Сколько раз тебе говорить, не хватай без спроса моих книжек! — ругала она Валерку. — Ты взял Лермонтова? И тетради чистые со стола подевались куда-то!

— Ничего я не брал, — закрываясь с головой одеялом, отвечал Валерка, — я и в комнату твою не заглядывал даже. Ну чего ты пристала: не брал!

— Хватит вам, — проворчал беззлобно отец. Он сидел у порога на низенькой скамеечке и расшнуровывал ботинки. — Принеси мне, дочка, лампу и спи. Я еще часика два поработаю. Найдется твой Лермонтов и тетради. Сама куда-нибудь засунула.

— Никуда не засовывала! Ты же сам тетради привез, я их и положила на стол, а книжка была на этажерке.

— Найдется. Иди, иди — спи. Лампу-то принеси побыстрее.

За окном, как из ведра, хлестал ливень. Николай Иванович долго сидел, писал что-то, выходил курить в коридор, снова писал. Потом улегся и он, а Верочка всё не могла уснуть. Какое-то неясное, пугающее предчувствие охватило ее, не давало забыться. О тетрадях и книжке она уже и не думала. А сон не приходил, мысли были какие-то страшные. Наконец не выдержала, встала с постели, в потемках, на ощупь, стала перебирать на столе и в ящиках. Тетрадей нет, — стопкой лежали. Да здесь их и быть не должно, ведь она отлично всё помнит. Снизу доверху перещупала всё и на этажерке. А где же дневник?

Тяжелая, плотная тетрадь в клеенчатом переплете не попадалась ей под руки. Уж ее-то она ни с чем никогда не перепутает. Постояла, подумала, еще раз перебрала книжки, — нет дневника. Даже дышать тяжело стало. Стараясь не скрипнуть дверкой, сходила в соседнюю комнату, принесла оттуда лампу. Теперь всё как есть переложила по три раза с места на место, — дневника не нашла!

Проснулся отец, спросил сонным голосом, не вставая с постели:

— Ты что это, дочь, не спишь? Лермонтова перечитываешь?

Верочка подошла к двери, приоткрыла ее и ответила сдавленным голосом:

— Папа, дневник у меня потерялся! Дневник…

— Ну вот еще новости! Кому он нужен?

Через минуту, однако, Николай Иванович был в комнате дочери. Щурясь от яркого света лампы, осмотрел для чего-то окно, потрогал шпингалеты, крючок на форточке, передвинул в сторону этажерку.

— В шкафу ничего не пропало?

Там всё оказалось на месте. И новые туфли Верочкины, и пальто, и костюм выходной Валеркин. Верочка откинула одеяло, подушки, скатала в трубку матрац, заглянула во все углы.

— Заново всё напишешь, не огорчайся, — попробовал успокоить ее отец. — Напишешь лучше, чем было. Ты ведь умнее теперь той семиклассницы, которая выводила заголовок на обложке. А я, между прочим, думал, что ты его давным-давно уж забросила.

— Нет, папа, я его не забрасывала. Там были очень важные для меня записи. Очень важные. Одну из них я всё собиралась тебе прочесть. И всё не решалась, чтобы не напоминать тебе прошлое. Я, я… видела этого человека… Я не могла ошибиться… — Говоря это, Верочка опустилась на голые доски кровати, дышала ртом. — Того колчаковца, которому наша мама подписала какую-то бумажку.

— Где это было? Когда?!

— В тот день, когда на Большой Горе закладывали главный корпус МТС. Я не могла ошибиться, лапа.

— Успокойся, дочь, успокойся. Кто, кроме меня и Валерки, знает об этом твоем дневнике?

— Маргарита. Ей кое-что я читала. Про Игоря.

— Еще?

— Больше никто. Кому мог понадобиться мой дневник? Кому?! А если?!.

Николай Иванович сходил на кухню, принес стакан холодного чаю.

— На, выпей, — сказал он, передавая стакан дочери, — и не ломай себе голову. По-моему, это случилось вечером, когда нас не было дома. Дверь входная, как всегда, у нас настежь, вот и забрался сюда какой-нибудь не в пример другим любопытный хлопец. Увидел стопку тетрадей, книжку с картинками, сунул всё это под рубашку, и был таков. Вот и весь сказ. И без всяких таинственных «если».

— А дневник? Зачем этому «излишне любопытному» хлопцу дневник?

— Много там было чистой бумаги?

— Может быть, третья часть.

— И эта ему пригодится! Начнутся занятия — найдем.

Светало, дождь всё не переставал, за окном пузырились лужи. Верочка расстелила матрац, заправила простыни, сидела, покусывая ногти.

— Еще раз тебе говорю: успокойся, — закуривая, говорил ей отец. — Всё это, поверь, — игра твоего воображения. Со временем это пройдет. Если уж и в самом деле привиделся тебе человек, похожий на того колчаковского офицера, попробуй его описать. Подумай, припомни всё хорошенько.