ПОД ГРОЗОВЫМИ ТУЧАМИ . НА ДИКОМ ЗАПАДЕ ОГРОМНОГО КИТАЯ .

Человек съедает сердце льва, убитого на охоте, или сердце отважного врага, дабы приобрести силу и мужество покойного, — этот обычай всегда существовал и существует по сей день. Лет двадцать назад, во время китайского похода на Тибет, местные жители рассказывали, что китайские солдаты употребляют в пищу сердца воинов неприятеля, убитых в бою.

Необычные свойства также приписывали сперме, считавшейся проводником жизненной силы**.

* См.: Давид-Неэль А. Мистики...

** См.: David-Neel A. Initiations Lamaiqnes...

Я упомянула пилюли, в состав которых входит плоть какого-нибудь замечательного человека, известного своей мудростью, благочестием или магическими способностями. Разумеется, подобное средство не продается в восточных аптеках: его тайно или, по крайней мере, украдкой передают из рук в руки, но оно не является чем-то исключительным, и от него

ожидают точно такого же действия, как от эликсира бессмертия бонпо, о зловещих обрядах которых мне рассказывали.

Некоторые народы с более изысканным вкусом отказались от натуралистической части этого ритуала, в то же время достойным образом воспитывая будущих жертв. У ацтеков в качестве пищи предлагался не обычный человек, а бог. Во время одного из праздников жрецы Уицилопочтли лепили изображение такого божества из теста. В процессе магических церемоний божество заставляли входить в идола. Это обычный для Тибета ритуал, с той лишь разницей, что для него не делали идолов — их заменяли обычные пироги из теста (торма). Под конец праздника статую Уицилопочтли разбивали и раздавали по частям верующим, которые съедали эти куски с благоговением, полагая, что поглощают божественную плоть, считавшуюся источником жизни.

Наши современники из цивилизованных стран по-прежнему употребляют в пищу физическую субстанцию божественного существа. Хотя их более чувствительную нервную систему избавляют от жуткого зрелища окровавленного мяса, тем не менее католики верят, что тот, кто причащается, поглощает плоть и кровь Иисуса, а также незримые элементы его сущности — душу и божественную природу.

Некоторые религиозные писатели даже подчеркивают, что во время причастия человек вкушает пищу. Разумеется, те, к кому они обращаются, воспринимают их слова в духовном смысле. Поглощаемая пища должна укреплять дух верующих, озабоченных бессмертием души, а не долголетием или бессмертием своего бренного тела. Тем не менее реальность кровавой трапезы налицо, хотя и замаскирована под хлеб и вино. Того, кто отрицает, что верующий причащается истинной плотью и кровью, римская и греческая Церкви предают анафеме.

Припомнив подобные верования, укоренившиеся в человеческом сознании, я в конце концов пришла к выводу, что страшный обычай, о котором мне рассказали, очевидно, существовал на самом деле — у меня было и косвенное подтверждение данного факта. По-видимому, это имело какое-то отношение к первобытной алхимии.

Я больше не колебалась, стоит ли мне писать трагическую историю о бывшем атамане разбойников, которому довелось самому увидеть эту чудовищную практику, превосходящую и самые мрачные фантазии Данте об Аде.

Хотя работа отнимала у меня много времени, я чувствовала, что обстановка в Утайшане меняется. Безразличие, с которым здесь отнеслись поначалу к сообщению о наступлении японцев, сменилось странным беспокойством. Непонятно, почему волновались окрестные лавочники и монахи, ведь никто из них не верил, что покой Утайшаня может быть нарушен. По их мнению, населенный пункт, большинство жителей которого составляли монахи, находился слишком далеко в горах, чтобы опасаться мирской суеты*.

* На следующий год (1938. — Примеч. ред.) в окрестностях Утайшаня обосновались части коммунистической армии, долго оказывавшие сопротивление японцам, прежде чем отступить.

Несмотря ни на что, терзавшее их чувство тревоги нарастало день ото дня.

Слухи о том, что китайцы сражаются с японцами, подтвердились. Но где? На чьей стороне был перевес? Никто этого не знал.

Однажды нам сообщили, что главный вокзал Пекина, откуда поезда отбывают в северном направлении, уничтожен пожаром. Затем пошла молва, что генерал, мэр Пекина, открыл городские ворота неприятелю. Говорили также, что послы иностранных государств запретили сражаться в Пекине. Воюющие стороны должны были разрешать свои споры за стенами города. Это звучало так, словно речь шла о футбольном матче; слушая подобные речи, люди, естественно, полагали, что ничего серьезного не происходит. Иностранные дяди, «запретившие» гадким мальчишкам драться в Пекине, должны были живо обуздать непосед... Сегодня никто так уже не думает — мы не смогли решительно сказать «нет» в нужный момент, и это подорвало наш нравственный авторитет, а также нанесло ущерб нашим материальным интересам на Востоке.

Однажды утром почтальон подтвердил, что ходившие слухи не были беспочвенными. Пекин действительно был в изоляции, поезда туда больше не ходили, и вдобавок китайцы разрушили большой мост. Какой мост? Никто этого не знал.