ПОД ГРОЗОВЫМИ ТУЧАМИ . НА ДИКОМ ЗАПАДЕ ОГРОМНОГО КИТАЯ .

В приграничной зоне судебные процедуры настолько несогласованны, что, хотя Дацзяньлу находится не очень далеко от Канцзе, наша героиня жила там вольно и спокойно. Ей следовало бы оставаться там и дальше, но она была страстно влюблена в одного торговца из Канцзе, и любовь оказалась сильнее осторожности. Женщина отправилась в Канцзе на свидание со своим возлюбленным, и ее опять арестовали. На сей раз она не сумела вырваться на свободу. Люди, незаконно присвоившие судейские полномочия, решили ампутировать ей ногу. Бедняжка была еще молода и красива; не желая мириться с тем, что ей предстоит стать калекой, она заявила, что предпочитает умереть. Палачи тотчас же поймали свою жертву на слове и вонзили ей нож в сердце.

Небольшие правонарушения, как то: невыметенная мостовая перед своим домом или другие подобные проступки — караются ударами рейкой по ладоням. Солдаты Дацзяньлу применяют эту меру без законного суда, когда им вздумается.

Во всех тибетских школах также принято бить провинившихся линейкой по рукам.

У пастухов, кочующих по Сикану или Цинхаю, свои способы заставлять других соблюдать неписаные законы. Однако они часто приглашают для разрешения споров военных, случайно оказавшихся возле их стойбища. Приговор неизменно сводится к денежному штрафу, большую часть которого забирают солдаты. Это повторяется вновь и вновь, и пастухам не следовало бы больше обращаться за помощью к этим горе- судьям, но они по-прежнему позволяют себя дурачить.

Тибетцы обожают всякие тяжбы; то и дело видишь, как они предъявляют кому-то иск или сами выступают в качестве ответчиков, независимо от того, что это за суд и кто выносит приговор.

Казнь в Дацзяньлу — грубое представление, происходящее за пределами города, как раз напротив крайних домов. Пока я там жила, несколько солдат расстреляли в виде исключения, на маленькой площади в центре города за кражи в местных лавках.

Тех, кого предстоит обезглавить, обычно привозят на китайскую дорогу. Возле моего жилища осужденных убивали из огнестрельного оружия. Вы сейчас поймете, почему я не говорю «расстреляли» — это слово вызывает у нас образ взвода солдат, вооруженных винтовками, но ничего подобного в данном случае не было.

Приговоренных к смертной казни выводили на последнюю прогулку по городу со связанными за спиной руками. К каждому было приставлено по два полицейских, державших их под руки. Иногда к спине несчастного прикрепляли плакат на бамбуковой палке, словно флажок, где было написано, за что его осудили. Вооруженные солдаты сопровождали процессию, позади которой ехал верхом офицер.

Я часто замечала, что во главе шествия нет красных палашей, которые раньше всегда несли перед смертниками или в других особых случаях как символы закона и власти.

Похоже, китайцам уже надоело смотреть, как убивают людей; впрочем, это нездоровое любопытство еще встречается во многих других странах. Всякий раз, когда ожидается казнь, толпа зевак спешит опередить мрачное шествие — каждый стремится отыскать место, откуда хорошо будет видно кровавое зрелище.

Люди, солдаты и осужденные следовали мимо моего дома.

Трое смертников, которых мне довелось видеть, вырезали целую крестьянскую семью: двенадцать человек, включая женщин и детей.

Можно подумать, что такие злодеи не заслуживают ни капли жалости. Однако я — решительная противница смертной казни, исключая военное время, когда подобные меры необходимы. Если какой-нибудь

преступник и берет на себя грех убийства, нам не следует ему уподобляться.

Смертная казнь в ее нынешнем виде содержит элемент садизма как следствие дурных инстинктов. Цель таких акций — не столько устранить опасного для общества индивида, сколько утолить жажду мести, громко величая ее возмездием.

В газетах нередко можно прочесть сообщения вроде следующего: «Пришлось отложить казнь такого-то... по причине состояния его здоровья». Иными словами, такой-то слишком болен, чтобы его убивать. В довершение всего преступника, который мог умереть и, стало быть, избавить общество от своей нежелательной персоны, будут лечить и восстановят его здоровье, по крайней мере, настолько, чтобы он почувствовал, как будет умирать.

В подобном поведении есть нечто дьявольское, вроде радости палача, наслаждающегося муками своей жертвы. И если такие чувства укоренились в людских душах, стоит ли удивляться, что в военную пору или во время бедствий они вырываются наружу и вызывают жуткие злодеяния, как это было в Германии и в других странах.

В одном из фрагментов книги «Буддизм, его основы и практические методы» я выражаю свою неприязнь к смертной казни примерно в тех же выражениях, что были использованы выше. Эта книга, как и большинство других моих произведений, была переведена на многие языки. Когда речь шла о немецком переводе, издатель попросил меня убрать отрывок, относящийся к смертной казни, так как, по его мнению, «это слишком шокировало бы чувства читателя».

Я подозреваю, что немцы — не единственный народ, выступающий за смертную казнь.