Под грозовыми тучами. На Диком Западе огромного Китая

Каждое воскресенье, как рассказывала моя соотечественница, один из миссионеров читал проповедь. Он произносил ее с пафосом и энергичной жестикуляцией, присущей южанам. Разумеется, проповедь звучала по-китайски, но зачастую священник переходил на диалект другой провинции, той, где он раньше жил и где выучил китайский язык. Не мудрено, что верующие не понимали ни слова из речи своего духовного учителя. Впрочем, грузчикам, рабочим и прочим представителям желтокожего пролетариата не было никакого дела до его благочестивых наставлений и советов. Пока достойный сын святого Франциска и пылкой Италии размахивал руками и драл глотку, прихожане чесали языками, обсуждая свое житье-бытье и последние новости. Некоторые дремали, а остальные, как я уже видела в других местах, занимались полезным делом: выискивали вшей в своих лохмотьях или в волосах детей. Хотя француз прекрасно знал китайский язык, он уже отчаялся понять проповедь. Случалось, он спрашивал какого-нибудь крещеного оборванца, сидевшего рядом на корточках: «Что он говорит?» (При этом он указывал кивком на разглагольствовавшего проповедника.)

— Я не знаю… Я не слушаю, — отвечал китаец.

Для того чтобы почувствовать интерес к религиозным учениям, требуются определенный интеллект и образование. Подавляющее большинство приверженцев различных культов довольствуются механическим повторением обрядов, которые их предки совершали столь же бездумно, нуждаясь в них в силу долгой привычки.

Что касается китайских «новообращенных», я не раз слышала их споры по поводу практической ценности двух направлений религии «Есу» (Иисуса): протестантизма и вероучения «Небесного Учителя» — католицизма. «Что выгоднее, — спрашивали они друг друга с серьезным видом, — быть протестантом или католиком?» Ответ часто зависел от того, где задавался вопрос — в протестантской или католической миссиях. Последние располагались в более красивых помещениях, их священники выглядели роскошнее всех и раздавали больше милостыни.

Как-то раз после обеда я отправилась на вокзал встречать вышеупомянутую французскую даму, которая возвращалась домой после недолгой поездки в Пекин. На перроне толпились охваченные волнением люди; многие из них держали в руках флажки с надписями. Что же должно было произойти? Кого они встречали с таким воодушевлением? Я склонялась к мысли, что все ждали какого-то прославленного генерала или известного политического лидера.

И вот поезд прибыл на вокзал. Толпа приветствовала его бурными аплодисментами. В одном из окон мелькнуло хорошенькое личико младенца, а затем из вагона вышел щуплый китаец в добротном европейском костюме. Его встречали почтительными поклонами; образовался кортеж, и стройный китаец направился в отель «Шаньси» в сопровождении поклонников с флажками.

Я только что увидела вторую театральную знаменитость Китая, господина Чэна (главной мужской звездой китайской сцены был господин Мэй Ланьфань).

Я не знаю, уместно ли здесь выражение «мужская звезда», ибо, хотя в обычной жизни это мужчины, они снискали лестную артистическую славу в женском обличье. В самом деле, двое вышеназванных актеров, как и множество их собратьев по сцене, не столь любимых зрителями, играют только женские роли, причем роли любовниц.

По-видимому, китайские любители Мельпомены испытывают величайшее эстетическое наслаждение, глядя на этих жеманных, нещадно накрашенных мужчин в женских нарядах, декламирующих или распевающих на сцене в старинном стиле, с необычными кудахтающими и воркующими звуками, причем их диапазон колеблется от сверхвысоких нот до хриплых горловых тонов.

Кроме того, мне доводилось видеть женщин, играющих мужские роли и даже роли военных. В одном из театральных спектаклей, поставленном в Ханькоу, прелестная китаянка изображала сварливого задиристого генерала, а «супругу» играл мужчина высокого роста. Чудовищный контраст в бурной сцене ревности, которую маленькая актриса-генерал устраивала верзиле в наряде благородной дамы минувших времен, отнюдь не смущал зрителей — никто из них не замечал комического парадокса и даже не думал смеяться.

Господина Чэна я видела в Пекине в роли влюбленной кокетки, в которой, по мнению знатоков, он был великолепен. У этой пьесы было довольно странное название: «Ухаживая за дамой на крыше». Оно невольно наводило меня и других зрителей-иностранцев на мысль о кошачьей любви — в самом деле, звуки, издаваемые исполнителем главной роли и его собратом по сцене, весьма напоминали «концерты» влюбленных котов на крышах, призывающих своих подружек.