Под кодовым названием «Эдельвейс»

— Вы мыслите, сравниваете, обобщаете. И этим нарушаете главное положение «фюрер — принципа» СС, обязательное для каждого лояльного немца.

— Это какое же?

— «Фюрер думает за всех нас…» А вы позволяете себе немалые умственные усилия!

Все это было сказано с такой двусмысленной полуулыбкой, что оба дружно захохотали.

— Веселый вы человек, господин гауптштурмфюрер, — признал Гейлиген. — С вами приятно общаться. Мозг тоже требует тренировок — интеллектуальных. Существенно?

— Неужели я для вас всего лишь объект для тренировок?

— Буду искренним: в какой–то мере это соответствует истине. Вы знаете, я начал к вам привыкать. Между нами явно возникают флюиды эмоционально — психической совместимости.

«Гм, он начал привыкать…»

Действительно, такие утренние встречи случались не впервые. А если точнее — то со следующего дня после того, как Вилли Майер узнал, что Хорст Гейлиген увлекается бегом на свежем воздухе. Ежедневно. Пунктуально. В утренние и вечерние часы. Утром — в точно определенное время, вечером — в зависимости от служебных обстоятельств. Но бегает. Обязательно. Иногда даже в полночь.

Хорст Гейлиген тренировался на спортивном школь ном дворе несуществующей школы. В нее угодила тя желая английская бомба. Англичане и американцы аккуратно и последовательно бомбили кварталы города с гражданским населением. Ныне территория школы была заброшена, поросла молодым бурьяном, в котором гестаповец вытоптал беговую дорожку.

Майер начал ездить на службу этим путем, выходя из дома на час раньше, чем обычно это делал. Он «примеривался» к выполнению приказа Кристины Бер гер.

Первый разговор между ними происходил в раз влекательном стиле с медицинским уклоном:

— От кого убегаете, господин?..

— У Гейлигена есть имя! Разве забыли?

— Теперь вспомнил.

— А убегаю от старости и болезней!

— Но у вас вид античного атлета! Какая же старость? Какие болезни? Где они?

— Позади! Где–то плетутся… Я далеко убежал от них. Мне, господин гауптштурмфюрер, уже за пятьдесят…

— Ого! Никогда не дал бы вам столько.

— Вот так–то! Существенно!

В другой раз разговор вышел предметнее.

Майер спросил:

— Почему вы бегаете в одиночестве? В компании веселей.

Гейлиген ответил:

— Это у меня профессиональное — я предпочитаю обезлюденный простор.

— Принимали участие в «особых акциях»?

— Не однажды! Существенно?

— Почему же вы — специалист по сокращению населения — оказались в Берлине?

— У меня — нюх. Шеф гестапо ценит людей с врожденным нюхом. Этому искусству не научишься ни в одной спецшколе. Знаете, с талантом нужно родиться.

— И что же выискиваете вы для Мюллера?

— Не что, а кого…

— Так кого же, если не секрет?

— Дело простое. В концлагерях собирается разный люд. Всех нужно просеять с пользой для рейха. Выявить комиссаров, евреев, командный состав, а также поддающихся, пригодных для агентурно — диверсионной выучки. На всех их мой нюх — безошибочный. Существенно?

Одна из утренних бесед запомнилась особенно.

— Помните Астафьева? — спросил Гейлиген.

— Русского шпиона? — уточнил Майер, будто и в самом деле что–то припоминая.

— Его.

— Что с ним?

— Сейчас уже ничего, если не считать труп чем–то существенным.

— Неужели расстреляли? У нас не так быстро…

— Да нет, переборщили на допросах. Он не показывал, что умирает. Ввел в обман и умер. Не человек был, а кремень! Из него не выжали ни одного признания.

— Жаль, — грустно сказал Майер.

— Еще как! — охотно согласился гестаповец. — А во всем виноват ваш Хейниш.

— А при чем здесь мой шеф? — на этот раз Майер по — настоящему удивился.

— Он передал задержанного в зондеркоманду Пат–цига. Так?

— Передал. Под расписку.

— В этой команде нет ни одного специалиста, который умел бы спрашивать с толком. Применяют устаревшие, чуть ли не средневековые методы дознания. Допрос необходимо совмещать с тщательным медицинским наблюдением. На существенном современном уровне! У нас, в гестапо, на допросах обязательно присутствует врач высокой квалификации. Из мешка костей вам снова сделает анатомический скелет. Поэтому мы умеем разговорить любого. Наши заключенные мечтают о смерти, как о манне небесной. Для них смерть — это спасение, счастливое бегство из наших рук. И мы не обманываем — мы твердо обещаем заключенному смертный приговор. Но только после существенного признания. У нас нет безмозглых костоломов.

Он неожиданно спросил:

— А вы не очень переживаете за своего шефа?

— Как на мой вкус, — осторожно ответил Майер, — господин Хейниш — не из худших. А что?

— Он сделал одну глупость. Существенную!

— Что вы говорите? Какую же?

— Накатал донос на меня, а фактически — на Мюллера.

— Не может быть! — Майер и в самом деле ничего не знал об этом.

— Было!

— Разве можно вас в чем–либо обвинить?

— На каждого можно бросить тень. Была бы цель и желание.

— Какие же цель и желание могли возникнуть у Хейниша?

— Желание — спасти собственную шкуру. Цель — свалить свою вину на другого. Разве не существенно?

— Ничегошеньки не понимаю! — искренне ответил Майер.