Под кодовым названием «Эдельвейс»

– Именно так, Вилли! Дело слишком секретно, и поэтому я могу поручить запись некоторых бесед далеко не каждому. Точнее – кроме вас – никому!

– Благодарю за доверие, господин оберштурмбаннфюрер!

– Пустое! Лучше я вам преподам сейчас первый наглядный урок, как пользоваться магнитофоном. – Хейниш похлопал по довольно грубому, плоскому металлическому ящику, который покоился у него на журнальном столике.

Он снял крышку. Вставил штепсель в розетку. Засветилась красная сигнальная лампочка. Майер с интересом наблюдал. Он разбирался в магнитофонах и соврал просто так, на всякий случай. Правда, этот новенький магнитофон был незнакомой конструкции – техника, особенно секретная, совершенствуется быстро.

– Вы слышали свой голос в записи?

– Не приходилось, господин оберштурмбаннфюрер.

– Это как раз то, что мне сейчас и нужно. Говорите, я записываю…

– Что говорить?

– На ваш выбор, что вздумается…

Действительно, что же сказать? Особенно с учетом того, что запись может остаться у Хейниша…

Вилли вытянулся, щелкнул каблуками и будто на экзамене продекламировал «фюрер-принцип», воплощенный в уставе и практической деятельности всех организаций СС:

– Нация, империя, фюрер! Фюрер действует! Фюрер творит! Фюрер думает за всех нас! Авторитет и власть фюрера безграничны! Мы обожествляем фюрера!

– Хайль Гитлер! – воскликнул Хейниш и только после этого нажал на клавиш остановки. – Сейчас перемотаем пленку на начало, – палец утопил другой клавиш. – Теперь послушаем. Включаю!

Магнитофонные диски вращались сначала бесшумно. Но вот прозвучало: «Говорите, я записываю…» – «Что говорить?» – «На ваш выбор, что вздумается…» И так далее.

– Ну, что скажете? – спросил Хейниш, когда они прослушали запись.

– О чем?

– О записи!

– Чистая. Хороший звук.

– Я не об этом, – нетерпеливо заметил Хейниш. – Я спрашиваю о голосах. Вы их узнали?

– Ваш – узнал, мой – как чужой. Если бы не запись, проведенная в моем присутствии, мне бы и в голову не пришло…

– То-то и оно! – удовлетворенно резюмировал Хейниш. – Представляете: никто не узнает собственного голоса. Почему?

– Как сказать…

– Объяснение простое: человек слышит свой голос изнутри. Он не слышит себя извне. Голос кажется другим по тембру.

– Понимаю. Но какое все это имеет практическое значение?

– К этому мы и подходим.

Хейниш выключил магнитофон, закрыл футляр.

– Обергруппенфюрер Кальтенбруннер предложил мне работать в группе «Цеппелин».

– Сердечно поздравляю вас с высоким назначением, господин оберштурмбаннфюрер!

– Благодарю! Я считаю, что мы хорошо сработались с вами, Вилли…

– О! Рад это слышать.

– И поэтому не забыл о вас. Вы едете со мной в Берлин!

– Не знаю, как и благодарить…

– С благодарностью – потом! – махнул рукой Хейниш. – Дело в том, что на «Цеппелин» мы с вами начинаем работать уже сейчас. Поэтому я не во всем могу доверяться своим, а по сути, уже бывшим подчиненным.

– Начинаю понимать…

– У меня есть несколько агентов, которых я оставляю для работы в тылу врага. Все они из местных унтерменшей. Я имею намерение провести с ними беседы и записать разговор на пленку. Незаметно. Ваше задание: вмонтировать магнитофон у себя в номере. Микрофон замаскировать у меня.

– На какое время?

– Беседы состоятся послезавтра, ночью. С каждым агентом я буду разговаривать отдельно. Запись – прекрасный крючок!

– Разве письменное обязательство сотрудничать менее надежно?

– Вы, Майер, оперируете категориями европейского цивилизованного человека и поэтому порой забываете, что мы имеем дело с дикарями. На них запись на магнитофоне производит ошеломляющее психологическое воздействие! Особенно сильно впечатляет звук собственного голоса, который звучит как чужой. Добавьте к этому еще и соответствующее содержание… Уяснили?

– Так точно!

– Действуйте!

Но Вилли не вышел, как обычно, а как-то неуверенно, что на него было не похоже, проговорил:

– Разрешите обратиться, господин оберштурмбаннфюрер?

– Вам что-то неясно?

– Я не по этому поводу. В связи с отъездом в Берлин…

– Говорите!

– Мне кажется, – сказал Майер, и в его голосе звучала настойчивость, – было бы нехорошо с моей стороны бросить на произвол судьбы ребенка фронтового товарища.

– О чем вы? – Хейниш от удивления воззрился на Вилли. – Что за ребенок? Чей?

– Адольфа Шеера!

– Что?!

– Вы разве не заметили?

– Чего?

– Фрейлейн Бергер в положении…

Хейниш успокоился:

– Понимаю… Так вот почему в последнее время она похорошела! Прямо светится, как мадонна Рафаэля… Но внешне, на фигуре еще не отразилось.

– Да, пока незаметно, если не знаешь…

– Но уверены ли вы?

– Я не уверен – я точно знаю. Она носит ребенка Адольфа Шеера, который погиб на боевом посту.

– Странно, она не обмолвилась об этом ни словом в разговоре со мной. Даже не намекнула.

– Вы ее очень смущаете.

– Глупенькая!

– Девичья стыдливость, знаете ли… Да и брак не зарегистрирован. А вас она буквально боготворит!

– К чему вы клоните, Вилли? – смягчился Хейниш.