По кривым переулкам, где теснились маленькие домики с плоскими крышами, укрытые от чужих взглядов высоким глинобитным забором, Тео вышел к залитой солнцем пыльной площади. Несколько старух, замотанных в черное, торговали пресным творогом и лепешками. Тут же, на покрывалах, расстеленных прямо на земле, были разложены жестяные кастрюли, связанные из разноцветного тряпья коврики, кувшины и разная кухонная утварь. Рядом с площадью располагалось двухэтажное здание — видимо, что-то вроде городской управы. В некоторых окнах вместо выбитых стекол были вставлены выцветшие куски фанеры. У здания толпились мужчины неопределенного возраста. Они молча с угрюмыми лицами ждали чего-то, прислонившись к облупленной стене или медленно раскачиваясь из стороны в сторону. Некоторые дремали, присев на корточки. Работяги, собравшиеся чуть свет на рыночной площади ради грошового заработка. Их лица не выражали ничего. Ни нетерпения. Ни недовольства судьбой. Ни скуки ожидания. Иногда из здания, которое казалось заброшенным, кто-то выходил и выкрикивал несколько гортанных слов. Ожидающие образовывали плотное кольцо и бестолково галдели, толкались, пытаясь пробиться вперед, а когда несколько людей скрывались в темном проеме, вновь разбредались, безучастные ко всему.
— Я ищу попутку до Кара-Чолока, — сказал Тео, не обращаясь ни к кому конкретно.
Никто не поднял головы, не взглянул в его сторону. Тео вновь овладело странное, двойственное чувство. Никогда прежде ему не доводилось столь обостренно ощущать материальность мира, как после бегства из Нуркента. Неприступные скалы, присыпанные снежной крошкой. Неистово синее небо. Разреженный воздух, который смерзался в звонкий, сияющий острыми гранями хрусталь. Грохот быстрой реки, которая вспенивала воду между огромными валунами. И вместе с тем, все, что окружало его в последние дни, казалось выдумкой, фантасмагорией. Его присутствие ничего не меняло в заведенном миропорядке, он был не в силах повлиять на ход событий, как если бы оказался внутри сна. Обитатели которого, тоже чувствуя его чужеродность, выключенность из привычного, вещественного мира, равнодушно скользили взглядом по его лицу. Тео развернулся и пошел прочь из города.
Глава 10
— Дай монетку!
Уличный мальчишка сделал колесо, и вокруг его тощего тела заклубилась желтая пыль. Тео смотрел на чумазого попрошайку без эмоций: слишком много он видел их за несколько недель пути. Да и сам он, наверное, уже не так уж сильно отличался от них: исхудал, пропылился, а лицо и кисти рук совсем потемнели от загара. Впрочем, бродяжка истолковал его взгляд иначе — видимо, все же заподозрив в нем богатого туриста, искателя острых впечатлений и нехоженых троп, он еще раз прошелся колесом, как выученная трюкам ярмарочная обезьянка. Но Тео так и не потянулся к карману, чтобы бросить мелкую монетку. Мальчишка сел на корточки и не сводил с чужака внимательного, выжидательного взгляда. На покрытом грязными разводами лице появилось плутоватое выражение.
— Деньги-деньги? Дай монетку? — повторил он на мандарине, а потом, для верности, еще на нескольких языках, забавно коверкая слова. — Мама нет, папа нет.
Безостановочно произнося эту немудреную мантру, мальчишка, все также в полуприседе, медленно подбирался все ближе к Тео, не сводя с него взгляда, как заклинатель змей. Тео рассердился.
— Нет у меня денег.
— Мама нет? Папа нет? — не сдавался маленький попрошайка, хотя в его голосе уже не чувствовалось прежнего напора. Как будто он сам уже не до конца был уверен в фактах собственной биографии.
— Сказал же, уйди, — взмахнул рукой Тео, и пацаненок резво отпрыгнул, как будто снесенный порывом ветра, который породил этот жест. Заулюлюкав, он бросился наутек. Тео проводил его угрюмым взглядом. Он не соврал: деньги кончились еще вчера, когда он расплатился за бутылку воды, а в последний раз он ел, кажется, позавчера утром, когда наткнулся на поле, засеянное модифицированной соей. Стручки, покрытые жесткими рыжими волосками, еще не налились молочной спелостью, но он все равно жадно закидывал в рот пригоршни мучнистых горошин, пока не скрутило живот.