Под красной крышей

– Да и бог с ней, – уговаривала Ульяна, поглаживая тусклые (чем только не мыла, чтобы блестели!) Янкины волосы. – Не пытайся перевоспитывать ее, только душу в кровь изобьешь и себе, и ей. В жизни кое с чем приходится мириться, особенно если это касается близких… Если, конечно, хочешь, чтобы они оставались близкими.

О своих родителях Ульяна не рассказывала, только однажды обмолвилась, что жилы будет рвать, лишь бы у ее Пуськи детство было не таким, как у нее самой. И еще как-то высказалась в пространство, что любовь к детям проявляется через поколение.

«Для наших родителей мы не были главным в жизни, – заметила она, имея в виду и Янкину мать тоже. – Может, поэтому мы так сумасшедше любим своих детей…»

Яна отметила это «мы» и ее втягивавшее в материнство, которого она еще не испытала на деле. Хотя кругленькую, всю золотистую Пуську любила, но, наверное, не так, как Ульяна, – сумасшествия, о котором та говорила, в себе не чувствовала. Иногда задавалась вопросом: может, у меня и на это таланта не хватает? В ту область, где мог отыскаться ответ, ступать было страшно: засасывающая тьма, из которой путь назад через депрессию или пьянство. Миллионы его прошли, но от этого он не стал легче.

* * *

Солнечный свет выявляет в темных волосах ту рыжину, что так заискрилась на головке дочери, в Ульяне же это золото – тайна, которую можно углядеть только, если следить за ней очень долго.

Яна отвела глаза. Ей так нравится смотреть на эту женщину, что иногда самой это кажется преступным, хотя ничего противного полу она в себе не ощущает – чистое любование и восторг до слез, такое она когда-то в Исаакиевском соборе испытала. Живая Красота, сквозь которую проходит Божественный свет: в Ульяне нет ни желания помучить, что так часто встречается в красавицах, ни мысли продать ей данное подороже, ни глупости несусветной, ни пустоты расписного яйца. Наполненность, цельность, строгость к себе… Все свободное время – дочке. А если та спит – книге.

«Как же мама этого не чувствует?» – Яну мучила еще и собственная неспособность передать этого словами, косноязычность, граничащая с преступлением против Ульяны. Ведь она понимала, что должна, если не всему свету, то хотя бы тем, кто окажется на расстоянии руки, рассказать, какова на самом деле эта женщина. Чтобы все восхищались и ценили…

Как же он мог не оценить?!

Яна зубы стискивала, размышляя об этом человеке, которого не знала. Как он мог… Ведь был ближе некуда, раз Бог ребенка послал. Как сумел оторваться от этой Красоты и уйти, не оставив даже своего имени: Пуська записана на фамилию Ульяны, а отчество – придуманное. Полина Александровна Соколовская. Ульяне показалось, что это звучит красиво. Какое же отчество должно быть на самом деле?

– Вчера был пронзительный эпизод. – Ульяна посмотрела на нее без улыбки, уголки губ даже дернулись книзу, будто заплакать собиралась. – Ты уже ушла, а я спохватилась, что не проверила почтовый ящик…

«От кого она так ждет писем? – мимолетно задумалась Яна. – Она каждый раз заглядывает в этот ящик. От него? Писем-то я ни разу не видела…»

– Я выскочила на минутку, а когда вернулась…

«Ни с чем…»

– Пуська стояла в коридоре у самой двери и прижимала к груди розовые сандалики. Понимаешь, она не могла поверить, что я ушла без нее! Взяла сандалики и приготовилась идти гулять. – Ее рот опять дернулся. – Она была такая маленькая и трогательная с этими сандаликами… Не могла поверить. Эта ее вера в меня, это же самое главное, что я обязана сохранить. У нее никогда и мысли не должно возникнуть, что мама может не вернуться.

Часы настойчиво напоминали, что съемка начнется через сорок минут, Ульяна опять рисковала опоздать. Пока ей все прощают, но Янке даже подумать страшно, что однажды режиссер может и не сдержаться, наорать при всех. И что же тогда сделает знаменитая Ульяна Соколовская? Стерпит, чтобы работу не потерять, или уйдет, швырнув сценарий ему в лицо?

Второй вариант Янке больше нравился, но только пока он оставался в ее воображении. Перенесенный в реальность он сразу терял свою эффектность: а жить на что? Не было бы Пуськи, еще можно было бы показывать характер…

Яна обрывала себя: «А теперь что же? Все позволять, что ли? Кто он такой этот Спиридонов, чтобы орать на нее? Бондарчук тоже актеров матом кроет, так он хоть кино делает, а не ширпотреб всякий…»

А Ульяна все не отпускала дочку, сладострастно рвавшую ее густые волосы. Только морщилась от боли, но продолжала говорить как ни в чем не бывало:

– Если бы можно было бы вообще не уходить…

– Ты осталась бы лысой, – подытожила Яна. – Зачем ты позволяешь ей это?

Резкие росчерки бровей чуть приподнялись:

– Так ведь она не со зла! Погладь маму… Пожалей. Вот, видишь!

И впрямь, удивилась Янка. Маленькие ладошки прижались к щекам матери, скользнули вниз. Грудной голосок протянул нежно:

– Мама…

– Все, вы поедете со мной! – Ульяна прижала девочку и сильно зажмурилась. – Не могу без нее. Просто не могу. Звереть начинаю через десять минут, будто от меня добрую половину оттяпали.